Нынешним летом на проспекте Вернадского собираются реконструировать (фактически — сносить) яркий образец модернизма — кинотеатр «Звездный», а пострадавшее от пожара в 2015 году здание ИНИОН на Профсоюзной улице уже снесли, чтобы воссоздать заново. И реакция на эти новости уже отчетливо негативная: с каждым годом, по мере того как «стекляшки» позднесоветской архитектуры становятся старше, им начинают сочувствовать больше. И уже не воспринимают как досадную ошибку градостроительства (а ведь, вспомним, в конце восьмидесятых и начале девяностых модернизм и сменивший его брутализм так и воспринимались!). Начинается медленный, но верный переход позднесоветской архитектуры из категории актуальной в категорию наследия.
Становится историей
— В середине — конце 2000-х годов я осознал, что модернистские постройки, архитектура 60–70-х годов мне интереснее, чем ранее любимый стиль московского модерна, — рассказывает научный сотрудник Музея Москвы Денис Ромодин. — Задумался, почему так произошло, и понял: все дело в том, что начало уходить поколение оттепели — шестидесятники. То, что всегда было рядом с тобой, — исчезает. Уходят бабушки и дедушки, которые застали это время (оттепель, космос, барды), и ты в какой-то момент осознаешь, насколько далеко это от нас. Пятьдесят, шестьдесят лет назад. И архитектура модернизма тоже начинает уходить, отсюда и ностальгия по советскому.
Аналогичный процесс происходит и в массовом сознании, уверен Ромодин. Экскурсанты, которым краевед показывал позднесоветскую застройку Москвы в середине нулевых годов, были намного менее подготовлены и мотивированы, чем нынешние. «Было непонимание, особенно у людей старшего поколения, — говорит Ромодин. — Дело в том, что модернистские «стекляшки» для них были современной застройкой, для многих они ассоциировались и ассоциируются с массовым строительством, которое своей массой задавило индивидуальные постройки периода модернизма. Большая проблема в том, что негатив идет от восприятия тождественности панельным домам. Но сейчас восприятие людей стало меняться. Этому помогла еще и мода: стиль mid-century стал популярен в Европе. Отсюда, в том числе, этот всплеск»
Чтобы воспринять эстетику новейшей архитектуры (начиная с авангарда — к модернизму и другим стилям второй половины ХХ века это относится в той же степени), нужна некоторая подготовка: дело в том, что изобразительный язык современного зодчества не вполне соответствует традиционному понятию «красиво». Приходится учиться понимать тонкости пластики, распознавать игру со светом и пространством, важную для восприятия такой архитектуры.
— Мне лично помогли труды (и произведения) Ле Корбюзье и Алвара Аалто — двух, на мой взгляд, главных «китов» авангарда и потом модернизма, — рассказывает Ромодин. — Причем Аалто, мастер финского функционализма и один из отцов современного скандинавского дизайна, дал мне даже больше, чем общепризнанная икона Корбюзье. Посмотрите его библиотеку в Выборге, музей-квартиру в Хельсинки — это очень человечное понимание архитектуры, там модернизм не только эффектен, но и удобен.
Трудно быть музеем
История советского модернизма как стиля начинается 4 ноября 1955 года — со знаменитого постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве». Этим постановлением резко осуждался господствовавший тогда архитектурный стиль, известный как сталинский ампир (заметим, от собственно ампира в этом стиле было не так уж много, скорее его стоило бы назвать сталинским ар деко с большой долей неоклассицизма). Единым махом демонтировалась складывавшаяся к 50-м годам особая советская архитектурная школа, и ее естественным образом заменила современная — уже модная в послевоенном мире — вариация архитектурного авангарда.
Научиться этому молодым советским архитекторам было не так уж сложно: на преподавательских позициях в МАрхИ и других вузах было немало опальных мастеров конструктивизма, «задвинутых» на периферию в 1930-х. По воспоминаниям нынешних архитекторов старшего поколения (таких, как Зоя Харитонова), студенты регулярно общались с такими легендарными мастерами, как Константин Мельников, Иван Леонидов, а Иван Николаев, автор самого утопичного дома-коммуны в Москве, в 1958–1970 годах был и вовсе ректором Архитектурного института.
