Перед началом спектакля Евдокия признаётся:
— Знаешь, я видела тот спектакль — и в театре, и на видео — и всегда думала: вот такую бы сыграть! И к тому же тут есть моя личная история — с отцом. Он был очень взрослый, когда мы с сестрой у него родились, и наблюдала не только его, уже пожилого, но и жизнь других людей, чья старость была драматична и даже трагична. И никакие звания, заслуги и народная любовь (я говорю об артистической среде) не спасали. Так что моя сердечная мышца всегда откликалась на истории и судьбы таких людей.
Мечта Евдокии — сыграть Люси Купер — не осуществилась. Ее сыграла другая актриса, а Германова ей отлично помогла, рассказав просто и пронзительно историю, мимо которой пройдут разве только те, у кого нет детей. Но и они — сами чьи-то дети, а значит, мысли на тему отцов-детей, старости неизбежны.
Люси и Барклей Куперы в ожидании прихода уже взрослых детей на семейный обед. Милые старички хлопочут, обсуждая проблему, перед которой их поставила жизнь: они вынуждены расстаться с домом из-за задолженности банку. Но старики смеются, предаются воспоминаниям, строят планы: они-то уверены, что дети не оставят их один на один с проблемой и помогут, что-нибудь придумают. Три дочки, два сына, невестки, зятья, внуки — в них продолжаются Люси и Барк. Однако их ожидания обмануты — дети, услышав такую новость, и не думают скидываться на оплату съемного жилья для родителей: у них своих проблем по горло. История приобретает некрасивые краски и чем дальше, тем больше становится бесчеловечнее. Старики в тягость собственным детям, и супруги, прожившие душа в душу полвека, вынуждены расстаться. Разумеется, временно: отец поживет у дочери, мать — у сына, но и здесь, оказывается, старикам не место. В результате дочка из Калифорнии забирает отца, а мать отправляют в приют для престарелых. Единственное, что ее заботит, — чтобы отец не узнал об этом.
Роль Люси сыграла полная противоположность Раневской — Александра Назарова, много лет работающая в театре Ермоловой: маленькая, стройная вопреки возрасту, подвижная и похожая на бывшую балеринку из второй линии. Ее глаза не светятся — они сияют. Даже тогда, когда надменная невестка дает ей понять, что Люси в их доме — приживалка, а сын-подкаблучник ничего не решает. Удивительная актриса, тонкая и трепетная, работающая на нюансах, полутонах. Конечно, за Назаровой нет такой легенды, как за Раневской, но на прощальной сцене не думаешь, кто, когда и как играл Люси: у нее своя игра. У нее замечательный партнер — Сергей Никоненко, спокойный, любящий, — трогательная пара, которой дети уготовили печальный конец.
Финальная сцена — прощание супругов на вокзале перед отходом поезда в Калифорнию. Он принес ей скромный букетик, он уверен, что она, как и он, временно остается в семье, у детей... Последнее объятие, слезы Барклея Купера. И музыка Гершвина, а не с одноименного диска группы Eagles ... Один на один с одиночеством. Все остальное бессмысленно, потому что в разлуке они не выживут.
Интервью с Евдокией Германовой после спектакля.
— Этот спектакль не столько об одиночестве, сколько о жажде жизни, — говорит Евдокия. — Несмотря на то что стариков их собственные дети лишают права на будущее и те вынуждены жить по законам детей, они невероятно хотят жить, побеждать. Никакой статики, наоборот — дальше, дальше и дальше. Я меньше всего хотела, чтобы во взаимоотношениях отцов и детей были только черные и белые тона, только две характеристики — злые дети разлучили светлых родителей-одуванчиков. Дети Люси и Барка — неплохие люди, у каждого из них своя жизнь, комплексы и проблемы. С одной стороны, они связаны узами родства, диктующими поведение, а с другой, жизнь есть жизнь.
— Как нашла Александру Ивановну Назарову на роль Люси? Кастинг? Ведь второй Раневской, увы, нет, даже в сериале.
