Спектакль ставила интернациональная команда: вместе с Дмитрием Бертманом творили маэстро Владимир Федосеев, художник Эне-Лииз Семпер из Эстонии, художник по свету Томас Хазе из США вместе с россиянином Денисом Енюковым. А вот хормейстер и хореограф — из постоянной команды Бертмана: Евгений Ильин и Эдвальд Смирнов. Хор и хореография в этом театре — понятия однокоренные по сути: хористы здесь всегда выполняли еще и функцию балета. А уж в этом спектакле тема получила достойное развитие: танцевально-мимическая группа во главе с профессиональной балериной Ксенией Лисянской состоит из четырех хористов и одного дирижера. Но поверить в это совершенно невозможно: артисты работают как абсолютно профессиональный танцевальный ансамбль.
Когда в оркестровой яме появился Владимир Иванович Федосеев, зал разразился овацией и приветственными криками. Конечно, харизма этого дирижера — одного из немногих истинных мэтров современного дирижерского искусства, очень велика. И не только для публики — для оркестра, который под скупым, лишенным внешних эффектов жестом маэстро сыграл настоящую симфоническую поэму. Прозвучало все: красивейшая кантилена, выразительные соло, красочные тембровые комбинации, на которые Римский-Корсаков был мастер. Все это, как обычно у Федосеева, звучало в непрерывном, безостановочном движении, отражающем идеальную драматургию этой партитуры. Голоса солистов и хора гармонично вплетались в оркестровое звучание, в котором в федосеевской интерпретации очень ясно и внятно высветились признаки музыки ХХ века. В том числе и элементы аллюзий и пародий — на хоровые «народные» сцены Мусоргского, да и самого Римского-Корсакова, на многозначительные речитативы «серьезных» русских опер. И этот музыкальный модерн замечательно зарифмовался с происходящим на сцене. Справедливости ради надо отметить и работу дирижера Валерия Кирьянова, который тоже провел свои спектакли на очень высоком уровне.
Каждая роль в спектакле выстроена «от и до» — подробно, детально, точно соответствуя жанру комической оперы. «Золотой петушок» Бертмана — это смешной спектакль. Даже сыновья Додона здесь не погибают буквально, хотя с точки зрения морали они, конечно, мертвы. Но это не значит, что в опере игнорированы те «страшненькие» моменты, которые непременно должны присутствовать в сказке. И они присутствуют — так же, как в «Садко», где Бертман подчеркивает инфернальность волшебных персонажей. Вот и здесь троица — Звездочет, Шемаханская царица и Золотой петушок — неживые, лживые, жутковатые. Они не люди и даже не птицы — они симуклякры, несущие соблазн, обман и гибель. И когда в финале Звездочет произносит знаменитую фразу либретто Бельского (в литературном источнике, у Пушкина, она отсутствует) «только я лишь да царица были здесь живые лица» — им не веришь. И Бертман им тоже не верит, потому что спектакль у него заканчивается вовсе не этой фразой, а появлением…
Стоп. Пойдем по порядку.
Алексей Тихомиров в роли Додона — простодушный добряк. Очень симпатичный. Обаятельный. Смешной — в меру. И прекрасно поющий. Ну да, подустал он от шапки Мономаха, которая в версии Энне-Лиз Семпер превратилась в стандартный деловой костюм президента и кучу винтажных телефонов на царском рабочем столе. Символ власти может быть, каким угодно. А вот власть как раз Додону не в кайф. Ему бы поспать, как Обломову. Вот родился бы Обломов царем? Ему бы поесть. Пообщаться с попкой. В либретто Бельского попка — это попугай. В спектакле — это, простите, попка ключницы Амелфы, партию которой, как всегда, великолепно исполняет Ксения Вязникова, принявшая образ партийной дамы образца 60 х годов. Да, вот такой рискованный ход. Но очень смешной. Есть там и еще несколько эпатажных эпизодов. Один показался даже «чересчур» — когда наряженные в стандартные чиновничьи костюмы «пушкари» на словах «сюда скорее, заряжайте фитили!», с готовностью приспускают брюки и с «заряженными фитилями» радостно устремляются за кулисы. С другой стороны, учитывая, что спектакль был презентован в Германии, это можно понять: там без снятия штанов ну никак нельзя.
