— Первый мой вопрос, как ни странно, не про музыку. Дмитрий, долгое время вы проработали на Центральном телевидении в Москве. Причем именно в ту пору, когда там реально все бурлило — «Взгляд», «Прожектор перестройки». Какова была обстановка тогда по ту сторону экрана в «Останкино»? Какие страсти там кипели?
— Ну какие страсти? Просто работа адова! Со взглядовцами я познакомился значительно раньше, еще во времена «Нау». Потом мы с Владом Листьевым разработали игру «Морской бой». Я принес ему сценарий и первичные наработки. Мы уже вместе все это перелопатили и... Нас «кинули» (на одном канале, который просуществовал недолго, и вроде хорошо знакомые нам люди, что обидно)... Это случилось незадолго до гибели Влада. Именно Саша Любимов пригласил меня на работу в программу «Время» и сразу поставил на «генеральскую» должность в журналистике. Потом я помогал команде «Взгляда» создавать «Утро России» на ВГТРК. Алена (Алена Аникина — супруга Дмитрия Умецкого. — Авт.) была там креативным редактором. Она придумывала сценарии на каждый день, согласовывала их с Андреем Разбашем, ее единственным и непосредственным начальником. Затем раздавала задания авторам, а их было человек тридцать. И хотя Алена, единственная из всей команды, имела свободный график (ей же надо креативить), ее силы были на исходе. Три часа прямого эфира каждый день по утрам — это не шутки. А Разбаш и Любимов тогда впервые обкатывали подобную технологию. Ну как не поддержать любимую жену в схватке с двумя монстрами телевидения? После пахоты в программе «Время» я катил на Шаболовку, чтобы там вновь встретиться со своим непосредственным начальником Сашей Любимовым, который, в свою очередь, помогал Разбашу.
— Вы снялись в крошечном, но очень выразительном эпизоде в культовом фильме 1990-х «Брат» вашего земляка Алексея Балабанова. Правда ли, что вы оказались там случайно?
— В тот день, как нарочно, отмечался день советского кино. Мой кабинет в АСК-1, а обедать я привык в пресс-баре АСК-3. Это через дорогу. Оба эти здания ТТЦ «Останкино» соединены тоннелем. Зимой, конечно, удобнее пройти под землей, а летом проще перебежать улицу Королева поверху, но для этого нужно миновать центральный вестибюль телецентра. И вот выкроил я себе время на обед, жрать хочется дико. Слетаю по лестнице вниз, желудок в предвкушении... И прошел бы я низом, а не верхом, и ничего бы не случилось. Прямо на входе в вестибюль вижу интересную картину. Какая-то странная камера на дебилоидном штативе. Вокруг толпа народу. Киношники! Забавно — кино в день кино. Пробегаю мимо. И вдруг из этой толпы выскакивает Леша Балабанов. Естественно, обнялись. Спрашиваю: «Леш, а что ты тут делаешь?» Он отвечает: кино. И здесь снимается одна из первых сцен фильма. Теперь спрашивает Леша: «Дима, а ты что тут делаешь?» Отвечаю, что живу здесь и должность моя — «новостной галерный раб». Когда у режиссера «загорается глаз», бегите, и бегите быстро. Но это же Балабанов. Как я могу не выслушать друга? Леша говорит, что это судьба, что он как раз искал узнаваемого, реального работника ТТЦ и что это будет один из первых планов картины: «Ты раздраженно ходишь по вестибюлю, к тебе приближается Сережа Бодров, спрашивает, где тут бюро пропусков, и ты резко отвечаешь: «Вон там». Я говорю, что актер из меня хреновый, а ваши киношные приколы я знаю прекрасно. 34 дубля, и я остался без обеда. На что Леша говорит, что дублей будет всего два и я тебя, дескать, сразу отпущу. «Ты же раздражен?» Отвечаю: «Да!» Ну вот, тогда и играть ничего не надо. Ладно, спорить с Лешей — дело тухлое. Хожу, гоняю к бюро пропусков не последнего человека на свете. Как ни странно, отпустили меня действительно быстро, я даже успел пообедать. С тех пор мы с Лешей уже не встречались. А с Сережей постоянно пересекались в коридорах «Останкино». И он со своей обаятельной улыбкой всегда спрашивал меня: «Дима, а где тут бюро пропусков?» Конечно, мы ржали... Ну почему люди уходят так рано?
