Фильмы Федорченко с лету идут на мировых просторах. Так было с «Первыми на Луне», «Овсянками», «Небесными женами луговых мари», «Ангелами революции». Параллельно у него рождается и разрабатывается несколько замыслов. Сейчас он снимает в Екатеринбурге новую картину «Последняя милая Болгария», героями которой станут Михаил Зощенко и Сергей Эйзенштейн.
Мы разговариваем с Алексеем на пути с Фестиваля российского кино в Онфлере, где он представлял «Войну Анны», в Каир. Там на юбилейном, 40-м фестивале класса «А» его фильм участвовал в российской программе.
— Вы довольны тем, как складывается судьба «Войны Анны»?
— Я ничего не загадывал, знаю, что мы все сделали хорошо. А уж как сложится судьба картины, зависит не от меня. Она путешествует по фестивалям, интерес к ней растет.
— Удивительно, но состоящее исключительно из женщин жюри кинофестиваля в Онфлёре не наградило картину. Казалось бы, европейскую публику она должна заинтересовать, ведь речь идет о периоде оккупации времен Второй мировой войны и судьбе маленькой девочки, пережившей все ее ужасы…
— Публика ничего не должна. А что касается любого жюри, то все складывается из простых и случайных вещей. Поэтому я давно не переживаю по этому поводу.
— Неужели не обидно?
— Бывает обидно, и это сильнее меня. По этой причине я не люблю конкурсные показы, особенно церемонии закрытия фестивалей, когда праздник превращается в страдания. Ладно я, у меня уже все было. Но некоторые мои коллеги переживают очень сильно, обижаются, страдают, завидуют. Праздник превращается для них в торжество бесов, живущих внутри человека. Не понимаю, для чего нужно такое соревнование.
— Фильм родился, вы отпустили его в самостоятельное плавание — и тут же в голове рождаются новые замыслы?
— «Войну Анны» я закончил давно и уже год снимаю другую картину. Два года работаю над ней.
«Из дневников Эйзенштейна я узнал, что он хотел быть рыжим клоуном»
— Вы говорите про фильм о Михаиле Зощенко? Это ведь тоже давний замысел. Почему только теперь удалось запуститься?
— Наконец придумал, как все это сделать. Всегда считалось, что «Перед восходом солнца» Зощенко — неподъемная книга, не для кино. Это большая повесть, огромная по охвату времени, вмещающая фактически полвека.
— И малочитаемая теперь.
— К сожалению. Но это лучшая книга Михаила Зощенко и одна из лучших написанных на русском языке.
— Что же в ней особенного?
— Она необычная, затрагивает то, до чего другие произведения не добрались. Это анатомия меланхолии.
— Меланхолия всегда интересовала людей, просто ее иначе называли. Но почему вы снимаете об этом именно теперь?
— Интеллигентных людей, золотой фонд нации, в 1920–30-х годах эта тема волновала очень сильно. Читаешь дневники писателей, композиторов того времени — и возникает ощущение, будто написаны они одним человеком. Нельзя сказать, что я подгадал и решил снимать фильм. Двадцать лет над этим думал, а теперь мы с Лидой Канашовой написали сценарий.
— Снимаете, как всегда, в Екатеринбурге?
— Я придумал ход, который помог снять историю Зощенко, все революции и войны — Первую мировую и Гражданскую — целиком в Екатеринбурге. Мы не можем размахнуться на блокбастер: нет таких денег. Но есть желание охватить и красиво преподнести то время. Думаю, нам это удается.
— Достаточно красного знамени, чтобы обозначить условный мир революции, или же пришлось воспроизводить штурм Зимнего?
