«Сегодня в кино меня практически нет»
— Евгений Арсеньевич, как вам живется в этом времени? Неуютно?
— В этом времени? Я вам так скажу… Я родился в Москве, недалеко от Смоленской площади. Мы мальчишками практически здоровались со всеми, с родителями своих пацанов, с которыми я дружил, дом у нас был небольшой в Проточном переулке. Мы всех знали. Тогда понятие двора было совсем другим. Зимой в снежки играли, теннисным мячиком в хоккей, летом — в футбол… Я до сих пор помню имена своих соседей по дому.
— Ну, это вы про детство, а детство у всех счастливое.
— Это так. Но вот сегодня наш двор, другие дворы — они совсем другие. Сейчас мальчишек школьного возраста, которые проводят свободное время во дворе, мы с вами не увидим — вот что я имею в виду. У меня-то как было? Старшая сестра после моей очередной потасовки во дворе… Мы в царя горы играли, и я получил хороший синяк после удара кулаком в нос, кровь потекла… И сестра решила меня отвлечь: повела сюда, на старый Арбат, в театральный кружок. Тут был Дом пионеров недалеко от Вахтанговского театра, сейчас его нет. Я думал: ну, недельку побуду и убегу. Ну какой театральный кружок — ведь там так интересно, во дворе! Мне 13 лет было. И педагог Александра Георгиевна Кудашева, пожилая женщина, она так вела кружок, так было интересно: этюды, передразнивали, показывали друг друга… И вдруг, позанимавшись уже несколько лет, мы увидели в коридоре нашего Дома пионеров Олега Ефремова — это конец 50-х, уже его фамилия с молодым «Современником» была очень известна. Как, тут Ефремов?! Он тоже занимался у Александры Георгиевны, а позже я узнал, что Александра Георгиевна в молодости занималась в театральной студии Михаила Чехова до его отъезда в Голливуд, в Америку. То есть первые занятия по театральному делу у меня были с педагогом, которая была ученицей Чехова. Можете себе представить?!
— Ну, давайте все-таки про сегодня.
— А что сегодня? Ну, вот спускаешься в метро — злятся из-за любого пустяка. Ты идешь не по той стороне — или не тут сидишь, не тут стоишь… Такое недовольство людей!
— Вы это чувствуете?
— Да, конечно. Но это тоже не про сейчас. Сейчас я в метро редко езжу — у меня есть маленькая машинка своя. Знаете, еще в 90-е у меня был знакомый психолог. Я его спросил: «Можете мне объяснить, почему сегодня бабульки, которые сидят во дворе на лавочках, все время чем-то недовольны, все время ругают продавца, соседа?..» «А это простая вещь, — ответил мне психолог. — Когда человек кого-то ругает, осуждает, он как бы становится лучше». На таких людей не надо обижаться, их надо просто пожалеть.
— А вы? Неужели вы всем довольны? Или так себя воспитываете, что все вокруг замечательно?
— Вот я стихи читаю со сцены довольно давно, и был такой поэтический вечер — мы читали стихи, классику, Серебряный век, в зале Чайковского. Там Миша Козаков участвовал, Гена Бортников, и я тоже. С этого времени я продолжаю читать стихи — у нас поэтические вечера в театре. И вот Александр Блок, вступление к поэме «Возмездие»:
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Твой взгляд — да будет тверд и ясен.
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен.
Познай, где свет, — поймешь, где тьма.
Вот эта последняя строчка — «познай, где свет» — она для меня жизнеопределяющая. То есть — ищи хорошее. В Школе-студии нам поэзию, русскую литературу преподавал Андрей Донатович Синявский. Он говорил, что для поэтов не только рифма важна, а именно смысл. В чем разница между «познай свет» и «поймешь, где тьма»? «Познай» — повелительное наклонение. Ищи свет вокруг себя: в людях, в жизни, в природе, в погоде… Ищи не плохое, а ищи свет. Почему «познай»? Свет надо познавать, потому что познание есть не только рациональное понимание, а это душевное движение. А тьму ты поймешь рационально; что плохо — поймешь. Но ищи вокруг себя свет!
— А что сейчас для вас свет?
— Он во всем есть, этот свет. В моих замечательных партнерах по театру и кино…
— В кино вы очень мало сейчас, к сожалению, снимаетесь.
