ХLI. НАПРАСНЫЕ ЗНАНИЯ
Первые строчки последней главы «Онегина» похожи на искренние признания:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал...
Не верьте. Пушкин шутит. И безмятежным он не был, и Цицерона он читал. В рукописях остались варианты:
1. Читал украдкой Апулея
А над Виргилием зевал...
2. Читал охотно Елисея
А Цицерона проклинал...
Чтобы проклинать, надо сперва прочесть, согласны? Цицерон, Апулей, Виргилий — знакомы хотя бы в переводах. А кто такой Елисей — чёрт его знает. Но есть в поэме по-настоящему удручающие строки. Пушкин перечисляет авторов, которых читал Евгений и, конечно, он сам.
Прочёл он Гиббона, Руссо,
Манзони, Гердера, Шамфора,
Madame de Stael, Биша, Тиссо,
Прочёл скептического Беля,
Прочёл творенья Фонтенеля...
В других местах названы Гомер, Феокрит, Адам Смит, Княжнин, Шаховской, Корнель, Байрон, Метьюрин, Петрарка, Ричардсон, Стерн, Крюднер, Шатобриан, Лафонтен, Нодье и бог знает кто ещё.
Читая Пушкина, мы читаем человека, который всё это знал. Соглашался, восхищался, скучал, проклинал, спорил (как, например, с Руссо):
Руссо (замечу мимоходом)
Не мог понять, как важный Грим
Смел чистить ногти перед ним,
Красноречивым сумасбродом.
Защитник вольности и прав
В сём случае совсем не прав.
Главное — знал! Значит, опирался, использовал (порой невольно) эти образы, идеи, стиль... Мы этого почти никогда не видим и, значит, не понимаем.
Вообразите: человеку ХIХ века чудом (машиной времени) попалась бы книга, где автор проклинает Останкинскую башню, сгубившую множество душ. Зная всякие башни — Пизанскую, Эйфелеву и пр., — читатель подумал бы: сбрасывали, что ли, преступников с этой Останкинской башни или держали там в тюрьме?..
Мы уже где-то цитировали приговор Набокова: «Читатель, не постигший своим сознанием мельчайшие подробности текста, не вправе претендовать на понимание «Евгения Онегина».
Набоков требует понимания «мельчайших подробностей». Оно недостижимо. Список авторов, упомянутых в «Онегине», — совсем не мелочь. Там названы книги, а мы не знаем даже, о чём они. Какое уж тут понимание.
Положение быстро усугубляется. Мир, где все читали «Гамлета» и «Дон Кихота», и мир, где все читают «Гарри Поттера» (или как его там), — это разные миры. Общие книги без всяких усилий создают общие понятия, критерии. Нет общих книг — нет взаимопонимания. Мы (страна и мир) разваливаемся не по государственным границам, а по человеческим. «Евгений Онегин» долго работал скрепой. Теперь она, к сожалению, истлела...
Пушкин — Н.Н.Пушкиной
21 сентября 1835. Михайловское
Пришли мне, если можно, Essays de М. Montagne (Мишель Монтень. Опыты.) — 4 синих книги, на длинных моих полках. Отыщи.
12.01.24 признан иноагентом
Можно, конечно, чуть не к каждой строчке писать примечания. Но, увы, примечания ничего не дают. Это только кажется, будто они всё объясняют.
Гениальный Монтень перенасыщен цитатами. Понятное дело, он читал древних, помнил всех авторов, которых цитировал, тексты были у него под рукой. Цитирующий книгу знает её всю, знает контекст. А поди пойми фразу, выдранную из незнакомого чуждого текста.
«Грузите апельсины бочками» — вообразите эту безумную телеграмму в итальянском или хоть южноафриканском романе. Тамошний читатель подумает: какой дурак возит апельсины в бочках? В бочках вино или селёдка. Допустим, там будет сноска: «Грузите... бочками» — цитата из популярного русского романа «Золотой телёнок». Что подумает заграничный читатель сноски? Дикари эти русские. Апельсины в бочках? Ну что с них взять, они там ездят на медведях. А у нас-то в голове сразу любимый аферист-авантюрист.