Живут-поживают в Додоновом царстве, не шалят, никого не трогают царь с двумя сыночками-бездельниками (их роли замечательно играют Дмитрий Хромов, в другом составе Виталий Фомин и Дмитрий Янковский) и вечно пьяным, но хоть что-то соображающим «силовиком» Полканом (отличная работа Дмитрия Скорикова). Парятся себе в бане, не очень парятся о благополучии страны, хотя и слегка озабочены внешними врагами. Пока не появляется Звездочет со своим вариантом «троянского коня». Иван Волков исполняет партию Звездочета с необходимой виртуозностью, изяществом и качественным верхним си. Партию Золотого петушка, которую обычно исполняет женский голос, поет здесь контратенор Кирилл Новохатько. Отлично поет. Но еще важнее тот пластический и визуальный образ, который создает артист. Его костюм — настоящее произведение искусства: он действительно золотой, включая длиннющие ресницы, которые делают его злое, жестокое лицо, периодически искажающееся гримасами, неотразимым. Впрочем, Додон и его подданные видят совсем другого петушка — настоящего, живого, обаятельного. Его весьма органично играет петух Шарж из Московского зоопарка. И хотя в финале спектакля, когда мы видим пустую клетку и Амелфу, с аппетитом поглощающую курятину, становится как-то не по себе, — можно быть спокойным: ни один петух в процессе выпуска и проката спектакля не пострадал.
Ключевой образ спектакля — Шемаханская царица. Здесь она предстает настоящей вавилонской блудницей — прекрасная, эротичная, соблазнительная, коварная, циничная, да еще и с отличной вокальной техникой и красивейшим тембром, которым обладает Лидия Светозарова. Три куплета своей первой арии она исполняет на трех языках: французском, немецком и английском. И хотя она всячески подчеркивает свою связь с Востоком, надо быть уж совсем глупым, чтобы не понять: в парадигме решения спектакля — это чистой воды Запад со всеми его нездоровыми атрибутами и заманчивыми безобразиями. Как раз в рамках этих «безобразий» на сцене работают накачанные красавцы мальчики (Артем Давыдов и Богдан Мотрук), которые украсили бы дорогой гей-стриптиз-клуб. Хотя на самом деле и тот, и другой трудятся на ниве высокого оперного искусства: один поет в хоре, другой — дирижер.
Вообще, надо отметить, что главная особенность этой постановки — полная непредсказуемость, что очень нетипично для режиссерской оперы. Как правило, считываешь прием, предъявленный в первых сценах, и понимаешь, что последует далее. Но Бертман плохо поддается такому простому считыванию. Он готовит зрителю сюрпризы, которые не являются самоцелью: все они работают в конечном итоге на месседж.
В последнем действии измученный ожиданиями народ встречает вернувшихся из загранкомандировки, ну в смысле из военного похода, родственников во главе с Додоном и молодой женой. А родственники тащат все, что смогли увезти из сытой заграницы: головки сыра, хамон, заморские спиртные напитки, дубленки — то, что когда-то — к началу либерализации и капитализации нашего общества — казалось безусловными знаками рая.
На Шемаханскую царицу напяливают безвкусный золотой кокошник. Финал известен. Додон становится жертвой петушка — правда, не золотого, а жареного. Того самого, который «пошел по улице гулять». Народ спел хором плач по царю: «Царь счастливый, царь беспечный, вечно незабвенный царь…» Вроде как должно быть смешно? А почему же такая грустная и красивая музыка в этом хоре у Римского-Корсакова? Что-то тут не так… Потом вышла вражья тройка со своим сомнительным заявлением, что только они и были живыми лицами, а остальное — будто бы пустота. И… конец? Не тут-то было: на последних звуках царь Додон появляется в портале задника живехонек-здоровехонек. Да как появляется — весьма угрожающе и многообещающе: дескать, мы тебе, Европа, еще зададим пороху! Зажжем, так сказать, фитили!
Российский зритель воспринял финал с энтузиазмом. И вот тут интересно: а как отнеслись к нему в Германии?