— Никита, почему все-таки «Голубой щенок»? Это твое предложение или театра?
— Мое. Давно очень хотел что-то сделать по мультику, на котором вырос. Я напросился к Владимиру Львовичу на встречу, показал ему эту историю. Он отнесся к ней с интересом, но (я это видел) и с некоторой осторожностью, потому что как режиссер я еще никак себя не проявил. Со своей стороны Владимир Львович предложил мне разбить процесс работы на несколько этапов, по завершении каждого из которых он бы решал: двигаемся мы дальше или нет? Более того, честно предупредил: если мы готовы к тому, что на любом из этих этапов он может закрыть постановку, тогда работаем. Я решил, что мы рискнем. Вообще, я принес ему не только идею, но и часть уже аранжированной музыки, эскизы декораций. Аранжировки делал Андрей Самсонов (был музыкальным продюсером Земфиры, Гребенщикова, «Текилы-джаза»).
— Ты продюсер, а «Голубой щенок» — твой первый режиссерский опыт. Постановка для детей будет по-честному, то есть как написано у авторов, или современное прочтение с непредсказуемыми последствиями? Родителей теперь, знаешь ли, это очень волнует.
— Я не знаю, в чем разница между честностью и современностью, но «Голубой щенок» — мультфильм продолжительностью всего 15 минут, состоящий из набора песен, где совсем немного текста от автора, озвученного голосом Алисы Бруновны: «На острове жил щенок, с ним никто не дружил, вдруг приплыл пиратский корабль (песня). Щенок не знал, куда ему спрятаться, и постучал в дверь — дверь ему открыл черный кот (песня кота). Не знал щенок, что можно дружить с котами. Кот отнес щенка на пиратский корабль». Все: ни особого тебе текста, ни отношений между персонажами. Так что без вмешательства в сюжет было не обойтись: песнями заданы определенные рамки — внутри них мы и сочиняли. Так появились Остров собак, на котором живет Голубой щенок, почтовый корабль, плывущий в Лондон, и т.д.
В спектакле остается все то, что заложено авторами, изменен только финал. В мультфильме, если помните, мораль такая: соверши поступок, и общество тебя оценит. Щенок спас моряка от пирата, и все, кто до этого момента презирал щенка, сразу же его полюбили: «Вот он — наш герой». Мне, как и автору сценария Андрею Таратухину, показалось это немного неверно, поэтому у нас в финале так: если тебя какая-то компания не принимает, не надо пытаться изменить себя под эту компанию. Надо быть самим собой, и обязательно найдутся люди, которые захотят с тобой дружить. Мысль, нам кажется, более гуманная.
Что касается нового прочтения, то я не любитель сложного: мне хочется, чтоб театр был праздником для всех — для артистов, для зрителей. Наверное, потому, что у меня самого нет пока потребности отвечать на сложные насущные вопросы — я просто хочу, чтобы всем было хорошо и весело.
— Надо же, молодые режиссеры обычно умничают, всё усложняют, желая быть в тренде, а ты...
— Я не умничаю, я дурак, я мало читал. Между Тарковским и Рязановым выберу Рязанова. Между цирком Дю Солей и Достоевским выберу цирк.
— Не боишься, что тебя после такой самооценки сочтут не модным, на порог современного искусства не пустят?
— Если честно, мне все равно. Я сейчас скажу, наверное, непопулярную вещь: голосует зритель. Критики, театральные премии — это субъективно, но хорош или плох спектакль — решает только зритель. Из всех необъективных показателей оценки этот — самый объективный.
— Вот сейчас в тебе говорит продюсер…
— У меня нет задачи самовыразиться вообще. Если три человека, присутствующие на репетиции, скажут мне, что моя идея плохая, то я с легкостью от нее откажусь. Я приведу 50 человек на прогон (мы так уже делали), а они: «Старик, тут непонятно, а здесь скучно» —тогда, несмотря на свои амбиции, сокращу и что-то изменю. Для зрителя. И не потому, что я под него подстилаюсь, — я просто для него это делаю. Зрителям должно быть хорошо — не мне.
— Ты делал кастинг актеров для «Щенка» или тебе предложили состав?
— Двух я попросил после того, как посмотрел «Матросскую Тишину» и «Мою прекрасную леди», а остальных артистов мне предложил Владимир Львович. Надо сказать, что в «Табакерке» я хорошо устроился: вокруг меня много талантливых и опытных людей, которые со всех сторон меня прикрывают. Начиная от Владимира Львовича и хореографа Николая Реутова, заканчивая композитором Самсоновым и артистами из театра, которые больше, чем артисты. Яна Сексте, Саша Фисенко очень мне помогают, как и молодой режиссер театра Максим Сачков — он делает там новогодние елки. Понимаете, в этом театре здоровая энергия, здесь люди хотят работать. И эта энергия передается и тем, кто здесь работает, и в зал. И очень сильный лидер. Нет попытки какими-то политическими интригами сохранить свои места, как делают директора или худруки некоторых театров. Здесь даже в столовой вкусно, пирожки божественные. К таким местам надо присасываться, как пиявка.
— Прости, а бабушка, то есть Алиса Бруновна, в курсе, что ты взялся за постановку «Голубого щенка», где ее работа звучала как камертон? Как она к этому отнеслась?