Верх (или скорее низ) нашего плачевного положения: мы, если случится читать Монтеня, натыкаемся поминутно на цитаты из древних — по три, четыре, пять на каждой странице, но ни текста, ни тем более контекста не знаем. Цитата на латыни, сноска по-русски, а в конце сноски циферка — отсыл к примечанию, а оно — чёрт побери! — в другом томе. Но мы не поленились.
Не пожалеем времени на конкретный и точный пример. Открываем прекрасное академическое издание. Монтень, Опыты, том III. Глава I «О полезном и честном». Во второй строчке натыкаемся на латынь:
Ne iste magno conatu magnas nugas dixerit*
Внизу страницы сноска:
*Этот человек с великими потугами собирается сказать великие глупости 1 (лат.).
Позавидуешь компактности мёртвого языка. Но после «великих глупостей» стоит циферка 1. Значит, надо искать примечание № 1 к главе I. Слава богу, оно в этом же третьем томе на странице 475. Читаем:
Книга третья, глава I «О полезном и честном».
1... собирается сказать... глупости. — Теренций. Сам себя наказующий, IV, 8.
Теренций! Кто это? Хороший он или плохой? «Сам себя наказующий» — это что? повесть, пьеса, памфлет? Мы не узнали ничего. Возвращаемся в Монтеня, в ту же главу «О полезном и честном». Строка пятая: «Кому не отвратительно вероломство, раз даже Тиберий2 отказался прибегнуть к нему...»
Слава богу, мы уже знаем, куда идти — на страницу 475. Там примечание:
2 Тиберий — см. прим. 6, с. 407.
Ладно, идём на страницу 407, там обнаруживаем примечание № 6 к главе «О пьянстве»:
6 Тиберий — римский император (14–37), пасынок Августа. — Оба приводимых Монтенем примера почерпнуты у Сенеки (Письма, 83).
Господи, пасынок Августа — это хорошо или не очень? А глава «О пьянстве» — это вторая глава второго тома. Значит, надо идти к шкафу, брать второй том. А что за «оба примера», почерпнутые у Сенеки? Бросаешь Монтеня, открываешь «Нравственные письма к Луцилию» Сенеки и в письме № 83 читаешь: а) как император Тиберий двое суток подряд пил с приятелем, а в результате назначил собутыльника-алкоголика префектом Рима и б) как пьянство сгубило Антония и как в Риме шли убийства «по спискам» (так у нас в 1937-м) и пирующему Антонию прямо к столу приносили отрубленные головы, в том числе голову Цицерона и его руки, которыми он что-то плохое написал про Антония (Плутарх. «Демосфен и Цицерон»), а пьяный триумвир Антоний пытался эти части опознать. Вот же мученье. Но что мы узнали, ёрзая по ссылкам и примечаниям? Ничего. Всё стало даже хуже, потому что мы осознали бездну собственного невежества. А «О полезном и честном» надо начинать сначала, потому что пока пытались уяснить про Теренция через Тиберия, забыли, в чём там дело.
Мы ёрзаем по сноскам, держим в руках сразу четыре книги: два тома Монтеня, Сенеку и Плутарха. Тем временем рассказ Монтеня распадается на какие-то обрывки.
12.01.24 признан иноагентом
...Знать бы, зачем Пушкин выписывает Монтеня себе в деревню.
ХLII. УМЕНИЕ ЧИТАТЬ
На картине женщина, мужчина, новорождённый младенец, бык, овечка, на небе яркая звезда... Ещё одна картина с тем же набором, и ещё одна, и ещё.
Многие смотрят и недоумевают: зачем разные художники повторяли этот сюжет? А это Рождество. Но невежды смотрят и не видят — в точности по Евангелию:
Они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют; и сбывается над ними пророчество, которое говорит: «Слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите».
