Это всегда очень сложно, зная о человеке многое, фильтровать поток сознания в момент его ухода. Что ни эпизод его жизни, то... грандиозная победа или оглушающий скандал. Но он так жил, свободно и задорно, служа музыке и еще раз ей. Одной. И будучи беспартийным, был одарен максимально и званием Народного артиста, и Ленинским лауреатством, и званием Героя Соцтруда. Так и получал от советских властей, с одной стороны, оплеухи, с другой — благодарности.
Конечно, люди, посвященные в музыкальную религию, вспомнят его громкий уход из Оркестра Всесоюзного радио и Центрального телевидения, нынешний БСО им Чайковского, в котором Рождественский проработал с 1961 по 1974-й. Есть несколько версий произошедшего, но наиболее достоверная все же остается за авторством самого Рождественского. Его пригласил к себе тогдашний «великий и ужасный» председатель Гостелерадио Сергей Лапин и вежливо указал, что из БСО в последнее время участились случаи эмиграции евреев за границу. А по сему «всего-то 42 человека» — этих самых лиц еврейской национальности — надлежало уволить.
Причем, сам Рождественский приводил такие подробности разговора с Лапиным, которые придумать просто невозможно: «Ну не все же у Вас такие дисциплинированные? — Ласково урчал Лапин. — Правда, ведь? Кто опоздал на репетицию, кто-то болтает во время репетиции, ну, а потом, не все же они безупречно играют, а? Хотя извините, это уж целиком Ваша компетенция, я в этом, как говорится, «не копенгаген» (смешок). Да-с… Так вот: кто-то опоздал, кто-то болтал, а Вы нам докладную записочку — так, мол, и так, а что дальше делать мы уж как-нибудь разберёмся, это уж не Ваша забота… Да-с».
...Потом еще Рождественскому подсунули анонимочку на имя всё того же Лапина, что БСО является «сионистским центром» с полным пренебрежением к русским музыкантам. А это был уже серьезный наезд не на музыкантов, а лично на дирижера. Ну и кончилось тем, что Рождественский из оркестра ушел. Никого не уволив. Это сделали без него. Однако в трудовую книжку черкнули благодарность «за безупречную службу». Видимо, так получалось только у Рождественского. С его невероятным космическим обаянием.
Но и помимо БСО были яркие всполохи — тёрки с Большим театром, относительно недавние размолвки касательно его руководства театром Покровского, какие-то личные вещи из серии — от кого у кого чей ребенок, о многом просто нельзя написать. Но это бытовая сторона дела. Она у всех больших личностей примерно одинакова. Будешь всем угождать, подлаживаться — себя потеряешь.
...А я вспоминаю, как он входил в арку «Геликон-оперы» — горделиво, но не гордо, величаво, но не снобистски, озорно улыбаясь, комикуя, но обладая при этом тонной аристократического достоинства. Он любил побыть актером на сцене. Но! Ровно до того момента, пока не становился к пульту. Как это может быть? — Вы спросите. А дело в том, что кратенько, минуток на 15-20 Рождественский любил рассказать залу о той музыке, которую предстояло исполнить. И, бог мой, как он говорил! Наверное, сам Гоголь в этот момент просыпался в нем, потому что каждое его слово как пирожное после долгого поста само устремлялось в рот. Он ласкал слух. Это, черт подери, не был какой-то там музыковедческий анализ. Но сказка, такая простая и интригующая. Слово звенело. Позже эту манеру переняли и иные дирижеры, но, пусть простят, обаянием до маэстро они и на десятую часть не дотягивают... А, встав за пульт, слово испарялось. И дальше шла уже музыкальная эпопея, о которой сейчас вспоминают — увы, с грустью — его коллеги.
— Несказанный подарок я получила, работая с Геннадием Николаевичем на «Макропулосе», — рассказывает народная артистка Наталья Загоринская, солистка «Геликона», лауреат «Золотой Маски», пела партию Эмилии Марти в премьерном «Средстве Макропулоса» Яначека, за пультом стоял Рождественский, — и даже тогда не осознала сразу этого явления, но после — стала много слушать записей, ходила на его концерты. Открыла его заново. Обнаружила, что это какой-то гений, который совершенно уникально слышит музыку.
