— Кажется, совсем недавно вы с Алексеем Попогребским и сами были дебютантами, получали на Московском кинофестивале от кинорежиссера Агнешки Холланд ножницы. А подарила она их в воспитательных целях — лишнее надо безжалостно отрезать.
— Это было 15 лет назад.
— Что за путь с тех пор вы прошли?
— Да не то чтобы путь. Не могу сказать, что это было осознанно. Я снимал первые фильмы как человек своего образования, отучившись во ВГИКе по специальности киноведение. Свой первый фильм и снимал как киновед, в большей степени основываясь на впечатлениях от чужих фильмов, решении интересных и еще формальных задач. Сейчас форма меня вообще перестала волновать. Не знаю, хорошо это или плохо. Мне стало интересно рассказывать историю. Когда мы с Наташей Мещаниновой писали сценарий «Аритмии», то в какой-то момент поставили себе задачу сделать жанровую историю. Обычно в кино это ведет к подтягиванию жанровых диалогов, жанровой игры актеров и соответствующих методов съемки. Нам было интересно сделать увлекательный и крепкий по структуре сценарий с живыми диалогами, простой документальной игрой, настоящими квартирами, «скорой помощью» и больницами. Раньше я совсем не верил в увлекательную драматургию своих фильмов.
— Может быть, это ваши герои-врачи повели вас в другую сторону?
— Когда есть сложившийся концепт, это обычно мешает сценарию. Ты начинаешь своих персонажей и истории делать выгодными для своего высказывания. Они становятся солдатиками, которых ты переставляешь так, как это выгодно твоей идее. А случайность может спасти. Например, ты думаешь: а давайте посмотрим в сторону врачей. А у них в это время раз — и медицинская реформа, раз — и сокращение, раз — и становится маленьким по хронометражу вызов. Он может быть не больше 20 минут. Врач все время должен отчитываться по рации. Я ничего этого не знал. Пусть наши герои будут врачами, подумали мы с Наташей и оказались в эпицентре драматургических событий. Документальный материал оказался интереснее любых идей.
— Вы записывали монологи реальных врачей?
— У нас было четыре очень разных консультанта до съемок, в том числе и два начальника подстанции из Москвы и Ульяновска. Много интересного на видео и диктофон записала для нас ученица Марины Разбежкиной Аня Моисеенко — как врачи себя ведут между вызовами, какие у них вечеринки. Сценарист фильма Наташа Мещанинова много материала просмотрела, нашла отличный документальный сериал «Скорая помощь», снятый в Екатеринбурге. Там камера слежения была установлена в кабине машины, вместе с врачами ходили и снимали вызовы операторы. Очень интересный материал. Был у нас консультант на съемках, который ставил актерам моторику, разводил мизансцены, объяснял, как и что нужно в тот или иной момент делать, добивался многократных повторений, чтобы у актеров руки работали более или менее правильно. Он, естественно, всегда был ими недоволен.
— Предыдущие ваши картины сделаны примерно в той же стилистике, но почему-то именно «Аритмия» оказала сильное эмоциональное воздействие на зрителей.
— Да я сам, честно говоря, удивлен и до конца разобраться в этом не могу. Хорошо понимаю тех, кто критикует наш фильм. Потому что номинально врачи Скорой помощи — жирный драматургический рычаг. Когда ты снимаешь про обычного врача, который лечит, — это тоже драматургия: выживет пациент или нет. Но история их визитов и лечения длинная. А здесь каждые 15 минут возникает новая ситуация, и ты всегда будешь сопереживать. Снимать про врачей Скорой помощи — это все равно что дешевая нажива. Нас ругают за условно счастливый финал, но мы про него не думали. Без него история была бы бессмысленной, и непонятно тогда, зачем ее рассказывать.
— Да нет там у вас никакой сладости. Просто все мы разные и по-разному видим одни и те же вещи.
— Я не хочу даже спорить по этому поводу. Хорошо понимаю все аргументы против и почему картина не понравилась.
— Откуда у вас интерес к социальным темам? По сути, вы — наш Кен Лоуч.
— Мне это всегда было интересно. Я с детства понял, что многое в жизни связано с выбором профессии. Отношение человека с его профессией — очень важная вещь, ведь это как минимум восемь часов в сутки. Плюс восемь часов мы спим. То есть остается всего лишь восемь часов на то, чтобы прийти домой, раздеться, поесть, лечь спать, а с утра попытаться проснуться и пойти на нелюбимую работу.
— Полстраны выполняет нелюбимую работу.
— Да, и это серьезная вещь. Говорю это не в упрек людям, которые не нашли себя. Очень важно найти то, что ты любишь. Это настоящий бизнес-план. Если ты его не сделал, то это почти всегда история несчастья. Тогда ты большую часть жизни, по сути, ждешь отпуска. Три недели в году стараешься быстро быть счастливым. Надо в три недели уложиться. Так происходит во всем мире, не только у нас. Я бы не сказал, что снимаю на социальные темы, скорее про человека, про то, чем он занимается. Ты можешь ничего не понимать из того, что рассказывает химик или авиаконструктор, но когда человек увлеченно говорит о своей профессии, можно почти все понять про него.
— Вот были бы вы киноведом…
— Я счастлив, что учился на киноведческом факультете и фундаментально посмотрел кино. Этот навык отсутствует на режиссерском факультете ВГИКа. Там кино смотрят мало и поверхностно. А от количества просмотренных фильмов зависят моторика, развитие собственного киноязыка.
— Когда-то появлялись одиночки без базового режиссерского образования, такие как вы. А теперь это обычное дело. В кино ринулся поток дилетантов.