Евангелие от Матфея 13, 13-14
Другой бесконечно повторяющийся сюжет: мужчина, ослик, на ослике женщина с младенцем, никаких красот, скучно. Но это — Бегство в Египет, Ирод, избиение младенцев... И те, которые этой евангельской истории не знают (независимо, верят они в Бога или нет), — не понимают, что кричит пушкинский юродивый Борису Годунову. Слышат реплику: «Нельзя молиться за царя Ирода — Богородица не велит!» — и не понимают: почему нельзя? почему Богородица не велит? куда девалось её христианское милосердие?
Видеть и понимать — разница. Читать (складывать буквы в слова) и понимать — разница.
На шее цепочка, крестик — золото с бриллиантами. Вообще-то распятие — символ страданий за всех; при чём тут роскошь для себя?..
Взглянув на ночное небо, один видит небесную твердь; другой — бесконечную Вселенную. При взгляде на экран один видит мудрого вождя, другой — параноика и садиста. Житель города вообще не видит звёздного неба, не видит Вселенной — сверкающая реклама не даёт.
Чтобы быть понятым, надо не только уметь писать. Надо, чтоб умели читать.
...Читатель может лишь предполагать, куда его ведут, может предчувствовать, но наверняка не знает. Это обстоятельство (в числе других) влечёт читать дальше. Да, автор интригует, может обмануть. Поэма Пушкина «Домик в Коломне» — ярчайший пример обмана. Изумительное сочинение 1830 года, написанное октавами, начинается великолепной и подробной лекцией о поэзии, о метрике, мужских и женских рифмах, о цезуре (не цензуре!), а кончается дурацким, пошлым, хоть и забавным анекдотом. После чего Пушкин в эпилоге изображает свой разговор с возмущённым читателем:
ЧИТАТЕЛЬ
— Как, разве всё тут? шутите!
ПУШКИН
— Ей-богу.
ЧИТАТЕЛЬ
— Так вот куда октавы нас вели!
К чему ж такую подняли тревогу,
Скликали рать и с похвальбою шли?
Завидную ж вы избрали дорогу!
Ужель иных предметов не нашли?
Да нет ли хоть у вас нравоученья?
ПУШКИН
— Нет... или есть. Минуточку терпенья...
Вот вам мораль: по мненью моему,
Кухарку даром нанимать опасно;
Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно:
Когда-нибудь придётся же ему
Брить бороду себе, что несогласно
С природой дамской... Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего.
Да, господа, Автор потешается, а читатель возмущается. И заметьте: сейчас любая шутка, любая эскапада великого Автора принимается с величайшим почтением, но двести лет назад такие штуки вызывали и возмущение, и презрение: какая пошлость! какое бесстыдство!
ХХIХ. ПРЕДИСЛОВИЕ К ОТСУТСТВУЮЩЕЙ ЧАСТИ
«Немой Онегин» прервался на части Х-й...
Господи, спаси и помилуй! Разве можно предвидеть все коварства и ловушки, которые на каждом шагу устраивает любому пишущему великий могучий и всё ещё почти свободный русский язык!
А если не предвидишь, то и не избегнешь. Вот и теперь (и в который раз!) автор грохнулся на ровном месте. Всего-навсего хотел сказать, что мой «Немой Онегин» выходил регулярно, еженедельно, но после Х-й части (опубликованной в декабре минувшего года) наступил неожиданный перерыв; неожиданный не только для публики, но и для автора. Перерыв этот возник по причинам, важным, однако, только для автора, но не для публики...
Заканчивая это вступление к продолжению, скажем только, что:
а) мы пропустили ХI-ю часть и начали с ХII-й, решив, что так будет лучше для всех;
и б) бедный автор только это и хотел сказать, когда написал первую фразу XXIХ-й главы, но оторопел, увидев, как ужасно (хуже, чем на банановой шкурке, и даже хуже, чем на арбузной корке) можно поскользнуться и грохнуться на глазах почтенной публики, когда самым благочестивым образом приделываешь к римскому числу Х (десять) русское наращение (-й), означающее падежное окончание... а результат выходит не грамматический, а сатирический и даже непристойный. Всё равно как хотел поклониться пониже, а в результате лопнули штаны; кто-то ржёт, кто-то морщит нос, позор; а начнёшь оправдываться — так конца этому не будет и только хуже выйдет, как с тем чиновником, который всего лишь неудачно чихнул в театре, а потом погубил себя избыточной вежливостью.
