Хуже нет — прийти не на первый спектакль премьерного блока: попадаешь в атмосферу рядового спектакля — ни тебе випов, ни коллег по цеху, просто нормальные зрители, купившие билеты. Зато и картина складывается более объективная — и о том, как спектакль идет, и о том, как его принимают. И тут уж как повезет.
Мне не повезло. Слева оказался иностранец, который спал весь вечер, похрапывая и постанывая, справа — экзальтированная дама, подпевавшая певцам, разумеется, мимо нот, а сзади — старушка, периодически отвечавшая на телефонные звонки и сообщавшая собеседнику, какой именно эпизод оперы она смотрит. Сделать ей замечание не было возможности, потому что говорила она очень коротко, и к тому моменту, как кто-то решался выразить ей свое негодование, она уже молчала, не отрывая взора от сцены. Ну а поскольку на сцене разворачивались напряженные и зловещие события в стиле фильмов нуар, то и старушка тоже воспринималась как элемент хоррора.
В таких условиях звучание оркестра показалось просто волшебным. Впрочем, это было вполне объективно: музыканты под управлением молодого и красивого маэстро Сагрипанти играли выразительно и романтично. Состав солистов оказался неровным. Это, кстати, тоже нюанс: не первый спектакль — не первый состав. Партию Ричарда исполнил Олег Долгов, прекрасный тенор, который, однако, слишком уж злоупотреблял форсированием звука, что местами портило его тембр. Не очень впечатлила Сильвия Бельтрами в партии Ульрики — голос у нее сильный и объемный, но, увы, раскачанный. А вот Владимир Стоянов в роли Ренато и Анна Нечаева в роли Амелии были очень хороши и вокально, и актерски.
Картинку режиссер-сценограф Ливерморе создал красивую. Декорации менялись при помощи поворотного круга: то мы видели фасад некоего оперного театра, легкий, полупрозрачный, то мусорную кучу в зловещей сцене на кладбище, то интерьер ночного клуба, в котором проходят шоу пророчицы Ульрики. Красиво решена финальная сцена маскарада, на котором происходит убийство Ричарда. Все это с художественной точки зрения вполне симпатично. Непонятно только, почему синьор Ливерморе называет себя не только сценографом, но и режиссером: превращение действия оперы в черно-белое кино а‑ля Альфред Хичкок — это единственное решение спектакля, и оно чисто сценографическое. Впрочем, есть еще один прием: все арии и ансамбли исполняются абсолютно статично лицом в зал. Вся остальная режиссура — набор всех возможных оперных штампов и стандартов.
Трудно даже подсчитать, сколько приходилось видеть «Балов-маскарадов», где главный герой оказывался американским губернатором или сенатором прошлого века, а Ульрика — экстрасенсом типа Вупи Голдберг в фильме «Привидение». Конечно, это решение заложено в самом либретто: следуя указаниям цензоров, либреттист Антонио Сомма сделал местом действия оперы Америку, а главным героем — бостонского губернатора. А потому большинству режиссеров так и хочется превратить Ричарда в какого-нибудь Кеннеди. Это, очевидно, так же непреодолимо, как стремление нацепить на костюмы хора евреев в «Набукко» желтые звезды. В третьем акте на сцену выезжает настоящий автомобиль. Это действительно было страшно модным лет двадцать назад, но последние лет десять постепенно превратилось в провинциальную пошлость. Впрочем, возможно, мы отстали, и в Италии сей винтажный прием снова актуален. Понятно, что обильно использована видеопроекция, в которой, все время летают хичкоковские птицы.
Невезение мое спящим дедушкой и говорящей старушкой не ограничилось. В последнем акте зависло табло перевода. И потому весь драматический финал, во время которого Ренато разыскивает среди масок свою жертву, Амелия пытается спасти Ричарда, сам Ричард демонстрирует невероятное благородство, но его все-таки жестоко убивают, но при этом, как это бывает у Верди, он еще долго поет арию, из которой становится понятно, какой он прекрасный человек и что убили-то его совершенно напрасно, — всю эту большую драматичную сцену на табло висел текст: «Поспеши, приготовься к празднику. Пойдем вместе и повеселимся». Что и говорить, с нуаром лучше не шутить. А с Хичкоком и подавно.