Любопытно, что в «Страстях» постановщики обратились к своеобразной предыстории пушкинского шедевра, вызвав на сцену в качестве главных героев юную графиню Анну (Надежда Михалкова) и графа Сен-Жермена (Сергей Епишев).
Нынешнее время находится в сложных отношениях с классическим репертуаром, и если такие эксперименты, как «Страсти», помогают эти отношения сделать актуальными — значит, все не напрасно. Можно сколь угодно молиться на Пушкина и на «Пиковую даму», но мир давно устремился вперед, нужны новые мотиваторы, аккуратно подталкивающие к осмыслению новых чувственных феноменов. Что есть любовь и что есть старение? Что есть безвременье и что есть расплата?
В оперно-драматической фантазии пред нами две встречи — юной Анны и Сен-Жермена в момент их первой влюбленности, потом же, после бурной череды событий, они встречаются лишь через 69 лет... Их страстные диалоги перемежают классические вокальные партии в исполнении солистов Большого театра Марии Лобановой (Лиза) и Сергея Радченко (Германн), роль Елецкого — за артистом Молодежной программы БТ Андреем Кимачем, роль Томского — за солистом музтеатра Станиславского и Немировича-Данченко Антоном Зараевым.
Ну и, конечно, самые громкие аплодисменты в финале — исполнительнице партии графини, выдающейся солистке Мариинского театра Ирине Богачевой. Однако до финала весь зал в напряжении держит невероятный в своей естественности дуэт Михалковой–Епишева: они, несмотря на густой мефистофельский грим Сен-Жермена, легко идут по грани нарочитой оперной рисовки и абсолютно простого общения, почти как «вне спектакля», что создает неожиданную иллюзию — где и в каком времени происходит их разговор, и разговор ли это...
Уверен, для Надежды (как и для многих здесь) это первый опыт работы в столь неустойчивом на первый взгляд жанре — когда и оркестр («Новая Россия», за пультом — сам маэстро Башмет), и необычайная сценография (по ходу спектакля упадают огромные черные полотна, обнажая тайну и пустоту), и оперные арии, и драматическое (читай: разговорное) слово имеют разную динамику, разное обаяние, разное воздействие на публику... Однако с какого-то момента эти странные штрихи ложатся в единый пазл, и спектакль в итоге «выстреливает». Он становится единым по смыслу, хотя и пытается объяснить необъяснимое — природу человеческих страстей. Играть страсти непросто, да, собственно, их невозможно сыграть, и Михалкова словно выключает в себе актрису, чтобы самой, словно впервые, войти в эту воду любви и ненависти и... удивиться своим же чувствам.
...Отдельное явление фестиваля — это «Легенда о нефритовой заколке» от пекинской Kunqu-оперы (литературная основа — Гао Лянь, династия Мин; современное либретто — Ван Янь).
— Пред нашим взором предстает удивительный жанр — куншаньская опера, которая зародилась очень давно, приблизительно в 15–16-м веке, — рассказывают перед началом действа организаторы, вызвав (по новой концертной моде) одну из исполнительниц на мини-интервью. — Куншаньская опера, в отличие от более-менее нам известной пекинской, это опера для элиты, для аристократии, в ней исключительно мелодраматические мотивы — это благородные арии с уникальным стилем исполнения.
...Это своего рода эталонное звучание и китайского языка, и очень милых диалогов, красивое авторское слово, порою афористичное (что публика видела через перевод на табло над сценой, а это вызывало свою бурю неожиданных реакций).
— Пекинская опера, в отличие от куншаньской, напоминает веселый яркий балаган: простые тексты, простые сюжеты, много акробатики. Здесь же нет акробатики, но есть изумительные диалоги и танцы, вся красота — в деталях, каждый жест символизирует определенную эмоцию.
...Ну а затем на сцене началась сказка — любовный певческий дуэт в национальных костюмах при минимуме декораций, сопровождаемый игрой флейтиста Гуань Муосюаня и Чжуаня Дэчэна (ударные). Приезд национального театра из Пекина (включенный в список нематериального культурного наследия человечества ЮНЕСКО) стал поистине экстраординарным событием: молодые люди идут к своей любви через массу преград и препятствий, но само их устремление настолько чисто и прекрасно, что пред этой чистотой все остальное теряет всякий смысл.