— Мне знамени недостаточно, поскольку я всяческими способами борюсь со штампами, стараюсь, чтобы их в моих картинах не было. В «Последней милой Болгарии» мы берем Зимний дворец, специально его построили минимальными средствами. Я придумал интересный ход, который еще не был использован в кино. Пока все красиво получается. Действие происходит в 1942–43-м годах в Алма-Ате, превратившейся тогда в киногород. Туда эвакуировали крупнейшие киностудии страны — «Ленфильм», «Мосфильм». Там работали Эйзенштейн, Трауберг, братья Васильевы, Ромм. 80 процентов военных фильмов снято в Алма-Ате. Там же в эвакуации находился Зощенко — работал на киностудии, делал титры и написал книгу «Перед восходом солнца». Главный герой приходит на киностудию, видит декорации фильма Эйзенштейна «Иван Грозный», построенные из камышовых циновок. Шла война, фанеры не было. Даже царские палаты Эйзенштейн сделал из камыша. Главный герой занимается расследованием и представляет историю пропавшего писателя в мире недостроенной декорации из камыша. Она настоящая, огромная. Мы скупили весь камыш в стране…
— Сами по болотам не искали?
— Он продается, из него циновки делают. Оказалось, что это замечательный строительный материал. Квартиры, Дворцовая площадь, набережные Невы, окопы Первой мировой — все делаем из камыша.
— Кто же ваш умелец-художник?
— Художник замечательный — выпускник нашего архитектурного института, аниматор Алексей Максимов. Мы с ним делаем уже третью картину. До этого были «Война Анны» и короткометражка «Дышать!» для альманаха стран БРИКС.
— Актеров тоже нашли в Екатеринбурге?
— На 99 процентов. У нас также играют актер из Ташкента и актриса из Питера.
— И кто же Эйзенштейн? Искали портретное сходство?
— У меня нет Зощенко и Эйзенштейна как таковых. Есть писатель и режиссер, без упоминания фамилий. Но они узнаваемы. Из дневников Эйзенштейна выяснилось, что всю жизнь он хотел быть рыжим клоуном. Таким у нас и будет. Его дневники во многом схожи с дневниками Зощенко. Оба гения находились примерно в одинаковой моральной ситуации — очень тяжелой — и искали выход. Один становится альтер-эго другого.
— Почему в последнее время возник такой интерес к Эйзенштейну как персонажу? Он не раз становился героем фильмов и выглядел чаще всего клоуном.
— Рыжий клоун-меланхолик за бравурной маской скрывает трагедию. У меня и в «Первых на Луне» был эпизод с Эйзенштейном, и в «Ангелах революции». Он интересный и многоплановый человек. Существует много информации о нем, которую мало кто знает. В историю Зощенко, уникальную, удивительную и очень откровенную, я незаметно вставил две сцены из жизни Эйзенштейна. Все слилось в одного героя.
— Картина получается камерная или масштабная?
— Полотно. Да у меня только в «Войне Анны» все происходит в пределах комнаты. Остальные картины масштабные. Просто мы можем это сделать, не тратя больших средств. Жалеем чужие деньги.
«Постучались люди с потрясающими историями: и про меня расскажите, и про меня»
— Работаете над Зощенко, а в голове уже новые идеи? Сколько их? Три-пять?
— Их всегда несколько. Сценарный портфель должен быть полон. Я получаю много информации, нахожу истории и стараюсь их не бросать, а доводить до финала. С одним сценарием глупо ходить. Заканчиваю фильм, а параллельно делается два-три новых сценария.
— Поступают ли неожиданные предложения извне, или чаще продюсеры исходят из того, что вы уже делали?
— Как раз сейчас одновременно предложили несколько тем и книг, которые я с собой таскаю и потихоньку читаю. Все интересные. Пока размышляю, ответа еще не дал. Сколько у меня игровых картин, не помните? Штук шесть? Мне кажется, что они не похожи друг на друга. На какую из них ориентироваться, чтобы мне что-то предлагать? Есть сходные моменты в моих фильмах, потому что их делал один человек. Но в принципе это разное кино и разные жанры.
— У вас и документальное кино особенное, с выдуманным миром.
— Иногда мир не надо выдумывать. Он и без того богат. Я заканчиваю две картины: «Последняя милая Болгария» и полнометражную документальную «Кино эпохи перемен» — об особенностях кинопроизводства в 1990-е.
— Исходя из собственного опыта?