— Сейчас уже очевидно, что свердловский рок-клуб в 80-е дал рок-музыке свою особенную, узнаваемую школу, со своей характерной средой, принципами, подходами к аранжировкам, звуку. Какие нравы царили в свердловской рок-среде, что было ее отличительным признаком?
— Все команды были очень разные, и, помогая друг другу, мы получали опыт. Мы со Славой одновременно играли в металлическом «Степе», в проекте Егора Белкина и у нашей общей любимицы Насти Полевой. Я как сессионный музыкант сыграл в записи одной из песен «ЧайФа». Фанов тоже было немного, но зато верные. Когда моей бабушке в начале перестройки наконец разрешили приехать к нам, в закрытый для иностранцев Свердловск, то первое, что она увидела при въезде в город из аэропорта, — это гигантская надпись «Умецкого люблю» на лоджии девятиэтажки. Бабушка всегда мечтала о внуке-архитекторе, а не о каком-то грязном волосатом рокере. Но это даже ее пробило.
— Одним из основателей и идеологов «Нау» были именно вы. Каким для себя вы видели и хотели видеть коллектив на раннем этапе и в «золотой» период, в 1987-м?
— Я формулировал концепцию раннего периода просто: мы сделаем «танк», который пропрет все препятствия. Между зрительным залом и группой (особенно молодой, начинающей) в начале концерта стоит стена, которую мы должны пробить. Для этого надо накопить на сцене такую энергию, чтобы не просто проломить стену, но и обрушить ее в зал. И тогда он твой. Нам это всегда удавалось. 1987 год. Я считал, что нужно просто писать новый материал. Не останавливаться на достигнутом, тем более что Илья Кормильцев выдал к тому времени кучу новых потрясающих текстов. Славины связки были порваны напрочь после двух лет тяжелых и практически бесплатных гастролей. Мы работали архитекторами — каждый в своей конторе, а в выходные катались по фестивалям и полуподпольным мероприятиям, в основном в Сибири. В ночь с воскресенья на понедельник возвращались «мертвые» на работу. И так по кругу. В Москве, во многом благодаря Алене и ее кругу общения, нам представился потрясающий шанс выйти на новый уровень. «Ретроспекция» в Беляеве. Первая постановка Мрожека в России. «Современник» и «Ленком». И, что удивительно, художники, сценографы, киношники — все готовы были нам помочь. Юра Чернавский предоставил нам базу, хотя только начал становиться на ноги со своей «фабрикой» молодых талантов. Алена таскала нас со Славой по выставкам, перформансам, спектаклям. Какая, к черту, тусовка? Это была работа. Встречи, споры, разговоры. Но, увы, единственным человеком, которого все это интересовало из нашей тогдашней команды и который к нам время от времени присоединялся, был Леша Могилевский (Алексей Могилевский — бессменный саксофонист, клавишник группы «Наутилус Помпилиус». — Авт.). Второй клавишник Алексей Хоменко в это время забивал в секвенсор попсово-ресторанный вариант «Разлуки», который и стал основой для альбома «Князь Тишины». На мой взгляд, полное позорище, которого я бы в жизни не допустил, если бы остался тогда в команде. Пустая клавишная фактура и нулевая энергетика. Повторяю, Слава был на выдохе. И все-таки согласился с решением музыкантов отправиться в концертный «чес». Они голосовали. И Слава неуверенно поднял руку «за», хотя накануне мы с ним обсуждали грандиозные планы. Это было самоубийство. И я ушел.
— Расскажите про героический имидж «золотого» состава «Наутилуса» образца 1987-го. Как придумывались все эти галифе, ордена, «нововолновый» грим? Кто был инициатором и главным креативщиком?