— Возрастная группа актрис на эту роль ограничена. Я думала: наверное, блистательно Люси могла бы сыграть Ирина Купченко (обожаю эту актрису), допустим, в паре с Василием Лановым. Но они заняты в своем театре. Я предложила Алисе Бруновне Фрейндлих — она отказалась, честно сказала, что боится. И, как выяснилось, многие боятся этого материала, а авторитет Раневской неоспорим. И только Александра Ивановна Назарова оказалась смелой. С Сергеем Никоненко они довольно быстро стали парой: как профессионалы быстро прониклись друг к другу, и так выстроилась семья.
— Для профессиональных актеров ты актриса, а значит, — своя, но не режиссер. Чувствовала ли с их стороны недоверие, и в какой момент произошел переход от недоверия к доверию?
— Я люблю ответную реакцию от актеров. На их вопросы ко мне у меня свои ответы, и мои побеждали. Я видела перспективу каждой роли, могла объяснить, почему персонаж так себя ведет в этой сцене, а не иначе и где-то надо что-то добавить. Я думаю, что помогло абсолютно доверительное отношение к ним с моей стороны, но аргументированное... Я была готова к репетициям, а для актера это главное (говорю как актриса): если актер чувствует, что режиссер знает меньше него, тут же возникают проблемы. Мне кажется, я в этом спектакле могу сыграть все роли.
— Самая сложная сцена — финал?
— Я боялась как раз не финала, а самой первой сцены, когда еще все вместе и только зарождается кошмар, который пока никакой не кошмар, а непривычная для всех ситуация. Я понимала, что она главная и от ее верного решения уже легко простроятся причинно-следственные связи. Коду финала я очень чувствовала, к ней вела. Все определяет цель и градус этой цели — неважно где, на сцене или в жизни.
— Оказавшись по другую сторону баррикад от брата/сестры-актера, как теперь режиссер Германова оценивает актрису Германову?
— Теперь поняла, что часто вела себя ужасно. У меня привычка (нехорошая) режиссировать роль, и в этом смысле я доставляла много проблем режиссерам.
— Значит, больше не будешь спорить с режиссерами?
— Я научилась понимать и по максимуму делать из предложенного режиссером. Этому учу и студентов. И никогда не унижаю актеров. Я встречала таких и педагогов, и режиссеров, которые любили унизить, но страх, давление, унижение работает только один раз. Даже в том случае, когда актер подсаживается на ломку, как на наркотик, и ему нужно слышать что-то вроде: «Ну давай, ты, тварь, чего пришла в профессию?» — это попадает в болевую точку, но все равно не дает результата. В системе страха психика не может творить, придумывать, сочинять.
— Прости за личный вопрос, но тема отцов и детей у каждого своя. Твоя собственная... твой печальный опыт, думаю, не мог так или иначе не отразиться на работе.
— Люди, которые занимаются травлей меня, хотят одного — зарабатывать. Что ж я тут могу поделать? Только одно сказать — ни слова правды там нет. Если у них проблемы и вопросы ко мне, пусть подают в суд. Но в том-то и дело, что не подают, а только шум поднимают на телевидении. И люди правильно реагируют на ту злобную мачеху, которую из меня на каналах сделали. Но каким способом? Ведь были депутатские проверки еще по старым передачам: ни один факт не подтвержден, все вранье. Пять лет травли, но вы хоть один документ проверьте. Скажем, квартиру я получила в 2000 году, а мальчика усыновила в 2002-м — и это по документам. Мои студенты даже написали письмо президенту — сколько можно меня травить?
— Ты собираешься еще что-то ставить?
— Да, мне нравится создавать новое пространство. Я все время вспоминаю Табакова: он не режиссер, но как он репетировал, это было потрясающе. На своем курсе буду ставить «Чайку по имени Джонатан Свифт». Мне нравится тема — люди стайные, а есть те, кто летит вопреки. Полет вопреки и не ради себя любимого — это прекрасно.