— Конечно, в курсе. Когда она прочитала сценарий, сказала, что, в общем-то, это милая история, но которая может состояться в том случае, если найти подходящий художественный образ. Мы в итоге придумали так, что у нас на сцене детский мир рождается из картонной коробки, в которой хранятся игрушки, которая сама как самолет, замок и корабль. Так решила спектакль София Матвеева — молодая, очень интересная и уже опытная художница из Питера, ученица заслуженного художника России Вячеслава Окунева.
— Все-таки ты отчаянный: у твоего «Голубого щенка» мощные конкуренты в лице, прошу прощения, Алисы Бруновны, Андрея Миронова (он пел за кота), Михаила Боярского (за пирата), Александра Градского (за рыбу-пилу)…
— Только они не конкуренты, потому что никто и никогда лучше них это не сделает. Как минимум потому, что они были первыми и любимыми. Мы не делаем ремейк «Служебного романа», не перерисовываем мультик заново, не восстанавливаем спектакль — его не было. А испортить то, чего не было, невозможно.
— Ты живешь в Питере или в Москве?
— В Москве, у меня и жена москвичка, ребенку 11 месяцев.
— Интересно, почему ты сам не стал снимать документальный фильм «Волнение Алисы», а отдал его другому режиссеру — Денису Клеблееву? Ведь никто так хорошо не знает бабушку, как ты.
— Потому что я для этого достаточно пустоват и прямолинеен. Я хотел, чтобы работал человек поумнее, пообразованнее, поглубже меня. Я говорю правду. Люблю смотреть «Камеди Клаб», на Новый год — дурацкие комедии, слушаю попсу. А мне хотелось, чтобы к Алисе Бруновне был тонкий художественный подход.
Она вообще не хотела этого фильма и всячески противилась. Как человеку очень скромному, ей неловко, что про нее снимают кино, а потом еще будут просить прийти на премьеру… И еще: она человек закрытый, и чтобы исследовать ее как личность, надо достаточно глубоко войти в ее жизнь, в ее быт, а она не пускает туда. Она, например, не разрешала снимать на репетициях, потому что это всегда процесс поиска, проб и ошибок, а она не хочет выносить это напоказ.
— Интересно, она поощряла твои занятия продюсерством и режиссурой или, наоборот, предлагала заняться «серьезным делом»?
— Нет, никогда в жизни — ни мне, ни сестре, ни маме — ничего не запрещала. Для нее это вхождение в чужую зону мироощущения.
— Разве семья — это чужая зона?
— Можно так надавать советов, что жизнь ребенка будет сломана или он будет жить со штампами. Однажды, когда у меня был застой, и я недели две ничего не делал, а только гулял с друзьями, ложился в четыре утра, спал до четырех дня, она меня спросила: «Старик, все нормально у тебя?» — «Да не знаю… Не понимаю, чего хочу делать». — «Можно дам тебе совет? Делай все подряд. Не нравится — бросай. Пока не попробуешь — не найдешь. Если тебе нужны деньги на учебу или на какие-то курсы — я дам. Но попробуй, с 57-го раза найдешь». — «Спасибо за совет», — сказал я. С тех пор, как только у меня возникает мысль попробовать что-то новое, чтобы понять, хочу я этого или нет, я не раздумывая иду и пробую. Лучше сделать и пожалеть, чем пожалеть и не сделать.
— С одной стороны, у тебя мощные творческие корни (бабушка — великая актриса, дед, Игорь Владимиров, — великий режиссер), с другой — ты сын крупного питерского чиновника. Тебя причисляли к золотой молодежи?
— По общепринятым меркам золотой молодежи (пьяный мальчик несется по встречной полосе на дорогом автомобиле) я не золотая молодежь, но многие вещи мне давались несправедливо легко. У тебя многое есть, многое прощается, но не за твои заслуги, а за заслуги твоих родственников. И пока ты молодой — этого не понимаешь. Этот период, конечно, прошел, но глупо отрицать, что мне не помогает биография моих родственников. Вопрос только в том, что я выбрал то направление, в котором биография сильно не может помочь. Как только ты выходишь на сцену, все становится ясно; как только ставишь первую сцену как режиссер, с тобой все понятно.
— Мы час уже говорим, и я не могу понять: ты прибедняешься — «я дурак, необразованный…»? Или это твоя фишка — говорить правду?
— Вы знаете, есть такое выражение: правда очень тупая, она может только размозжить. Так говорил Талейран, министр иностранных дел при Наполеоне, до него и после него. Он был циник, лжец, лицемер. Наполеон про него говорил, что Талейран не продал мать свою только потому, что на нее не нашлось покупателя. Мне кажется, что вопрос не в том, хорошо врать, плохо или нет, много или мало врать… Как говорит моя бабушка: «Маленькая ложь рождает большое недоверие», и она, конечно, права. Вопрос в том, чтобы быть уверенным в том, что ты делаешь правильное дело и не поступаешь непорядочно по отношению к другим.
— Бабушка-то приедет на премьеру?
— Она придет. Она же сейчас в Москве со спектаклем «Волнение». Только отыграла.