— Да. Я написал сценарий в начале нулевых, и это была очень жесткая драма. Сейчас он превратился в комедию, хотя я не изменил ни слова. Мы запускаем и третью картину — «Большие змеи Улле-Кале», игровую, об отношениях России и Кавказа с начала XIX века до начала XX-го. Можно ее назвать трактатом. Это серьезное научное исследование, которое тянет на книгу. Там ничего не придумано. Это докудрама, но создается абсолютно фантастический мир. Мы живем представлениями Лермонтова и Толстого, а если копнуть глубже, посмотреть на события с точки зрения кавказской стороны, то обнаруживается много интересного. У меня присутствуют не только Пушкин, Лермонтов, Толстой, Менделеев, Пирогов, Дюма, но и Гази-Мухаммад и Шамиль, Кунта-Хаджи и другие суфийские шейхи, о которых мы вообще ничего не знаем. А они сильно повлияли на российскую философию.
— Но это же большая работа, требующая времени и погружения.
— Мы пишем с Лидой Канашовой, проводим мощную работу. Кино отошло на второй план. Кроме того, я начал собирать книги репрессированных авторов по всем направлениям — по геологии, биологии, астрономии, востоковедению, филологии. Как репрессировали целыми профессиями, так я и изучаю, систематизирую, нахожу информацию, автографы… Каждая история — это один-три фильма. Я стал писать рассказы про репрессированных, и это так увлекательно, что превратилось в мою основную работу. Днем я снимаю кино, а ночью пишу.
— А спите когда?
— С пяти утра до одиннадцати.
— Где находите книги?
— По всему миру: участвую в аукционах, слежу за ними. У нас же библиотеки убивают, особенно маленькие. Сто лет прошло с первой волны эмиграции, и по-русски уже никто не говорит из потомков наших соотечественников. Такие библиотеки тоже ликвидируют. Наверное, кто-то их скупил по цене макулатуры. Постоянно появляются уникальные вещи, русские библиотеки Манилы, Сингапура, Буэнос-Айреса, Сиднея, Сан-Пауло, Парижа и Берлина. С ними связаны очень интересные судьбы и люди. Многие коллекционируют издания Серебряного века и Пушкина, таким образом обеспечивая вложение средств. Мне это не очень интересно. Куда дороже найти редкую книгу специалиста по трамвайному делу, которого расстреляли ни за что. А если еще и с автографом, то вообще чудо. Таких книг остались единицы, их давно выкинули…
— С чего началось коллекционирование?
— Есть несколько вводных обстоятельств. Во-первых, обесценивание книг. У меня огромная библиотека, которая стала никому не нужна, и я задумался о том, как бы спасти книгу как ценный объект. Во-вторых, антисталинизм. Мне захотелось показать его конкретно. Когда в твоих руках — книга с прикосновением другого человека, его подписью, словами, историей, то это особенно интересно. Она очеловечена. Начинаешь острее понимать боль утраты нашего генофонда. Если книга не одна, а их десять, то это уже книжная полка. И надо поддерживать каждую историю чем-то еще, делать какой-то укол. Так я начал писать свои рассказы, и это гораздо интереснее кино.
— Во что ваше увлечение выльется?
— Будет книга. Она уже собрана, но мне этого объема мало.
— Потрясающе!
— Да. У меня от этих историй волосы шевелятся. Поражает то, что о многих из этих людей никто бы не узнал. Они так и остались бы в списках, а тут вдруг постучались с такими потрясающими историями: и про меня расскажите, и про меня…
— Вот вы нашли книжку про трамвайное дело, а как проследить линию жизни ее автора?
— Я пишу основанные на реальных событиях истории, чем занимаюсь и в кино.
— С определенной долей фантазии, которая способна унести далеко.
— Все в пределах жизни. Могут быть художественные обобщения, но не более того. Я выбрал жанр, который многое прощает, освобождает от претензий. Пока не скажу какой. Но будут присутствовать и научная биография, и какой-то штрих, показавшийся нам достойным отдельного произведения.
— То есть создаются короткие, как вспышки, истории?
— Да, полторы-три страницы, эпизод, в котором может быть заключена вся жизнь. Например, история человека, отсидевшего 15 лет, подвергавшегося пыткам за хранение книг Солженицына и Сахарова в 1970 годы. И человек этот жив.