Но время не пропало даром. За эти полгода автор кое-что ещё обнаружил в поэме Автора. А вдобавок, естественно, поглупел (процесс, начинающийся у всех с 5-летнего возраста, хотя и не у всех достигающий полного маразма); поглупел, а значит, стал понятнее для тех, кому прежние главы казались заумными. А что у нас за умом? Да глупость, конечно же; даже малые дети это знают.
ХLIII. УГОДИТЬ НЕВОЗМОЖНО
...И альманахи, и журналы,
Где поученья нам твердят,
Где нынче так меня бранят.
Евгений Онегин. Восьмая глава.
Некоторым пушкинистам угодить совершенно невозможно. Сам факт, что не-пойми-кто пишет о Пушкине и Онегине, вызывает у них тупую ярость. То есть если бы в УК РФ была статья об уголовной ответственности за оскорбление чувств пушкинистов (как профессиональных, так и доморощенных), то автор (я) уже сидел бы.
Увы, не только специалистам, но и просто читателям угодить невозможно. Гениальный Достоевский очень старался, но под конец жизни отчаялся. В своих дневниках он иногда мысленно обращался к читателям. Например:
Для вас пиши вещи серьёзные, — вы ничего не понимаете. Да и художественно писать для вас тоже нельзя. А надо — бездарно и с завитком. Ибо в художественном изложении мысль и цель обнаруживаются твёрдо, ясно и понятно. А что ясно и понятно, то, конечно, презирается толпой. Другое дело — с завитком и неясность: а! мы этого не понимаем — значит, тут глубина.
Достоевский. Из рабочих тетрадей.
(Было ему 55, жить оставалось пять.)
Пушкину тоже всё реже удавалось угодить читателям. Не очень-то он к этому стремился. Успеха хотел, а угождать не хотел.
Баратынский — Пушкину.
Февраль—март 1828. Москва.
Вышли у нас ещё две песни Онегина. Каждый о них толкует по своему: одни хвалят, другие бранят и все читают. Я очень люблю обширный план твоего Онегина; но большее число его не понимает. Ищут романической завязки, ищут обыкновенного и разумеется не находят. Высокая поэтическая простота твоего создания кажется им бедностию вымысла... У нас в России поэт только в первых незрелых своих опытах может надеяться на большой успех. За него все молодые люди, находящие в нём почти свои чувства, почти свои мысли, облечённые в блистательные краски. Поэт развивается, пишет с большою обдуманностью, с большим глубокомыслием: он скучен офицерам, а бригадиры (генералы) с ним не мирятся, потому что стихи его всё-таки не проза...
...Юрий Петрович Любимов однажды рассказал, как знаменитый Александров показывал Сталину новый фильм «Золушка» со знаменитой Любовью Орловой — бедная деревенская девочка становится важным государственным человеком (намёк понятный). Любимов потрясающе копировал акцент Сталина и саму манеру говорить — веско, неторопливо:
— Ви хатэли этой Золушкой нам угодыт. А нам угодыт нэвазможно. Нэ надо Золушки. Будит называца Свэтлый пут.
«Нам угодить невозможно» — гениальная фраза.
...Осенью минувшего года публиковался мой «Немой Онегин», вышло десять частей. Гробовое молчание сопровождало эту работу.
Но один отклик случайно обнаружился. Один — зато какой! Просто бриллиант.
В наше безнравственное время встречаются ещё горячие защитники русской литературы, культуры и вообще. Поэтому, хоть и с опозданием, рады познакомить читателей с... (даже не знаю, как назвать). И не обращайте внимания на лексику и стиль. Главное — искренний крик оскорблённой души под заголовком
МИНКИН ВЕРНУЛСЯ К НЕЧИСТОТАМ
Автор сенсационного очерка «Немой Онегин», опубликованного 3 октября 2017 года в «Московском комсомольце», А. Минкин затеял мышиную возню у подножья нерукотворного памятника русского поэта Александра Сергеевича Пушкина. Журналист всколыхнул угасающий к нему интерес и достиг желаемого — теперь о нём много говорят, пишут... Видать, жало зависти к мировой славе Александра Пушкина пронзило сердце Александра Минкина, который, как говорится, «я ни Пушкин, ни Крылов, не могу писать стихов».