— Не знаю, удивит ли вас это, но я, допустим. Слава был сторонником пестрых клоунских балахонов, в которых мы уже отыграли несколько концертов. Моя концепция была крайне проста. Не умеешь двигаться — стой. Не умеешь играть, как King Crimson, играй проще, но не менее энергетично. А клоунские балахоны совсем не подходили к концепции нашей новой концертной программы с ее надрывом и ощущением потери ориентиров. И я предложил строгие черные френчи. Идеология — «Врангель на излете». К счастью, в это время у нас в команде появилась замечательная, очень красивая девушка Таня Безродных, которая и пошила нам эти костюмы. Она стала нашим костюмером и гримером и прошла с нами огонь, воду и медные трубы.
— Правда ли, что автором текста песни «Прощальное письмо» были все же в основном вы?
— Нет, неправда. Стоим мы втроем на Славиной кухне, курим в форточку. Я говорю: «Мужики, «босанова» получилась миленькая, но боюсь, что народ не зацепит. Чего-то в супе не хватает. Илья, ты теперь наш штатный поэт. Мне кажется, я знаю, куда все это нужно повернуть. Набросал тут пару строк. Ты же профи. Доведи до ума». Илья отвечает: «Давай озвучивай...» Ну, я и озвучил: «Мне стали слишком малы твои тертые джинсы, нас так долго учили любить твои запретные плоды». Илья с удивлением посмотрел на меня, пожал плечами и говорит: «А я-то здесь при чем? И так все классно. Берем все как есть и вставляем в текст». Так и поступили.
— Какой из эпизодов истории группы «Наутилус Помпилиус» кажется вам наиболее нелепым?
— Вот как-то пришла в гости к «Наутилусу» популярность. Шла мимо и заглянула на огонек. И стали приходить ко мне корреспонденты с вопросами. Вопросов много, но традиционных три: «Почему концерт начинается в полной темноте? Почему вы все в черном? Почему стоите столбом?» Сначала я отвечал серьезно и подробно рассказывал о концепции концертной программы, о долгой работе над имиджем, о поисках грима. Когда меня спросили об этом в 154-й раз, я уже отвечал лаконично. Но на 155-м интервью сломался. Говорю корреспонденту, что я все это время врал, но вы человек прозорливый, вас не обманешь. Да и просто пришло время сказать правду, эксклюзивно, только вам. Корреспондента аж тряхануло от предвкушения неслыханной сенсации: «А в чем дело-то?» Переходя на драматический шепот, отвечаю: «Правда в том, что у Бутусова нет ног...» «Как??!! А что вместо них?» «Само собой, протезы, но случай серьезный, так что ходить он не может. Поэтому концерт начинается в полной темноте. В этот момент специально обученные грузчики выносят Бутусова на сцену, устанавливают у микрофона, и он неподвижно работает. А черный костюм — дело понятное. Если выносить Славу в белом фраке, то это будет заметно». Глаз у корреспондента загорелся. Продолжаю: «Именно с этими грузчиками основная проблема. Они по макушку затянуты в черные трико, только прорези для глаз. Но эти ниндзя обходятся нам в бешеные деньги, они знают правду и шантажируют нас. Практически все сборы от концертов мы отдаем им. Но теперь пришло время сказать правду, и в этом нам поможет ваше издание, иначе для чего нужна свободная пресса? Как только вы опубликуете материал, я выгоню шантажистов взашей». Корреспондента как ветром сдуло, рванул в редакцию. Материал, естественно, вышел без этого пассажа, видимо, редактор оказался человеком профессиональным и с чувством юмора.
— Вы вернулись в группу в 1989-м. Этот интересный и загадочный период связан с вашей совместной работой с Вячеславом Бутусовым над фильмом «Человек без имени», сценарий к которому был по большей части написан, насколько я знаю, вашей супругой Аленой Аникиной. Как все было на самом деле?
