«Волей-неволей пришлось вспоминать, размышлять о прожитых годах»
— В 2009 году ваш роман «Елтышевы» попал в шорт-лист «Большой книги». Теперь премию может получить «Дождь в Париже» Что главного для вас изменилось за эти десять лет?
— Многое изменилось. Я теперь живу не в Москве, а в основном в Екатеринбурге. Написано несколько новых книг, одна из которых — «Зона затопления» — получила «Большую книгу» третьей степени, кажется, в 2015 году. Так что в этот раз я на премию не рассчитываю. Но попадание в финал — это уже хорошо… А так все эти десять лет писал и рад этому: сюжеты хоть и невеселые, но появляются. Жутко, наверное, когда писать тянет, а не о чем.
— Насколько «Дождь в Париже» для вас личная история?
— По сути, это действительно личная история. Начиная с ситуации, когда я оказался в чужом мире на несколько дней и был вынужден торчать в номере гостиницы, потому что лил дождь, было очень холодно. И волей-неволей пришлось вспоминать, размышлять о прожитых годах. Это не очень-то приятное занятие, и многие не допускают размышлений, воспоминаний, постоянно защищаясь шумовым фоном телевизора, радио, погружаясь в Интернет…
Действие книги происходит в основном в моем родном городе Кызыле, столице Тывы, из которого наша семья уехала в 1993 году. А мой герой упорно продолжает там жить.
Конечно, меня мучает ностальгия, точат воспоминания. Может быть, чтобы от них избавиться, я и выплеснул их на бумагу. Хотя герой моей книги Топкин — это не стопроцентный я. У него есть вполне реальный прототип.
— Кто же он?
— Это почти мой ровесник, его родители вскоре после распада Союза уехали на свою родину — в другую страну, а он остался. С него во многом я писал своего героя.
«Город уравнивает мужчин и женщин»
— Топкин решает остаться в Кызыле, но большинство молодых людей в России стремятся покинуть свои города и переехать в Москву или за границу. Причина только в желании больше зарабатывать?
— Да, многие мечтают уехать из поселков, деревень, маленьких городов если не в Москву и за границу, то в города большие. Конечно, можно рассуждать о том, что где родился, там и пригодился, но жизнь в небольшом населенном пункте — это для многих мучение. Я еду к родителям в деревню всегда с большим желанием, но через месяц понимаю, что пора возвращаться в мегаполис. Недавно у нас с женой был опыт жизни за границей — ее пригласили шеф-драматургом в Русский театр в Таллине. Мы выдержали там полгода, хотя город красивый, удобный, продукты отличные, море, хоть и холодное, рядом. Но слишком спокойно, сонно, тихо. Нет электричества, которое тебя заряжает. Я двадцать лет прожил в Москве. Не скажу, что мне было удобно. Я и особо не гулял по ней, не тусовался в клубах. Большую часть времени проводил в своем кабинетике — сначала в углу кухни, потом на утепленной лоджии. Но электричество мегаполиса меня питало, нерв города бился. И писалось мне хорошо…
Конечно, есть и социальные причины, почему люди переезжают, но в основном, думаю, они боятся закиснуть в провинции. Тем ценнее подвижники, чудаки, которые провинцию освещают своей энергией.
— Создается впечатление, что от героя романа постоянно требуют решительных действий, а он хочет простой, спокойной жизни. В этом, по-моему, трагедия многих мужчин, которым внушили, что они исключительно добытчики и не могут быть слабыми. Согласны?
— Да, Топкин хочет простой, спокойной жизни, обстоятельства же складываются так, что его то и дело встряхивают. Не все могут быть активными людьми, большинство создано для простой жизни, и на этих людях держится общество. Они — фундамент, а сверху возникают постройки, которые то и дело разрушаются, падают, строятся другие. Каким-то людям не сидится на месте, а кто-то знает и любит один маршрут: дом — работа. Мой Топкин из числа вторых. Я его не осуждаю, наоборот, завидую, наверное. Так получилось, что я какое-то перекати-поле. Как в семнадцать лет поехал учиться в Ленинград, тут же попал в армию, так до сих пор по-настоящему не останавливался…
А про трагедию мужчин… В городе, особенно большом городе, мужчиной попросту быть невозможно. Город уравнивает мужчин и женщин, и женщины, кстати, все сильнее обгоняют мужчин — они лучше умеют выживать в мегаполисе. Не исключаю, что мужчина-домохозяин очень скоро станет обычным явлением. Впрочем, по-моему, уже стал.
— При этом персонаж будто живет только прошлым. Там остались его самые светлые и грустные воспоминания. Мне порой кажется, что в современной России многие люди так и пребывают в ностальгии по советскому времени. А вам она присуща?
— Именно по советскому времени я не ностальгирую. Я захватил период упадка, явного разложения. Конечно, это было мое детство, ранняя юность, поэтому там осталось много хорошего, но и плохого. Топкин это хорошее и плохое перебирает в памяти. А что ему еще остается: и третья жена его бросила, увезла с собой сына, друзья и одноклассники почти все разъехались, родители и сестра далеко, у них другая жизнь. Вот он и живет прошлым. По крайней мере, в эти дни затворничества. Может быть, он сейчас вернется домой и изменит свою жизнь. Я этого не знаю.
— 1990-е модно ругать. В вашем романе этот период, тоже показан как тяжелый и даже трагический. А есть ли что-то, чем 1990-е лучше нынешнего времени?