Вывернуто наизнанку «грязное бельё», которое имеет место быть у любого человека — самого обыкновенного или гениального.
Журналист не поленился покопаться в нечистотах и вытащить на свет самое худшее, неприличное, пошлое, ошибочное, что могло быть в жизни и творчестве Александра Сергеевича. И Онегин, оказывается, не такой, как надо, и Татьяна — шлюха. Неужели для поэзии важно, сколько лет молчит Онегин и с какой скоростью бежит по саду влюблённая барышня Ларина, ломая кусты и цветы? Да пусть она бежит, как хочет, навстречу своей любви! Дело разве в этом? А ведь поэту было всего 24 года, когда он начал писать «Онегина»! Читателю от тухлого зловонья очерка Минкина становится до тошноты погано, так, что хочется бесконечно мыть руки.
Но только бы это... Несомненно, что это заказ, очень похожий на те вбросы, которые в прежние времена обозначали заказом западных спецслужб. И направлен этот заказ не только против основоположника современной русской литературы: подлая подножка поставлена всей русской литературе, а значит, и русской культуре, в основе которой лежит служение идеалам человечества.
— Посмотрите, какой мерзости вы поклоняйтесь, — навязчиво намекает нам автор очерка.
— А раз такое ничтожество и абсолютную бездарь вы считаете гением, то и вся ваша русская литература такая же мерзопакостная, как, впрочем, и весь русский народ, а значит, чтить и уважать просто некого, — читается между строк.
Автор очерка хотел «искупаться» в лучах славы, разгромив по всем статьям жизнь и творчество кумира миллионов, а вместо этого «испоносился» зловонными дрязгами и завяз в них у подножья памятника гения. Что ж, каждый выбирает по себе...
Вот так выбивается почва из-под ног неустойчивого поклонника русской литературы! Вот так трещит пощёчина по образу русской культуры! В сознание людей вброшено сомнение, издёвка, запачкано имя носителя русского духа, того, кто никогда не предавал Россию и был верен ей до конца жизни.
Наталья Морсова,
член Союза журналистов России
Мы публикуем здесь эту рецензию, потому что нас восхитило всё: стиль, набор аргументов, выводы, откровенность и горячность члена СЖ.
Надеемся, что, перепечатав эту статью Н.Морсовой, мы поможем ей сделать карьеру. С таким пафосом, с таким богатым словарным запасом её непременно должны использовать в ток-шоу на федеральных телеканалах; так и вижу её у барьера с мироточащим бюстом (Пушкина).
Кроме того, теперь все, кого «Немой Онегин» раздражает, видят: критика (уничтожающая и текст, и автора) опубликована. Так что другие уже могут не беспокоиться.
Во всей этой чудесной рецензии более всего удивил заголовок: «Вернулся к нечистотам». Я-то думал, что, занимаясь «Онегиным», вернулся к гениальной литературе от нечистот государственной власти. Дама думает иначе — её право, и к ней претензий нет. С ней, очевидно, согласно опубликовавшее её текст сетевое издание «Сегодня.Ру». Зачем они так себя ограничили? зачем поставили себе такие жёсткие рамки? Судя по тексту, можно бы им для точности назвать себя «Всегда.Ру», тем более что такое название совпало бы с правильным политическим кредо.
12.01.24 признан иноагентом
Угодить властям охота, понятно. Но не всегда императоры (даже реакционные) одобряют пасквили.
Николай I — Бенкендорфу
1830. Санкт-Петербург
Я забыл вам сказать, любезный друг, что в сегодняшнем номере Пчелы («Северной Пчелы») находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина; к этой статье наверное будет продолжение: поэтому предлагаю вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения и, если возможно, запретите его журнал.