— Вот очень точно: говоря о дирижере, прежде всего надо говорить о его СЛЫШАНИИ.
— Конечно, ведь очень немногие находятся в этой звуковой религии. Что до спектакля, до сначала мы готовили его с ассистентом, а потом пришел сам Рождественский. И было полное ощущение, что вам крылья дают. Ты стоишь на сцене, у тебя что-то недоучено, страшно волнуешься, трепещешь, но с ним — всё это уходит одним махом, потому что он дает смысл. Смысл. В его руках, в его лице было не просто наслаждение от музыки, но ее сотворение — вот она, зримая, ощутимая! Руки его держат паузу, держат всех нас, весь мир. И такое я почувствовала единственный раз в своей жизни — вот эту «воздушную подушку», когда ушло всё лишнее, всё ненужное, все мелочи, осталась самая суть. Он всё видел прекрасно — что певица может, а что нет. Но относился предельно положительно, не давя, но поднимая тебя до невероятных высот...
— То есть, был проводником...
— Да! Вопрос высшего знания: он-то знает. А мы не знаем. Он слышал внутреннюю жизнь каждого голоса в оркестре, понимаете? Не тактирование, когда всё идет себе чин-чинарем, а он слышал разнообразие, разноголосие, слышал волю каждого, не подавлял, но сплетал воедино! Каждый инструмент в его симфониях жил полноценной жизнью. Это было похоже на мироздание. Это поражало. Вот слушаешь иного дирижера, думаешь — «Ну да, музыка». А у Геннадия Николаевича была не музыка, но жизнь.
— Он подавал руку слушателю, а не отгораживался стенкой.
— При нем всё двигалось, звучало, было сочно. А его выбор репертуара? Я помню сидела в зале и слушала одно длинное произведение с ним за пультом, так он наслаждался каждой фразой — никуда не спешил. Стоял, и наслаждался безумными красотами этой «длинной, нудной музыки», и в его руках не была она нудной. Эта неспешность восхищала. Доступный, человечный, ясный.
...В свое время Рождественский «вытаскивал» очень много ранее не исполняемой музыки — запускал на высокую орбиту Пуленка, Орфа, Бриттена, Губайдуллину, Сибелиуса, Шнитке, Яначека. Многих. На чем и акцентирует внимание Денис Мацуев:
— Я преклоняюсь перед этим легендарным человеком со своим совершенно неповторимым индивидуальным стилем и интеллектом, который просто поражал. Магия в каждом слове, в каждом жесте. И важно отметить как он, — что было непросто по тем временам, — пропагандировал незаслуженно неиграемую музыку разных стилей, разных жанров, как старинную, так и современную. И этой миссии первооткрывателя он был верен практически до последних дней. И когда уходят такие люди, обрывается связь, связь с великими гуру XX века, с которыми Рождественский общался, да он и сам был гуру во всех отношениях.
Дирижер Александр Сладковский продолжает тему музыкального наследия маэстро:
— Я помню прекрасно свои детские впечатления — те брукнеровские циклы, которые он делал, и в этом смысле его роль бесценна — не только как дирижера, но и как просветителя. До сих пор благодарен ему за эти «университеты» — за концерты, программы, лекции. Это были абсолютные прорывы по тем временам — музыка Денисова, Шнитке, зарубежных авторов... Он, по-моему, первым или одним из первых сыграл Третью симфонию Прокофьева, широко неизвестную до этого. Гигантское наследие...
— А как бы вы отметили его чисто дирижерскую манеру?
— Совершенно феерическая манера, о которой складывали столько легенд. Он очень доверял музыкантам, и мало с ними репетировал, как бы говоря — «если вы чего-то не выучили, это ваши проблемы». Ко всему он в жизни относился с некоторой иронией. И будучи готовым сам, он полагался на то, что и музыканты сознательны. Я приверженец несколько иного направления, как вы понимаете. Он музицировал, делал это виртуозно, но с таким методом ему невозможно было бы думать о прорыве в том оркестре, который находится на низком уровне. Но его интеллект, невероятные познания, жажда просвещения зажигали огонь во многих. И сейчас любой музыкант очень переживает из-за этой глубокой потери...