— Слава свалился в Москву, в наш дом, как снег на голову. Я был на работе, Слава позвонил и нарвался на Алену. «Как я соскучился! Можно я к вам приеду?» Алена с ее добрым сердцем все тут же простила, растаяла и сказала «да». Я бы сразу сказал «нет». Но когда я вернулся домой, было уже поздно. Слава сидел на нашей кухне и попивал с Аленой коньячок. Он рассказал все ужасы «нашего городка», пожаловался на то, что доблестные «коллеги» уволили его из кооператива «НП», и предложил все начать сначала вдвоем. И вот тут я все-таки сказал решительное «нет», вызвал такси и отправил Славу ночевать в его гостиницу. На следующее утро мне позвонил Агрест (Борис Агрест — директор группы «Наутилус Помпилиус» периода 1988 года. — Авт.), которого я знать не знал до этого, и трагическим голосом сообщил, что Слава попытался вскрыть себе вены. Он в отчаянии, Слава в отчаянии, если я не зверь какой, то должен спасти бывшего друга. Я, дурак, на это повелся. Ну, не без слез и уговоров Алены, разумеется. Потом Алена еще пару дней гордо выступала в качестве сестры милосердия, перевязывая Славе запястья, поцарапанные безопасной бритвой. Само собой, он снова надолго поселился в нашей квартире. И тут реально что-то поменялось. Вернулись старые добрые времена. Мы все вместе ржали, подкалывали друг друга, фонтанировали идеями, перебирали Илюшины стихи и пытались выстроить концепцию нового альбома. За год Слава практически ничего не писал. Иссяк. А тут из нас поперло. В один из таких вечеров с гитарами в руках, все тем же коньячком и Алениными кинобайками у нас и родилась идея написать такой цельный альбом со сквозной историей типа «Стены». Алена прямо на наших глазах нафантазировала историю про мальчика, который от самого рождения преодолевает череду искушений и испытаний и в конечном итоге приходит к Богу. Сразу, как по заказу, Илюшины стихи, в которых мы сомневались, как их вписать в новый альбом, начали укладываться в эту концепцию. То, чего нам недоставало, пока Алена собирала все эти идеи в сценарий, мы начали дописывать сами — что-то Слава, что-то я, какие-то идеи и конкретные строчки наших стихов подкидывала Алена. Мы втроем продолжали вместе фонтанировать и искрить. Это было реально хорошее время, когда мы все обожали друг друга и чего-то варили, варили. И в нашей квартире, а потом и на даче, которую мы сняли, чтобы оборудовать там домашнюю студию. Алена искала в это время киностудию и режиссера, который мог бы реализовать наши безумства. Не буду тут отвлекаться на мелочи и подробности, но в конечном итоге на эту идею клюнул старый добрый Аленин друг и знаменитый российский режиссер Виктор Титов («Здравствуйте, я ваша тетя!», «Открытая книга», «Жизнь Клима Самгина», «Адам женится на Еве»). Поскольку Виктор снимал очередной свой фильм «Васька» на «Ленфильме», было решено перебраться в Питер. К сожалению, все это окончилось ничем.
— В 90-х вы записали и выпустили два замечательных сольных альбома «Другой» и «Запад-Восток». С удивлением и удовольствием узнал, что в работе над альбомом «Другой» принимал участие и Дмитрий Шумилов из группы «Вежливый отказ».
