Ставит его Андрей Кольцов — легендарная личность: много лет проработавший акробатом в канадском цирке, ставший сорежиссером по цирковой технике в «Принцессе цирка» (сам же делает там сложный эквилибр на стульях, влезая без страховки на умопомрачительную высоту). И вот теперь — на тебе: он идет в бой уже в качестве самостоятельного постановщика. А помогают ему в этом коллега по цирковому цеху Ирина Дрожжина и — внимание! — звездный хореограф-постановщик Дебра Линн Браун (за ее плечами — и цирковые шоу, и постановка церемоний «Оскара», суперпрофи), только на полторы недели приехавшая в Москву, чтобы помочь в поиске языка…
Итак, в проекте занято 15 акробатов, репетиции в гимнастическом центре на Электрозаводской идут уже полтора месяца. Декорации (двери, лестницы, шесты) изготавливаются. А сами мизансцены… можно провести неделю с артистами на матах: этот поиск через их личное, через возможности их тела, столь прекрасен, что мозг начинает воспринимать совершенно иной язык, иные оттенки…
Вот как раз ловлю Андрея в тот момент, когда он повисает на двух шестах, словно на кресте, давая артистам наставления…
— Все наши имиджи, образы рождаются прямо здесь, во время репетиций, и накладываются на скелет, который до этого был у нас выстроен, — говорит он.
— Есть ли сюжет как таковой?
— Конечно. Абсолютно четко просматривается: люди попадают в замкнутое пространство. И каждый додумает сам — что это может быть. Не даем четких ответов. Люди открывают дверь, входят, закрывают — обратно хода нет. Кто-то подумает, что это прохождение между жизнью и смертью, кто-то… Все действо связано с нашими страхами быть запертыми, борьба со своими фобиями, познание себя. И возвращение — в конечном счете — к первичному состоянию, к себе-ребенку.
— Все это подается бессловесно?
— Да, без слов. Через движения. Но нет как таковой постановочной хореографии. Мы хотим, чтобы люди были максимально бытовыми. Артисты не играют. Они проживают. И финал открыт.
— А есть ли импровизация?
— Нет. Импровизация — это такая вещь, что ты первый раз импровизируешь, второй раз ты вспоминаешь все найденные ходы, а на третий — это уже заученная роль. Невозможно импровизировать каждый раз, я в это не верю. Равно как у нас нет и хореографии в классическом понимании: вот рука туда, нога сюда… Мы максимально вытаскиваем из людей их внутренние состояния — натуральные страхи, естественную рефлексию — по ходу действа. У нас 15 персонажей, и переломные моменты происходят, когда люди неумышленно подводят человека к падению. Приходит понимание, как далеко мы заходим в своих животных желаниях; в нашем случае — в попытке найти выход, пренебрегая человеческими качествами.
— Зрителю раздается какой-то синопсис при этом или все идет без объяснений?
— Без. Со зрителем мы поступаем так: у нас есть толика иммерсивности, то есть люди, чтобы пройти на свои места, проходят через двери — открывают их и закрывают в фойе и в зале. Мы хотим в финале дать понять, что зритель был первым, кто зашел в это пространство. Он не наблюдал за спектаклем со стороны, но был частью его. Такой неосознанный иммерсив. Надеемся, что публика с нами эти полтора часа проживет.
— А музыкальная основа какая?
— Музыку специально для нас написал гениальный Михаил Мищенко — это 75-минутный саундтрек. Этот человек заставляет молодежь полюбить классическую музыку в современной упаковке, своего рода contemporary classic. И его музыка для нас — волшебная… Хотя у нас есть моменты, когда она прерывается: должна быть местами просто тишина. А так это — целостное полотно. Познания себя. Что такое хорошо и что такое плохо. Реверс: хорошо — плохо, плохо — хорошо. Мы хотим отбросить зрителя к себе. Мы настолько обременены работой, что забываем ребенка внутри себя. Все такие взрослые… и порою делаем нелицеприятные вещи для достижения той или иной цели. У нас люди ищут физические ключи, чтобы вернуться туда, откуда они пришли. Но ключ спрятан всегда внутри нас.
— Будет ли смешно?
— Смеха будет немного, но все это сделано через любовь. Это главное. Даже в темных сценах — все равно любовь… Что до декораций — у нас ничего не вносится на сцену в течение 75 минут и ничего не выносится. Никто не покидает пространство. А декорации — это двери и лестницы. Мы тем самым полностью убираем границу между сценой и зрительным залом.