— Сейчас — да, сейчас сценарии немножечко другие.
— И вас, может, не так часто уже приглашают?
— Конечно, ну что, возраст такой. Раньше я играл в «Романсе о влюбленных», в «Городском романсе», в фильме «Молодые», с которым первый раз поехал на фестиваль в Испанию с Аллой Ларионовой — я тогда играл лирических героев, так это называлось. Сегодня это называется секс-символ, вы можете себе представить? Понимаете разницу?..
— Да, вы были молодым, фактурным, красивым, и таким вас видели режиссеры. У вас был огромный список ролей в 70-е, в начале 80-х. А потом, когда вы стали старше, вас уже почти не приглашали.
— Да, в 90-е годы, когда кинематограф вообще уже перестал существовать. Не только кинематограф поменялся — наша страна поменялась. И да, сегодня другое время и другое кино — я не говорю, плохое или хорошее. И меня там практически нет.
«Тебе не надоело с железякой в любви объясняться?»
— Но у вас есть театр.
— Так было всегда. Но в кино-то у меня были роли замечательные, и зарплата другая. Не такая, как сейчас, но все равно отличалась. Я дружил тогда с Евгением Александровичем Евстигнеевым и сообщил ему, что хочу уйти в кино на годик-два посниматься. У меня же тогда предложений была уйма. А он, помню, мне сказал: «Ты что, с ума сошел? Ни в коем случае! Тебе не надоело с железякой в любви объясняться?» «С железякой» — в смысле «с камерой». Спасибо ему, Женечке, царство небесное, что он меня таким образом в театре оставил. Театр — это живое общение со зрительным залом, с людьми…
— Сколько у вас сейчас ролей в театре?
— Сейчас немного — две. И вот поэтические вечера еще в театре «Сфера».
— Но вот вы были так востребованы в кино, бешеная популярность, и вдруг — черта, нет там вас. Это тяжело было пережить?
— Ну конечно, я на эту тему переживал, безусловно. Но были случаи, когда приносили сценарий, и я говорил: спасибо, не надо.
— Но что это было — депрессия или вы, как и сейчас, искали свет даже в своей невостребованности?
— В 90-е годы я пошел во ВГИК преподавать. Там Алексей Владимирович Баталов еще руководил актерским факультетом… Я выпустил курс с 93-го по 97-й, сегодня некоторые мои ученики много работают в кино.
— Вот вы говорите: был лирический герой, а теперь это называется секс-символ. Но вы тогда в 70-е были таким секс-символом! Вас так видели.
— Это смотря как назвать. Такая англоязычная терминология — приобретение сегодняшнего времени.
— А почему именно вас на «Романс о влюбленных» взял Кончаловский? Как это было?
— Было непросто. Я помню, как мы с Леночкой Кореневой пробовались. Сценарий-то, который написал Евгений Григорьев, был замечательный. Он пролежал не один месяц на «Мосфильме». Ну конечно, это же была современная история, написанным белым стихом. И как такое совместить? Но Кончаловский сказал, что на это не надо обращать внимания, просто нужно быть очень искренним и эмоциональным. А мне-то тогда уже 29, я был намного старше своего героя. Помните, его же в армию забирали… Но Кончаловский выбрал меня. Я приехал к нему, и он мне: «Женя, давай похудей». Это чтобы моложе выглядеть. И тут же меня просветил, как это делать. Он ведь уже тогда был диетологом. Рассказал, что нужно налегать на овощи, рыбку. А потом началось… Я помню сцену прощания, там, где Саша Градский пел. А Кончаловский кричал: «Нет, не так, ты же прощаешься с ней, а вы любите друг друга, еще, еще!..» И мы сняли пять или семь дублей — уже не помню. Это было очень тяжело, но я Кончаловскому очень благодарен.
— Ну, слушайте, после «Романса о влюбленных» вы стали суперзвездой.
— Да, конечно, получал много писем всяких. На улице останавливали, брали автограф. Девушки ждали у служебного входа в театр. Приезжали, даже узнавали, где я живу…
— Так можно голову потерять!
— Мне хватило ума ее не потерять, потому что был театр и много интересной работы там. И я продолжал сниматься.