В этой замечательной записке самодержца особенно умиляет выражение «если возможно».
Мы же стараемся помнить о разнице между любовью к Родине и — любовью к государству. В качестве ответа на страстный текст в «Сегодня.Ру» вполне годится известное письмо «носителя русского духа, того, кто никогда не предавал Россию и был верен ей до конца жизни».
Пушкин — П.А.Вяземскому
27 мая 1826. Псков
Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? Если царь даст мне слободу (свойственная Автору ироническая форма слова «свобода»), то я месяца не останусь. Мы живём в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и бордели, то моё глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-й песне Онегина я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтёшь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? в нём дарование приметно. Услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится, — ай да умница! Прощай!
За такое письмо легче лёгкого записать в русофобы и Автора, и публикатора. Но кто из нынешних решится соперничать в любви к Родине с Гоголем, Тургеневым, Набоковым. Гоголь писал в Риме, вернулся умирать. Тургенев писал во Франции, вернулся в гробу. Набоков писал в Германии, в Америке... и даже в гробу не вернулся.
Это в эмиграции написано знаменитое стихотворение в прозе о великом и свободном русском языке, которое русские школьники уже сто лет учат наизусть:
Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома?
1882. Буживаль (пригород Парижа)
Это в эмиграции Набоков написал потрясающие строки о возвращении на казнь:
РАССТРЕЛ
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывёт кровать;
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать...
Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звёзды, ночь расстрела
и весь в черёмухе овраг!
1927. Берлин
Верность Родине не в прописке.
Ещё и то учесть: в отличие от многочисленных шлюх, великие писатели не зарабатывали любовью к Отечеству.
...Имея дело с непредсказуемыми читателями, на всякий случай защитим Пушкина от нелепых модных подозрений. Почему он вдруг обращается к Петру Вяземскому в женском роде («услышишь, милая, в ответ»)? Тут просто. Пушкин иронически перефразировал адресованный нимфетке стишок Дмитриева «К Маше», того Дмитриева, который сперва Пушкина бранил, а потом стал искренно восхищаться.
...Когда ты, Маша, расцветёшь,
Вступая в юношески лета,
Быть может, что стихи найдёшь —
Конечно, спрятанны ошибкой, —
Прочтёшь их с милою улыбкой
И спросишь: «Где же мой поэт?
В нём дарования приметны».
Услышишь, милая, в ответ:
«Несчастные недолголетны;
Его уж нет!»
1803.
(Было Дмитриеву 43, а Маше 12.)
ХLIV. МЕМУАРЫ
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни, в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться Муза стала мне.
Евгений Онегин.
Первая строфа последней главы.
Начать последнюю главу романа с рассказа о своём детстве, о своих первых успехах? Это странно. Ведь это мемуары.
В первом издании Первой главы Пушкин напечатал огромное примечание (№ 11) — про своего прадеда. По объёму оно чуть ли не больше всех остальных вместе взятых:
«Автор, — пишет Пушкин о себе в третьем лице, — со стороны матери, происхождения африканского. Его прадед Абрам Петрович Аннибал на восьмом году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезён в Константинополь. Российский посланник, выручив его, послал в подарок Петру Великому, который крестил его в Вильне. Вслед за ним брат его приезжал сперва в Константинополь, а потом и в Петербург, предлагая за него выкуп, но Пётр I не согласился возвратить своего крестника. До глубокой старости Аннибал помнил ещё Африку, роскошную жизнь отца, девятнадцать братьев, из коих он был меньшой: помнил, как их водили к отцу, с руками, связанными за спину, между тем как он один был свободен и плавал под фонтанами отеческого дома, помнил также любимую сестру свою Лагань, плывшую издали за кораблём, на котором он удалялся.