Сочетание современных технологий, приоткрывшегося для архитекторов «железного занавеса» и традиций авангарда дало архитектуру достаточно высокого уровня — пусть и очень непривычную для публики. А общая установка общества на прогресс помогла эту непривычность преодолеть, а не встретить в штыки.
— У этих зданий как памятников эпохи есть своя специфика, — рассказывает генеральный секретарь российского отделения DoCoMoMo (международного общества по документированию и сохранению памятников современной архитектуры) Николай Васильев. — Во-первых, все заметные памятники модернизма — эксперимент в той или иной области. Архитекторы пытались делать очень смелые вещи с точки зрения конструкций. Остекление, витражи, нормальные — в кои-то веки не протекающие! — эксплуатируемые кровли, о которых долго мечтали. Проектировщики осваивали новые методы расчетов конструкций.
Вместе с эстетикой сменились и отраслевые нормативы, напоминает Васильев. Их в любом случае требовалось обновлять под массовое индустриальное строительство. И в 1958 году новые стандарты были приняты. Поначалу рамки, в которые загнали архитекторов, были довольно узкие, но со временем появились и стандарты для уникальных зданий — вот там-то и были предусмотрены характерные для эпохи огромные лестницы и все остальное.
Сейчас памятники модернизма находятся подчас не в лучшей сохранности. Музеефицировать их сложно — не только потому что они созданы из непривычных для реставратора материалов, но и потому, что они строились в эпоху большого общественного и государственного оптимизма, говорит Васильев.
— В развитой индустриальной экономике всегда дешевая энергия, а это значит, что об энергоэффективности особенно не думали, — говорит эксперт. Отсюда тонкие стены, украшенные эффектными мозаиками, и огромная площадь остекления. Думали, что протопить не проблема — и протапливали. Сейчас, когда тепло дорого, эти здания утепляют в ущерб эстетике. Особенно неудачно складывается с монументальной живописью, мозаикой, которая широко применялась для их украшения. Они нанесены на фасад и потому никак не совместимы с обшивкой фасада. Плюс столярка — точнее, чаще «скобянка», то есть оконные рамы и двери имеют определенный дизайн, а сейчас эти формы меняют на стандартный пластик. Страдает то, что лучше всего видно глазу.
Левая парадигма
— Работа архитектора в эпоху модернизма, то есть полвека и более назад, была чем-то лучше, а чем-то и хуже, чем сейчас, — продолжает Васильев. — Так, если сейчас зодчий стеснен требованиями заказчика («клиент всегда прав»), то в советские времена было сразу два «тормозящих» фактора. Во-первых, нужно было всегда думать об идеологической критике: не признают ли постройку «мещанской», «формалистической»? Во-вторых, давили материальные, технологические и логистические соображения. Номенклатура промышленных (а других часто не предусматривалось) деталей небольшая, нужно «выбивать» себе право использовать нестандартные изделия.
— Тем интереснее за счет своей гибкости кирпичный модернизм, — подчеркивает Николай Васильев. — Примеры — здание пароходства на Водном стадионе. Театр на Таганке, где авторы очень корректно обошлись со старым зданием. А вот МХАТ на Тверском бульваре, обыгрывающий мотивы «старого» МХАТа в Камергерском, эти фонари ар-нуво — это уже почти постмодернизм!
Мода на архитектуру модернизма сейчас отчасти обусловлена доминирующей в урбанистике левой идеологией. А противником и разрушителем, как и подобает в левой парадигме, выступает крупный капитал: так, гостиницы «Интурист» и «Минск» снесли ради новой застройки, под угрозой наследие Олимпиады-80 — сейчас начата большая реконструкция спорткомплекса «Олимпийский», и после ее завершения его вид станет другим.