— Да, «Вас ожидает гражданка Никанорова» с Гундаревой…
— «Золотая мина» с Олегом Далем, «Приключения принца Флоризеля»… Нет, у меня где-то в районе 50 картин всего. Это были 60-е, 70-е…
— И вы уже тогда были таким же мудрым, как сейчас?
— Ой, вы меня перехвалите!
— А соблазны? Или все дело в театре?
— Не в самом театре. Это люди, мои замечательные партнеры, старшее поколение, с которым приходилось вместе работать и общаться. Да мы и жили в одном доме. Такой был театральный дом, и нам, артистам, жилплощадь бесплатно дали. Там жили Ефремов, Смоктуновский и Женя Евстигнеев… Я хочу сказать, что контакты и общение с такими светлыми, талантливейшими людьми — это счастье. Олег Даль тот же самый, который мог читать Лермонтова по памяти целыми главами…
— Но он же был очень непростым человеком, мог обидеть. Говорят, что на съемках фильма «В четверг и больше никогда» у Эфроса он просто оскорблял Смоктуновского. У вас с Далем ничего такого не было?
— Мы с ним очень по-дружески общались. У нас вместе три картины было. Талант — это ведь тоже божий дар, свет. Хотя, конечно, у всех были проблемы, у того же Смоктуновского. Он мне рассказывал, как был в плену…
— Как потом был в ссылке, работал в Норильском заполярном театре…
— Да, и Жженов Георгий Степанович там был, с которым мы снимались в нескольких сериях.
— Он 17 лет в лагере оттрубил.
— Да, и всё по стуку коллеги. Помню, спрашивали у него: «Жив он — тот, кто на вас настучал?» — «Да, жив». — «Как его фамилия? Мы сейчас пойдем, воздадим ему…» — «Нет, ребята, перестаньте глупости говорить», — сказал нам Жженов. А потом началась «оттепель». Какое время было! Не с точки зрения температуры — души отогревались. Помню, как я прорывался в Политехнический на поэтические вечера Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, Ахмадулиной… Туда было не попасть. Конечно, на меня это влияло.
— Вы так хорошо говорите о партнерах — обо всех. Вы никогда плохо о них не говорите?
— Ну как вам сказать…
— Вы же всех прощаете, не держите зла, у вас какое-то религиозное сознание. Вы верующий человек?
— Верующий, да. Мне неинтересно плохо о партнерах говорить, нет. Были какие-то обиды, конечно, не те роли давали… Но это все вторично.
— Ну, если вы говорите о свете… О Наталье Гундаревой можете вспомнить?
— Это просто уникальная актриса, и человек светлый. Непростой, да, но общаться с ней было очень интересно.
— На съемках «Гражданки Никаноровой» она вела себя как звезда?
— Нет, она была очень сдержанная. Если что-то ей не хотелось, она просто говорила: «Спасибо, не надо». И была не то что строгая, но разборчивая.
— А Бронислав Брондуков?
— Ну, веселый, общительный человек.
— А по фильму кажется, что вы не разлей вода. Да, артист может сыграть что угодно. Вот в «Пяти вечерах» у Гурченко с Любшиным такая любовь! А на самом деле у них там по-человечески не сложилось.
— Мы со Славочкой общаемся, дай бог ему здоровья. Но вы правы: я еще раз скажу спасибо Кате Васильевой за то, что она меня привела в храм Святой Софии. Еще папа у меня был верующий человек. Я маленьким совсем был, но помню: на Пасху даже в такие непростые советские 40–50-е годы он всегда приносил кулич. А дома была иконка. Меня крестили маленького…
— А в партию потом вступили?
— А как же! Еще до Ефремова я поступил во МХАТ в 67-м, хотя всему нашему курсу хотелось идти в «Современник» — я же ходил на все их спектакли. Но Вениамин Захарович Радомысленский, наш дорогой ректор Школы-студии, папа Веня, как мы его называли, мне сказал: «Женя, иди во МХАТ, и у тебя будет все хорошо».
— А через три года туда пришел Ефремов…
— Я начинал в «Кремлевских курантах», играл матроса Рыбакова, и мы тогда поехали в Японию на гастроли. Потом был Васька Пепел — «На дне». Мы месяц гастролировали. Я до сих пор помню, что «спасибо» по-японски — «аригото», а здравствуйте — «конитиба». Но меня тогда спросили: «Тебе нравиться ездить?» «Конечно», — ответил я. — С детства мечтал быть путешественником». «Ну, тогда надо вступить в партию», — сказали мне. И я вступил.
