— Однажды мой маленький сын меня спросил: папа, что такое война? — рассказал автор пьесы и режиссер Йетс Бателан. — Я было начал объяснять ему, но понял, что не смогу это сделать так, чтобы ему было, с одной стороны, интересно, с другой — не страшно. И тогда я придумал спектакль.
Его «Война» — просто склад забытых вещей: колченогие стулья, плюшевый пес с кожаным носом, удочка, радиаторы, решетка от холодильника, лейка, надувные шарики, баранки на тарелке, две картины с морем и пальмой на стенах… и ни одной живой души. Первые пять минут склад дрожит точно в ознобе, все падает, рушится, разлетается в разные стороны. Правда, опытный глаз видит, что разруха эта грамотно организована: к предметам тянутся тросы и тросики разной толщины и длины — в общем, все заряжено, и кто-то невидимый этими зарядками управляет. И вот в это опрокинутое пространство входят трое — робко, испуганно, как по минному полю, и с такими же опрокинутыми лицами, как все вокруг. Под сапогами у них что-то трескается, стреляет, отчего они нелепо пугаются. В зале смех, который будет только нарастать от действий бравой тройки, экипированной по-военному — френчи, галифе, береты. Вот только военная форма каждому из них как корове седло: ни выправки, ни блеска во взоре. Перед нами — горе-вояки, бог весть как попавшие в район боевых действий. А мы-то сами разве иначе будем выглядеть, если завтра война, если завтра в поход? От войны, знаете ли, как от тюрьмы да сумы, зарекаться не стоит.
«Война — это слишком даже для нас», — на сильно ломаном русском говорит худосочный тип, по виду рекрут из ботаников. Он переводит испуганную блондинку, прозрачностью своей напоминающую Снегурочку-дылду. Переводит ее не с голландского, как можно ожидать, а с какой-то абракадабры. Чуть позже выяснится, что абракадабра эта — слова наоборот: анйов (война) или Нитрам (Мартин). Кстати, Мартин — третий в странной компашке: командир в фуражке, прямой, как циркуль, но пугается почему-то больше всех.
Эти три клоунские маски, три типажа зададут правила игры на час: как только откроется пластиковая крышка от… унитаза, что криво висит на стене, зрители немедленно должны начать имитировать звуки войны, типа «пиф-паф» и «бум-бум». И дети, пока соображают взрослые, первыми начинают словами обстреливать троицу с визгом и азартом. Почему наши дети так быстро откликаются на предложение поиграть в войнушку? Похоже, что компьютерные игры с их массовыми убийствами выработали у них устойчивое чувство бессмертия и безжалостности.
Артисты из «Артемиса» в страхе разбегаются и минут на пятнадцать оставляют зрителям разрушенную сцену. Война продолжается за стенами, а к такой мизансцене наш зритель не привык — как это возможно, чтоб так долго ничего не происходило на их глазах? В том-то и дело, что происходит: история — в голосах, шумах, и, судя по накалу страстей, закадровый спектакль играется по-настоящему.
— Битва №1. За родную землю, — голос голландской Снегурочки слаб и высок. — Битва №2 — атака. Битва №3 — у меня опять кровь течет из носа...
Число битв растет, вояки карабкаются по шатким стенам, падают, раненый командир на носилках (голова в кровавых бинтах), тяжело дышит в микрофон... Жутковато... Причем темп спектакля, что называется, «никуда не торопимся». Разброд и шатание в доблестных войсках, паузы, похожие на растянутую резинку, однако внутреннее напряжение действия, так похожего на бездействие, железное, и оно рождает то смех, то недоумение, то тревогу. И в какой-то момент в тягучем военном действии, где объявленные битвы доходят до номера 387, происходит щелчок, и без предупреждения открывается огонь на поражение: в зал летят мягкие золотые мячики. Зал реагирует мгновенно — мячики летят на сцену.
— Перемирие, — объявляет ботаник, и в проеме возникает голубь мира, откормленный такой, в розовых гольфах, и опять же неспешно начинает трескать яблоко. После перемирия, как водится, объявляются ремонтные работы, и предметы постепенно возвращаются в исходное положение — две картины уже поползли по стене, панель стены, дрожа, восстала.
— Это все? — спрашивает невидимый Мартин.
— Я надеюсь, — безнадежно отвечает ему невидимый ботаник.
И вот вам готовая война в схеме, существующей испокон веков: сначала битва за родную землю, потом братоубийственные битвы, скука, серость военных будней, устав от которых рано или поздно является голубь мира, и люди начинают восстанавливать поломанное ими же, чтобы спустя какое-то время и по чьему-то желанию опять все сломать.
Как же блистательно воплощает эту схему клоунская группа: на нюансах, нет, на микронюансах и микродеталях. И кажется, что вся система Станиславского в их нелепом, неспешном существовании. Высочайшая техника, которой владеют Мартин Хофстр, Тьеббе Рулофс и Виллемайн Зевенхёйзен, заслужила аплодисментов и овации, особенно от детей. Но кто-то уходил с «Войны» в недоумении, а кто-то в протесте: что это вы нам привезли? У них внутри была своя война.
После спектакля я поговорила со Снегурочкой, то есть актрисой Виллемайн Зевенхёйзен. Она выпускница школы мимов в Амстердаме.
— «Война» — сложный спектакль для вас?
— Он действительно тяжелый, потому что у него есть как бы две стороны: с одной — это актерская игра, и надо быть сосредоточенным, а с другой — много технических моментов, и ты обязан контролировать техническую часть.
— В «Войне» много трюков, предметов, технических зарядок. А если что-то пошло не так?
— Однажды, когда я на роликах лезла по стене, у меня в стене застрял палец. Думала, если вытащу, то сломаю. Спасибо Тьеббе — помог.
— Ваша «Война» много ездит по миру. Какая самая неожиданная была реакция и где?
— На Мальте: когда мы кидали шарики в зал, дети решили, что это подарки им, и оставляли их себе. А в Нидерландах на премьере, когда мы начали бросаться шариками, все дети вообще вышли на сцену. Мы никак не могли их уломать, чтобы они вернулись на места. Но однажды на спектакле в Бельгии был просто пацифистский зал — никто не бросил в нас шарик.
— Одна наша зрительница сказала, что детям весело о войне нельзя рассказывать.
— Тут все зависит от того, как человек смотрит на постановку, потому что в ней есть действительно очень драматичные моменты, и их обычно замечают взрослые. А детям больше заметны моменты абсурда, и стоит признать, что они неизбежно в войне есть, и в этом ничего плохого нет. Обе эти стороны правдивы и соединяются: война — страшная, отвратительная и одновременно абсурдная и смешная.