— Все началось три года назад, когда мы сняли фильм «Окна нашего дома», — рассказывает Эдуард Мусаханянц, заместитель Дмитрия Бертмана. — Тогда мы поняли, что арт- и театротерапия — не пустой звук в судьбе этих ребят. Почти все, кто снимался в фильме, с нами остался, но есть и новенькие. Этот диагноз стоит, как хроническое заболевание, но уже не оправданный их жизнью. То есть они живут нормальной, полноценной жизнью без наркотиков. Как говорят в среде медиков, они теперь «чистые».
— Ты считаешь, что такой результат дала именно «Театротерапия»?
— Хотелось бы. Доказать это сложно, но мы видим жизнь этих ребят. Видим Полину, которая во ВГИКе учится на режиссера, уже на втором курсе…
— Почему после успеха «Окна нашего дома» (он прошел довольно широким документальным экраном в Москве) вы не продолжаете снимать с ними кино, а решили делать спектакль?
— «Маленький принц» начался с «Золушки» — тоже истории о мечте, которая может сбыться, если ей помочь. Мы с нашими артистами были в Детском онкологическом центре на Каширке, после концерта раздавали подарки по палатам. И в одной из них увидели, как две девочки лет 9–10 смотрят старый черно-белый фильм «Золушка» с Яниной Жеймо. Когда фильм закончился, мы спросили у одной из них: «А у тебя есть желание?» — «Да, я хочу увидеть хрустальную туфельку Золушки, я знаю, что она сохранилась…» Мы удивились, но ее мама рассказала, что дочь действительно знает все, что связано и с этим фильмом, и с этой туфелькой — что она находится на «Ленфильме» в музее. Когда мы вышли, я сказал: «Надо эту туфельку привезти к премьере оперы «Золушка».
А дальше были длительные переговоры с киностудией «Ленфильм»: там просьбу не поняли, сопротивлялись и поначалу отказали. Но потом все-таки сдались и предоставили исторический кинореквизит с условием, что туфельку Золушки из Петербурга в Москву повезут только на машине. Можно понять: ведь сохранился только один башмачок — другой пропал в 90-е (может, продали). В общем, туфелька добралась до Москвы, и ее выставили в фойе.
— Надо было видеть глаза маленькой пациентки, которая вместе с родителями и с капельницей приехала в театр, — рассказывает мне Эдуард. — Перед тем как открылась дверь в зал, где стояла туфелька, она взяла папу и маму за руки, забыв даже про капельницу, к которой приговорена тяжелым заболеванием. Мы открыли футляр, она взяла туфельку в руки. «Мечты сбываются!» — только и сказала. Потом, как рассказывал нам ее папа, вернувшись в больницу, дочь обошла все палаты, всем показала фотографии, которая сделала в театре, рассказала, что произошло, и только повторяла: «Надо мечтать!»
Так и с этими ребятами. Мы поняли, что происходит: они хотят себя найти, чтобы их желания сбылись. Они пришли ко мне и сказали: «Давайте ставить спектакль «Маленький принц». Мы все его читали». А это философское произведение, и очень непростое…
И вот работа закипела. В серьезном театре не может быть самодеятельности, поэтому договорились с юношеским оркестром Михаила Егиазарьяна «Шаг на сцену», подключили солистов «Геликона», лауреатов конкурса юных вокалистов, танцевальный коллектив «Камелия», студентов ГИТИСа (мастерская Бертмана), разумеется, все технические службы. Репетировали четыре месяца, причем с первого дня объявили: если пропустят хоть одну репетицию — уйдут из спектакля. Пропусков не было.
Они, конечно, не поют, но играют в драматических сценах. Над спектаклем с ними работала ученица Дмитрия Бертмана Екатерина Берез, а проект вместе с Мусаханянцем курирует (и это важно) известный врач-психиатр, работающий с наркозависимыми тяжелыми подростками, Вероника Готлиб.
— Может, это иллюзия, что приобщение к искусству способно изменить людей, сидящих на наркотиках? Вы же их наблюдаете уже три года — есть изменения?
— Во-первых, они стали приходить в театр с близкими. Мы специально купили подушки, на которые они садятся на ступеньках лестницы, но когда приходят с мамами, я прошу администраторов помочь с местами. Для подростка это святой день: он привел маму и начинает делать все, чтобы посадить ее в кресло.
— Благороднейшая идея — помогать больным вырваться из порочного круга! Но на какого зрителя рассчитан ваш «Маленький принц»? Вы продаете билеты?
— Не продаем — мы объявили запись на сайте. Но ее пришлось закрыть через 27 минут: мест больше не было. Причем рассказали на сайте, что это за проект, кто в нем участвует — все по-честному. Ты спрашиваешь, как они изменились? Я смотрю на Полину: она пришла таким колким подростком, смотрела на нас устало-равнодушно, но постепенно стала оттаивать. Сейчас она снимает фильм, как рождается спектакль. У них изменились глаза — это люди, которые отогрелись…
— А родители подростков понимают, что вы делаете для их детей?
— Не знаю, насколько верна наша позиция, но мы не общаемся с ними. Когда у нас был Рождественский бал, бабушка одной из девочек (внучка лысая, жесткая в общении) расплакалась, увидев ее в бальном платье: «Я ее первый раз такой вижу…» И мы же делаем это не для родителей. К тому же родители очень разные, кое-кому совсем не до детей. Один мальчик привел папу и маму, которые до этого в театре ни разу не были. Так он от них ни на шаг не отошел, угостил их в буфете… Теперь открывает им другой мир. Можно кино про это снимать.
Главное для нас — что они сейчас все в «чистоте», адекватные, смеются и так репетируют, что никогда не скажешь, что они не профессиональные артисты.