Крысы и корабль
Когда грызть стало нечего, крысы источили зубами днище корабля. Матросы, еле волоча ноги от слабости, увещевали их:
— Мы еще на плаву, есть шанс встретить судно. А может, ветер и течение вынесут нас к земле…
Но крысы знай истончали деревянные переборки.
Хлынула вода. Корабль пошел на дно.
Уцепившись за обломки мачт, члены экипажа проклинали хвостатых погубителей.
Легенда о подлости серого выводка стала известна благодаря чудом выжившему юнге, доплывшему на гладильной доске до берега.
Новые пассажиры отправились в плаванье на быстроходном металлическом лайнере. Плывшие вместе с людьми крысы помнили: деревяшки грызть нельзя. Поэтому грызли электрокабели и облатки на проводах.
Навигационные приборы и системы связи вышли из строя. Лайнер дрейфовал по воле волн. Тщетно механики пытались починить неисправности. Стоило им добиться успеха, крысы вновь ликвидировали внутрикорабельные хитросплетения. Неуправляемый лайнер врезался в айсберг и затонул. Чудом спасся крысенок, спрятавшийся на шлюпке, где двуногие пассажиры погибали от голода и холода.
Этот везунчик позже говорил своим детям и внукам:
— Ни в коем случае не рубите сук, на котором обосновались. Крепко кумекайте, прежде чем что-либо предпринять.
Его потомки запомнили наказ. И доводили плавсредства до негодности расчетливо и дальновидно, успевая перебазироваться на другие фрегаты, катера, баржи, эсминцы, сухогрузы.
Жизнь учит: от изгрызания будущего не откажется никто. Но нужно успеть сдернуть до катастрофы. Хоть куда.
Пустой Звук
Изначально Звук вот уж не был пустым. А был очень даже содержательным. Насыщенным. Наполненным весьма значимым смыслом. Он взывал:
— Вы не так живете, как следует! Размениваетесь на пустяки. Ловчите, лжете! Станьте другими.
Но никто не прислушивался к его проповедям. То есть, бывало, иногда один-два энтузиаста воспринимали наставления и даже пытались следовать поучениям, но потом, увязнув в гуще тотального равнодушия и попрания любых инициатив, становились как все.
Единственный наиболее общительный и сердобольный отщепенец попытался объяснить тогда еще непустому Звуку:
— Понимаешь, когда живешь среди волков, надо выть по-ихнему. А твои увещевания уж очень деликатны. Заори, прикажи, скомандуй! Пригрози, тогда, может, воспримут.
Но Звук не умел и не хотел нахрапничать и продолжал убеждать:
— Одумайтесь! Окститесь! Посмотрите, в кого превратились! Еще не поздно исправиться.
Чем настойчивее и заунывнее он увещевал, тем меньше на него обращали внимание. Одна семейная пара, правда, пригласила его в качестве няньки к своим маленьким отпрыскам, чтоб навевал беспокойным малышам сонливость, но потом пара решила, что бередящие колыбельные плохо влияют на неокрепшее детское сознание, и отказалась от услуг сказителя.
Еще некоторое время слабеющий Звук подвизался на митингах и демонстрациях, где, казалось ему, созидается благоприятная питательная почва для внедрения в умы, однако, соперничества с горластыми агитаторами и громкоговорителями он не выдержал и ретировался в частный сектор, ибо общественного резонанса так и не обрел.
Он и по сегодня жив, хотя одряхлел. Продолжает бормотать себе под нос. А иногда в нем пробуждаются былые силы, он крепнет, обретает звонкость. Но большей частью, конечно, бубнит, уже не надеясь быть услышанным.
Если случается кому-либо из преуспевших не пустых ораторов пройти мимо — в момент приступа его очередной болтливости, — на него показывают пальцем и говорят:
— Вот пример пустой, никчемной, напрасно растраченной жизни. А ведь кое-какие способности ему отпущены. Но — не оправдал. Не подтвердил. Не состоялся. Жаль. Нечто путное из него могло получиться.
Памяти скульптора
Хоронили ваятеля. Выступала Глина:
— Я всегда подсказывала ему, как сделать из меня шедевр, — вспоминала она. — Советовала, какую форму мне придать. Он был бестолков, но я терпеливо внушала ему правильные мысли.
Гипс сказал:
— Я взывал к его гуманности. Объяснил, что не нужно меня расходовать на эскизные, пробные работы, ибо я предназначен для медицины.
Тяжело поднялся на трибуну Мрамор.
— Я велел ему отсекать все лишнее, и он слушался. Какие бы глыбы ни поступали из каменоломен, он следовал моим указаниям, в результате рождались приемлемые, обтекаемые очертания.
Слово взял Чугун:
— Я вообще-то сторонник оград, — объявил он. — Даже не знаю, кем бы покойный стал, если бы я не сложил его судьбу из штакетин своей философии. — И горячо заключил: — Я давал ему очень точные и дельные рекомендации касательно пропорций отливки, вот он и выбился в первые ряды.
Затем заворковала Бронза. Она отметила: без ее участия скульптор не мог состояться как личность.
Легкий на подъем Алюминий, опоздавший на траурную церемонию, подбегая, закричал, что сумел придать весомость произведениям мастера и способствовал увеличению его веса в обществе и среди коллег.
Сталь заявила, что сделала характер усопшего несгибаемым.
Естественным образом возник вопрос о памятнике, который будет воздвигнут на могиле. Каждый из выступавших претендовал на первенство в проекте. Поднялся шум и бедлам, об усопшем забыли. Гроб спихнули в могилу, завалили землей. В результате начавшейся потасовки был достигнут консенсус. Каждый из принимавших участие внес посильную лепту в увековечивание.
Проходившие мимо монумента случайные посетители кладбища остолбевали:
— Абракадабра! Неужели он и при жизни творил подобное? Как получается, что бездарей допускают в искусство?
Сказка об Иуде
Своей нестяжательностью, кротостью, добротой Христос сильно досаждал злобствующим накопителям земных благ. Чтоб этот выскочка провалился! Ходит, проповедует, исцеляет, воскрешает, ничего не требует взамен, кроме искренности!
Фарисеи не обладали подобными талантами. Естественно, возникло желание бродягу уничтожить.
Самое правильное и простое — избавиться тихо, устранить анонимно. Где-нибудь в подворотне, подъезде, укромном нелюдимом дворе.
К исполнению замысла пытались привлечь Его учеников. Но они отказывались. А подослать постороннего убийцу — много мороки, может ошибиться, умертвить не того. Уж не говоря о том, что проповедник постоянно пребывал в гуще человеческой массы. Караулить момент, пока останется один, слишком долго. Хотя такой вариант обсуждался. И был бы использован, если бы не вмешался Иуда.
Иуда (как и другие апостолы) понимал, чем закончится противостояние. И вызвался сделать то, что ему предлагали. Из чего он исходил? Хотел публичности. Огласки. Несокрытости.
Стражники, пришедшие в Гефсиманский сад, и те, кто там ночевал, стали свидетелями ареста. Вопрос о предании смерти обсуждался в коридорах власти и в народе. Слух о судилище и деяниях обреченного и его неуступчивости распространился в широчайших пределах. А сама процедура распятия и его графика стали символом. Веры, Надежды и Любви.
Попутно родились будоражащие воображение притчи о предательских 30 сребрениках, о разбойнике, попавшем в рай, о солдатах, издевавшихся над Жертвой, потом их милующей, о будущем Воскресении.
Вот чем мир обязан мудрому Иуде.