Туристам интересно
- Стоит уточнить термины, - отмечает историк архитектуры Анна Броновицкая. - Брутализм – это подвид послевоенного модернизма, архитектуры 1960 – 1980-х годов. Москва в этот период росла быстро, так что построено было очень много. И много до сих пор осталось, так что этот стиль вполне определяет московский ландшафт. Конечно, большая часть – это массовое жилье и типовые постройки, более или менее удачные. Но многое строилось по индивидуальным проектам, и среди таких зданий есть совершенно выдающиеся – как Дворец пионеров, штаб-квартира Совета экономической взаимопомощи или комплекс Академии наук. В нашем с Николаем Малининым и Юрием Пальминым путеводителе по архитектуре советского модернизма в Москве 80 позиций, а могло бы быть значительно больше.
Модернистская архитектура уже сейчас стала заметным пунктом в экскурсионной программе для «продвинутых» туристов, утверждает Броновицкая. Причем, по ее словам, любителям архитектуры ХХ века интересны не только уникальные объекты, но и типовое жилье. Точно так же, как и в Москве, дело обстоит в других крупных городах бывшего СССР, особенно в столицах союзных республик: в 1960 – 1980-х эти города тоже преобразились. Это было сопряжено с большими потерями для исторического облика, но то, что появилось тогда, спустя полвека представляет значительную ценность.
- Пока эстетические и этические достоинства архитектуры модернизма не всем очевидны, и это нормально, - говорит Броновицкая. - Печально, что органы охраны наследия не спешат принимать эти памятники под свою защиту, и они стремительно уничтожаются или уродуются. В переоценке модернизма нас опередили многие страны, в том числе, например, Литва. В мире накоплен значительный опыт в реставрации, щадящей реконструкции и приспособлении построек послевоенного модернизма к новой функции. Чтобы увидеть, как можно осовременить такое здание, не искорежив его, достаточно посетить Даниловский рынок.
Что смотреть
Модернизм в Москве начинается прямо в Кремле — знаменитый Государственный Кремлевский дворец (ранее Дворец съездов) — это образцовый модернизм. Мэрия Москвы тоже не чужда этому стилю: «книжка» СЭВа, в которой сейчас помещается правительство города, это также один из ярких примеров модернизма. Соединяет их Новый Арбат, ультрамодернистский ансамбль-революция, прошедший прямо по живой ткани города. Кстати, у всех трех объектов есть единые авторы: Михаил Посохин-старший и Ашот Мндоянц.
Второй «очаг» модернизма — на юго-западе: там можно увидеть Дворец пионеров на Воробьевых горах, кинотеатр «Звездный», 1-й и 2-й гуманитарные корпуса МГУ. Значительная часть инфраструктуры спорткомплекса «Лужники» тоже относится к этому стилю.
Третья большая «точка на карте» — это северо-восток: Останкинская башня (Леонид Никитин, 1967 год) и телецентр у ее подножия, «стрела» монумента «Покорителям космоса», дом «на курьих ножках» (В.Андреев, Т.Заикин, 1968 год). К модернизму относят и экспериментальный панельный дом на Смоленском бульваре у Зубовской площади, а вот дом-«сороконожка» архитектора Андрея Меерсона на Беговой улице уже можно назвать памятником брутализма. Как и МДМ на «Фрунзенской», и множество зданий научных институтов, и гостиничный комплекс «Измайлово». А также и оба больших новостных агентства — ТАСС на Никитских воротах и «Россия сегодня» на Зубовском бульваре.
Самые проблемные объекты из этого ряда — кинотеатры: большая часть из них не выдержали испытания конъюнктуры и либо снесены, либо будут реконструированы. Остается грандиозная «Россия» («Пушкинский») на Пушкинской площади, за «Звездный» и «Улан-Батор» идет борьба. Сейчас перепрофилируется под Новую Третьяковку бывший комплекс ЦДХ на Крымском валу (Н.Сукоян, Ю.Шевердяев).
Модернизм можно найти и в московских пригородах. Во-первых, упомянем московский, но «замкадный» ансамбль Зеленограда — это яркий образец модернистского градостроительства. На юг от Москвы можно насладиться бруталистским музеем Ленина в Горках (Леонид Павлов, 1987). Кроме того, в ближнем Подмосковье сохранилось несколько высококлассных санаториев позднесоветской постройки. Осмотреть их просто так обычно трудно — но можно приехать к постояльцам в гости или купить путевку.