— Но это было 50 лет назад, а сейчас, простите за этот вопрос, вы не чувствуете себя забытым?
— Ну, у нас такая профессия, чего ж я буду говорить. Вы прекрасно знаете, что актерская профессия, пожалуй, самая зависимая в мире. Сегодня ты — ого-го, а завтра — гуд бай. Мы же смотрим телевизор и видим судьбы моих замечательных коллег, которые были просто сломаны временем. Но, слава богу, жизнь продолжается — и работа продолжается.
«Надевал большие темные очки и «бомбил»
— Вы какой-то верный товарищ: одна жена — Галя…
— Ну да, одна. У меня же еще есть старшая сестра и старший брат, и мы помним, как папа с мамой нас любили. Это же самое главное — когда ты в детстве получил любовь, даже не понимая ее, а ощущая. Это в тебе навсегда.
— А когда вы заболели, были те, кто от вас отвернулся?
— Да нет, я старался никого не напрягать. Но мне сказали, что очень помогает Мертвое море, и я туда ездил несколько лет подряд. Вот тут мне помогали, поддерживали очень меня, и спасибо этим людям.
— Как вы сейчас себя чувствуете материально?
— Да нормально.
— Вы не похожи на человека, любящего красиво, хорошо пожить. Это не ваше?
— Нет. С детства я собирал марки и переписывался с ребятами из других стран. Я им посылал советские марки, а в ответ приходили иностранные. Я мечтал быть путешественником и сам начал изучать английский язык. И должен сказать, что с приходом Ефремова во МХАТ мы объездили весь Советский Союз — от Камчатки, Сахалина до Баку, Тбилиси и Узбекистана. А потом мы были месяц в Австралии на гастролях, всю Европу объездили, Америку…
— Мечта сбылась?
— Да, сбылась моя детская мечта. Вот это мне было интересно.
— Ну, это гастроли, а сами вы куда ездили?
— Ну, вот летом две недели были в Словении. Еще в Турции… Но надо довольствоваться малым, да. И свет этот во мне не с детства, не с юности, я позже его нашел. Вот вы встречали, Саша, людей, чтобы у них слезы текли от смеха?
— Я видел по телевизору на каких-то капустниках, как вот так смеялись Жаров, или Евгений Матвеев, или тот же Ефремов…
— А знаете, как смеялся Смоктуновский? Его просто остановить было невозможно. Вот и я говорю про эту открытость, про умение радоваться, несмотря на свои проблемы. Он был светлым человеком. А я смотрел на него тогда и думал: вот чего ищи в жизни…
— А вы знаете, что Смоктуновский в 93-м, за полгода до смерти, пошел на баррикады по зову Гайдара? Вы случайно там не были?
— Нет, ни в 91-м, ни в 93-м. Хотя мы жили тогда рядом с Белым домом.
— Вы считали это суетой?
— Просто тогда в 90-е эти новые олигархи предлагали нам ваучеры, а потом эти же ваучеры у них оказались. Мы были все унижены за эти копейки. И главная проблема тогда — прокормиться. У меня к тому времени, в начале 90-х, был уже «жигуленок», и я…
— «Бомбили»?
— Да, надевал большие темные очки, чтобы мне не задавали лишние вопросы «где я вас видел?», надвигал кепку и «бомбил», да.
— Владимир Ивашов на стройке работал, как вы знаете, после чего и скончался от тяжелой болезни. Кто продавал обувь, кто убирался в квартирах…
— А я «бомбил». У меня дочка уже росла, школьница. И мне было важно, чтобы она нормально одевалась, была сыта.
— И вам было не унизительно «бомбить»?
— Наоборот, я радовался, что есть такая возможность. Но вот вы задаете такие вопросы: как это я пережил, когда перестали звать, и вот эти годы… Но я благодарен тому, что ни одна из этих сложных ситуаций не заставила меня ни сесть за рюмку, ни обозлиться на весь окружающий мир, что всё не так, и все виноваты… Да, я не обозлился — и это от папы с мамой. И конечно, от веры. И от людей, которые меня окружали. И от Гали, жены, которая меня поддерживала. Она тоже актриса, и тоже в МХТ. Мы вместе.