— Лучше нынешнего времени… Наверное, то, что там, в 90-х, была наша юность, молодость. Мы думали, что сможем создать свой мир. Тогда это казалось реальностью. Почти все мы были рок-музыкантами, выпускали самодельные журнальчики, писали как заведенные… Но мало что сбылось и получилось. Многие там остались, в 90-х, в том числе и моя сестра. Для меня то десятилетие было периодом разрушения и гибели, и сам я дитя этого времени. Потому, наверное, не могу писать о светлом, жизнеутверждающем. Люди немного моложе меня — могут, а я и большинство моих сверстников — не особо.
«Тыва — это каменный мешок, из которого и сейчас выбраться непросто»
— В романе присутствует и проблема межнациональных отношений. Вообще, национализм в России сегодня это маргинальное движение или вполне себе реальная угроза?
— Откровенного национализма я сейчас не вижу. Русских националистов пересажали и запугали, многие националисты в республиках получили то, что хотели. Республики становятся все более однородными по этническому составу. Особенно это касается Северного Кавказа, Тывы, Бурятии. Да и республик Поволжья тоже. Конечно, многонациональную страну всегда будет потряхивать от конфликтов и напряженности. Это неизбежно.
— Вы упомянули, что покинули Кызыл в 1993 году из-за обострившихся там межнациональных конфликтов. Какая там обстановка теперь?
— Да, уехали из-за так называемой межнациональной напряженности. А попросту — из-за того что нетитульных тогда активно и откровенно выдавливали из республики. Как раз в то время была принята Конституция Республики Тыва, которая декларировала фактическую независимость. А Тыва — это каменный мешок, из которого и сейчас выбраться непросто. Поэтому люди и ломанулись из него по единственной относительно нормальной автодороге. В том числе и наша семья. Я бываю там почти каждый год, но все равно малая родина отдаляется, я там уже как гость. Тыву уже нельзя назвать «русским миром». Это мононациональная республика в составе России. Для многих тувинцев, это, наверное, хорошо, но для русских — вряд ли. Последние три года останавливаюсь в гостинице. Жить в гостинице в родном городе — это неприятно.
— Вы уже два года живете в Екатеринбурге. Насколько столица Урала благотворное место для творчества?
— Почти три… Екатеринбург — живой, молодой по духу, творческий город. Но тесно я до сих пор с ним не познакомился. Последние полтора года по тем или иным причинам бываю там наездами. А чтобы узнать город, нужно в него врасти. Я пока не врос.
«Мы тратим очень много энергии на смешную грызню, которая мало отличается от обезьяньих войн»
— Предыдущие ваши романы сравнивали с прозой Валентина Распутина. Однако «Дождь в Париже» написан совершенно в другой манере. Это был сознательный отход от классика?
— С Распутиным меня стали сравнивать после книги «Зона затопления», где показано выселение людей из ложа будущего водохранилища. В 2005 году на Ангаре стали достраивать Богучанскую ГЭС, которая повторила те, что ставили прежде, — Братскую, Красноярскую, Саяно-Шушенскую. Прогресс с тех пор продвинулся дальше, в некоторых странах реки снова стали освобождать от плотин, но Богучанская показала, что у нас мало что изменилось, и сюжет распутинской повести «Прощание с Матерой» повторился в еще более страшном и бесчеловечном виде. Я попытался это зафиксировать.
Меня много с кем сравнивали. И с Леонидом Андреевым, и с Генри Миллером, и с Лимоновым, Астафьевым, Чеховым… Всех, в общем-то, с кем-то сравнивают. Я стараюсь никому не подражать, но, видимо, это далеко не всегда удается. Да и абсолютно новое, оригинальное создать практически невозможно. У меня почти все сюжеты взяты из реальной жизни. А в ней тоже мало нового. Меняются лишь детали.
— Многие критики отмечают, что ваши романы очень автобиографичны. Как найти гармонию между собственной биографией и художественной прозой?
— Меня всегда удивляют такие утверждения критиков — про автобиографичность. Неужели они так подробно изучили мою жизнь? Скорее, я сам даю им повод: если я пишу вещь от первого лица, то даю герою свои имя и фамилию. Дело в том, что еще в детстве меня неприятно поражало, когда я открывал книжку писателя по имени, скажем, Сергей и видел, что там написано: «Я Алеша». Как так, тебя ведь зовут Сергей, а ты пишешь, что ты Алеша. Сразу возникало чувство, что меня обманывают. Поэтому своих героев я называю так же, как и себя.
Я пытался писать абсолютно автобиографические тексты, но это не получается. Всегда что-то меняешь. Вернее, меняется само, как бы ты ни сопротивлялся. Иногда правда жизненная становится на бумаге ложью художественной, и ее приходится убирать. Законов гармонии нет. У каждого литератора свой камертон внутри. Он определяет, как, что, зачем.
— Какая проблема в современной России, а может, и в мире вас особенно волнует?
— Рискую показаться смешным, но проблема смысла жизни волнует. Природа для чего-то создала человечество. Оно подчинило себе всю планету, нашло применение газу, нефти, дереву, шкурам. Оно добилось очень многого. Но для чего? Должна быть какая-то настоящая цель, какой-то смысл в нашей великой силе. Мы тратим очень много энергии на пустяки, на какую-то смешную грызню, которая по большому счету мало отличается от обезьяньих и собачьих войн. Но мы не обезьяны и не собаки. Мы для чего-то созданы людьми. А для чего — непонятно.