— С Димой Шумиловым мы буквально нашли друг друга и совпали в видении мира и концепции альбома «Другой». Но я бы хотел добавить, что огромная заслуга в создании этого проекта принадлежит нашему звукорежиссеру Андрею Пастернаку и потрясающей Тане Семиной, которая не то чтобы научила меня петь, но хотя бы иногда попадать в ноты. Что касается альбома «Запад-Восток», то на записи работали суперпрофессиональные музыканты. А всем процессом руководил мой друг Женя Рубанов («Рондо»). И аранжировки тоже его. В принципе этот альбом задумывался как чисто постмодернистский проект с кучей цитат и отсылкой к моим любимым фильмам. Достаточно пробежаться даже по названиям композиций, вошедших в альбом. Что-то получилось, что-то нет. К нам с Аленой в гости иногда заглядывал совершенно уникальный человек и режиссер Александр Митта. Его лекции о постмодернизме в кинематографе пользовались огромной популярностью в европейских киношколах. А мне посчастливилось прослушать их прямо на нашей кухне. В альбоме я попытался реализовать его знаменитый тезис про яичницу. Митта пояснял: «Яичницу можно приготовить из всего чего угодно. Кидаем яйца, кусочки колбасы, помидоры, сыр, зелень. Но если под всем этим не горит огонь, то блюда не получится».
— Правда ли, что на премию Ленинского комсомола, которую вам как соавтору и сооснователю «Наутилуса» вручили осенью 1989 года, вы купили роскошный американский белый «Линкольн», с которым пришлось потом довольно долго мучиться, потому что советские парковки не были приспособлены для транспорта длиннее любого городского автобуса?
— О да, но не белый, а розовый. Я тогда славно потроллил московскую общественность. Мы мучительно искали денег на запись альбома, на клипы. И тут появляется лихой парень, весь в кашемире и на «Линкольне», который заявляет, что обожает «Наутилус». Опасный тип. Выясняется, что он из Симферополя и арендовал этот «Линкольн», чтобы произвести впечатление на возможных инвесторов в свое безнадежное дело. Я ему говорю: «Да ладно, просто подвези меня в Дом кино на очередную премьеру, дорожку, типа, красную расстели. Весело будет». Как я и рассчитывал, легенды живы до сих пор. На самом деле деньги от премии Ленинского комсомола не самые великие, но по тем временам достаточные, пошли на съемки документального фильма «Свидетели» о Нюрнбергском процессе. Любимый педагог Алены в инязе Елизавета Ефимовна Щемелева в 20 лет была синхронным переводчиком на Нюрнбергском процессе. Удивительно, но тогда не было снято ни одного фильма на эту тему, хотя близился юбилей. Елизавета Ефимовна была редактором многотомника, который выпускался к этой дате. Все документы, все комментарии. И тут она, благодаря тому, что Алена была ее любимой студенткой, соглашается дать нам огромное интервью и отвечать на самые неожиданные вопросы. Я же был волосатый рокер, который задавал ей искренние и наивные вопросы типа: «А был ли кто-то из этих преступников, кто показался вам по-человечески симпатичным и понятным? Вам же было 20 лет тогда, а они соблазнили миллионы людей». Я, конечно, в этом интервью выгляжу наглецом. Это мой первый опыт, но Елизавета Ефимовна была блистательна. Она характеризовала всех этих ублюдков, которых видела вблизи, именно с человеческой точки зрения. Непредвзято, как есть. Поэтому «Свидетели» сразу были поставлены в сетку тогдашнего 4-го канала Андрея Малкина.
— Ваша жизнь сейчас связана с творчеством или это совершенно иная сфера деятельности? Почему вы выбрали Болгарию и как давно живете там?
— Живу на расслабоне. А вообще ощущаю себя полным Обломовым. Валяюсь на диване или на пляже. Перечитываю любимые книжки, пересматриваю любимые фильмы и сериалы. Обожаю детективы Грегори Макдональда про Флетча. Могу перечитывать до бесконечности, хотя знаю, чем дело кончится и кто убийца. Но уровень юмора и блестящие переводы каждый раз поднимают настроение. Мы с Аленой всегда мечтали жить у моря. Однажды Виктор Зайцев, широко известный в наших узких кругах, пригласил нас погостить у него в Бургасе. И мы вдруг оказались в Зурбагане. Море, самый красивый приморский парк в Европе, веселые, доброжелательные люди, вкусная, натуральная еда и потрясающая архитектура Старого города, в котором мы теперь и живем вот уже четыре года. Как говорил герой известного фильма: «Хорошая жена, хороший дом. Что еще надо человеку, чтобы встретить старость?»