— Любопытно, что спектакль пойдет аж в 11 часов вечера, после семичасового репертуарного спектакля…
— Нам всем хочется, чтобы он игрался потом в течение долгого времени. Здесь любопытно все. Например, у нас нет ни одного артиста, кто пришел бы к нам со своим жанром, своим номером. Мы не брали готовый трюк, просто надевая на артиста костюм, — упаси бог! Мы всем придумывали отдельные жанры. Их просто нет, не существует. Ты не увидишь их на Ютубе. Им нет названия. И так — с каждым из 15. Люди 75 минут на сцене — и каждый работает на пределе физических возможностей! Это очень круто.
— Какие-то вещи происходят в воздухе?
— Конечно. Даже над головами зрителей — до 6-го ряда партера, когда парни будут крутить восьмиметровые шесты, а шестах — двое ангелов, посмотри на них (указывает на артисток-близняшек. — Я.С.)! Так что вы увидите абсолютно новый язык: это не физический театр. Или так: он физический на стероидах. То есть ребята ведут внутреннюю драматургию, добавляя к ней сумасшедшую, головокружительную акробатику. И в этом основная задача — шагнуть дальше, сделать революционный продукт. По этой части много говорилось, но очень мало сделано. И я безумно благодарен смелости Швыдкого и Смелянского — это дорогого стоит. Не боятся эксперимента, нового продукта. И то, что мы уже сделали — а это час от всего спектакля, — это не просто хорошо или плохо, это обязано жить! Хотя этому спектаклю сложно будет дать оценку…
— А какова роль Дебры Браун?
— Никто лучше нее не знает тела акробата. Она как хореограф поставила 14 культовых цирковых спектаклей, и каких! Бэкграунд потрясающий! Вот она, кстати.
■ ■ ■
...Дебра проста и пластична: надо лечь на пол, чтобы показать КАК, — ложится и показывает. Она вся внутри своей работы.
— Дебра, вам нравится то, что здесь происходит?
— Меня это очень вдохновляет. По жанру это cirque nouveau, современный цирк, но то, что вы увидите через месяц, — это российская точка зрения на этот жанр. И это очень живая история. Мы работаем, репетируем, ищем, но на сцене все это будет выглядеть так (да и не только выглядеть, но и являться по сути), как будто актеры здесь и сейчас все это заново проживают. Весь фокус наведен на глубину внутреннего мира, на инсайд каждого конкретного акробата… Андрей (режиссер) пытается поймать актера изнутри в момент перехода грани — жизни и смерти, света и тьмы, добра и зла.
— То есть драматургия строится исходя из возможностей каждого участника спектакля?
— Конечно. И я довольна подбором артистов — это очень талантливая команда… Люблю работать с русскими артистами, мне нравится, как они посвящают себя искусству, насколько они ему преданы. Я видела американскую и французскую точки зрения на цирк-нуво, но русская точка зрения по своей природе уникальна.
— Как вообще меняется визуальная культура в мире? Что сейчас людям необходимо?
— Это очень важный вопрос. Бывает, что человек (зритель) ослаблен, и ему нужно почувствовать силу, вернуться в позицию силы, и тогда он идет на шоу, чтобы после шоу почувствовать себя легче и лучше. Но это взаимосвязи очень тонкие. Посмотрите, что происходит вокруг. Сколько напряжения в мире. Повсеместно, везде. И мир искусства должен отвечать на это напряжение. Все время подносить зеркало к лицу человека. И зрителю становится легче познать себя, а значит, и то, что творится вокруг. Артисты, режиссеры показывают то, что зрителю не видно невооруженным глазом…
— И в этом смысле ваша постановка — как раз такое зеркало...
— О да, но надо понимать, что искусство — это не только развлечение, оно может быть не общепризнанным, не популярным, людям может быть некомфортно смотреть на какие-то вещи, они не хотят это знать… но мы на это как раз направляем свет. Без слов. Только через нутро артиста. Душа выступает как средство, смысл, мерило. Живая душа! И мне радостно, что Андрей с большой самоотдачей подходит и к музыке, и к движению: здесь в каждой мизансцене очень много сердца… У каждого из наших акробатов великолепное тело, уникальные трюковые возможности, но смысл в том, чтобы показать не столько физику, сколько живую жизнь живого человека.
— Получается?
— Думаю, да. Моя задача (я здесь уже неделю) — максимально помочь Андрею, чтобы артисты услышали сами себя. Были «в моменте», проживали каждый миг. Вы видели мизансцену с девочкой на лестнице: зритель должен увидеть ее лицо, когда она медленно, на спине и вниз головой, «стекает» вниз… И вот тут важно, что увидит каждый в ее глазах, в ее лице. На этом весь наш спектакль — лицом к лицу. И потому спрошу у вас: что, что именно вы почувствовали?..