18 лет от роду Аннибал послан был царём во Францию, где и начал свою службу в армии регента; он возвратился в Россию с разрубленной головой и с чином французского лейтенанта. С тех пор находился он неотлучно при особе императора. В царствование Анны Аннибал, личный враг Бирона, послан был в Сибирь под благовидным предлогом. Наскуча безлюдством и жестокостию климата, он самовольно возвратился в Петербург и явился к своему другу Миниху. Миних изумился и советовал ему скрыться немедленно. Аннибал удалился в свои поместья, где и жил во всё время царствования Анны, считаясь в службе и в Сибири. Елисавета, вступив на престол, осыпала его своими милостынями. А.П.Аннибал умер уже в царствование Екатерины, уволенный от важных занятий службы с чином генерал-аншефа на 92 году от рождения.
Сын его генерал-лейтенант И.А.Аннибал принадлежит бесспорно к числу отличнейших людей екатерининского века (ум. в 1800 году).
В России, где память замечательных людей скоро исчезает, по причине недостатка исторических записок, странная жизнь Аннибала известна только по семейственным преданиям. Мы со временем надеемся издать полную его биографию.
Засандаливать в маленькую Первую главу будущего стихотворного романа такую справку, столь огромное и прозаическое примечание, так детально излагать свою родословную... По сравнению с Пушкиным, Онегин — безродный, безликий. Простите, это роман про кого?
...В Седьмой главе вовсе Онегина нет, а Пушкин есть. В этой главе Татьяна долго страдает от любви. Убив Ленского, негодяй уехал. Она могла бы забыть его, как сестра Ольга немедленно забыла Ленского.
Но в одиночестве жестоком
Сильнее страсть её горит,
И об Онегине далёком
Ей сердце громче говорит.
Потом Татьяна начинает ходить в дом Онегина, как в библиотеку. День за днём читает там разные книги. Потом Татьяну окончательно решили выдать замуж, запаковали барахло, уложили банки с солёными огурцами.
Обоз обычный, три кибитки
Везут домашние пожитки,
Кастрюльки, стулья, сундуки,
Варенье в банках, тюфяки,
Перины, клетки с петухами,
Горшки, тазы et cetera,
Ну, много всякого добра.
Потом они долго едут.
И наша дева насладилась
Дорожной скукою вполне:
Семь суток ехали оне.
Но вот уж близко. Перед ними
Уж белокаменной Москвы,
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы.
Вроде бы всё идёт правильно, как полагается в настоящем романе: описание переживаний, натюрморты, дорожные жалобы, пейзажи... И вдруг в середине ХХХVI строфы:
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Но простите, разве с Таней в набитой банками варенья кибитке ехал Пушкин? Нет, это он отвлёкся. Описывая приближение Татьяны к Москве, он вдруг вспомнил ослепительный момент своей жизни — возвращение из ссылки.
Далее — подъём и пафос:
Москва... как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нём отозвалось!
Так и ждёшь, что Автор запоёт:
Москва — звонят колокола!
Москва — златые купола!
Далее — вершина патриотизма:
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Господи, при чём тут Бонапарт? Деревенскую девчонку везут в Москву вместе с банками варенья; цель бытовая: замуж выдать как-нибудь. Ну и при чём война 1812 года?
И вдруг — какие-то ухабы, бабы, огороды... Типично для Пушкина — кубарем вниз:
Вот уж по Тверской
Возок несётся чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.
Пушкина заносит. Внезапные мысли, ассоциации, воспоминания. От великих событий 1812 года — к лачужкам и бухарцам. Такое внезапное падение с торжественных высот, конечно, вызывало смех. Но не у всех. Кто-то приходил в ярость. Митрополит Филарет пожаловался императору Николаю I на непочтительных птиц. Мол, прикажите, чтоб неблагонадёжный поэт прогнал галок (оскорбляющих чувства верующих, ибо, сидя на церковных крестах, галки гадят, естественно, на купола). Почему Николай в тот раз не пошёл навстречу Филарету — трудно сказать; может быть, оставил про запас. Это свойственно некоторым царям: холодная запасливая ненависть, холодная неторопливая мстительность. Мстительный владыка не спешит — он же чувствует себя бессмертным.
Но, конечно, «Онегин» более дневник, чем мемуары. Дневник с сокровенными сердечными тайнами...
Продолжение следует.