— Но мы в этом не виноваты. Сработал финансовый фактор. Если хочешь стать писателем, то тебе нужно примерно 350 рублей на бумагу, хотя теперь важнее покупка компьютера. Его можно купить за 9 тысяч рублей и печатать тексты. Все! До того как рухнула пленка и появились невероятно дешевые камеры, кино было элитным искусством. Им было невозможно заняться, если у тебя не было огромных денег. Помню, как в 1998 году я снимал свою короткометражку «Пока ночь не разлучит», копил на нее деньги больше года. И это счастье, что у меня была работа на телевидении, которая хорошо оплачивалась. Короткометражка обошлась примерно в 30 тысяч долларов. Наверное, это как сейчас 100 тысяч. «Пока ночь не разлучит» мы снимали на обычный фотоаппарат. Теперь кино стало намного более демократичным искусством. Если у тебя есть энергия хотения, ты можешь снять полнометражный фильм фактически бесплатно.
Мы преподаем с Алексеем Попогребским, и я хладнокровно не верю ни одному студенту, который заявляет, что не может найти деньги на фильм. Это чушь собачья. Мы сняли с Павлом Костомаровым сериал на фотоаппараты, которые стоят 15 тысяч рублей. Сейчас можно делать все без особой потери качества. Мы снимали на Canon, и премьера «Пока ночь не разлучит» прошла в одном из лучших кинозалов Москвы на большом экране и без особых потерь. В кино происходит революция. Графоманы хлынут в него, но литературе и живописи они не помешали. Даже привнесли наивное, эмоциональное искусство и документ времени, а некоторые даже взлетели наверх. Кино перестало быть массовым, утратило функцию главного транслятора идеологии. Ее взяли на себя телевидение и Интернет. Кинематограф перестал сильно волновать государство, стало намного меньше за ним досмотра. Оно перестало быть политическим инструментом. А поскольку кино еще и подешевело, мы наблюдаем интересный стык.
— Недавно, посмотрев обойму фильмов начинающих режиссеров, ваш коллега Юсуп Разыков сказал, что вспоминает дебюты других парней — Велединского, Хлебникова, которые не мнили себя гениями. А может быть, вы мнили себя гениями, когда начинали?
— Нет, мы очень всего боялись и никем себя не мнили. Просто очень хотелось снимать кино. Я скептически отношусь к критике какого-либо поколения. Молодые ребята, студенты стали намного мягче. Они более домашние. Время позволяет им быть такими. У нас есть несколько интересных студентов. Они делают совершенно разные работы и не в нашем с Попогребским духе. Мы им только помогаем. Но о чем мы говорим, когда у нас появилась «Теснота» Кантемира Балагова? Одного такого фильма предостаточно, чтобы сказать, что все хорошо с дебютами.
— Говорят, что в сорок пять баба ягодка опять. А что можно сказать про мужчин?
— Я пока не знаю. Надо посмотреть. У меня никогда в жизни не было переходных возрастов. Я вообще не умею рефлексировать. Мне это кажется потерянным временем.
— А на вид такой интеллигентный человек.
— Когда что-то происходит, то говорю себе: «Раз так, то так».
— О! Знакомая фраза. Слышала ее от вас 15 лет назад.
— Она всегда была для меня важной. Если есть факт, то надо его оценить и попытаться с ним жить. Поэтому и не знаю, что такое 45 лет. Ну, старше я стал. В чем была уникальность Музея кино? Там показывали ретроспективы. Очень важно увидеть всю фильмографию одного человека от начала до конца, чтобы его оценить. Обычно к 55 годам режиссеры начинают сходить с ума. Ничего подобного не случается с композиторами и писателями. А с режиссерами почему-то случается. Видимо, появляется какая-то уверенность, профессионализм. Сначала он сильно помогает, а потом переходит во что-то такое, когда ты уже знаешь, как и что работает, какую музыку поставить, как помочь актеру, какую сцену отрезать, чтобы эффектно было. И все начинает распадаться.
— Так у вас в запасе всего десять лет?
— Конечно! Я про это и говорю.
— Если считать, что на картину уходит примерно два года, значит, остается штук пять. Но это и немало.
— Действительно, так с кино и происходит. Десять лет до маразма.
— А что хочется успеть до маразма?
— У меня никогда не было конкретного желания. Все было случайно. Я хотел бы придумать и снять хорошую комедию.
— Опять на современном материале?
— Да, я совершенно не чувствую костюмы, исторические реалии. Мне это не очень интересно.
— Ваша жена — монтажер. Значит, вы круглосуточно говорите о кино? Можете прийти домой и не обсуждать, что было на работе?
— По-разному бывает, но здорово, когда дома можешь обсуждать профессиональные проблемы. Это интересно и тому и другому. Моя мама была физиком, а папа занимался философией. Они бесконечно разговаривали на профессиональные темы, и это у меня вызывало зависть в детстве, потому что я знал, как им на работе интересно. Я понимал, что они меня любят и много времени мне посвящают. Никакой ущербности в этом смысле не было. Но я не был главным и единственным в их жизни. И это стало моим большим и позитивным впечатлением.
— Ваши дети вырастут и тоже пойдут в кино?
— Дети уже выросли. Старшего уже из ВГИКа отчислили. Он отучился на сценарном факультете два года, не сошелся в каких-то своих представлениях с мастерами и пошел на сценарные курсы Александра Гоноровского. Там абсолютно счастлив, пишет, но пока это учебные работы. А младший сын еще в школе учится и пока не знает, что хочет делать.
— С телевидением покончено или же оно остается хлебом насущным?
— С одной стороны, хлеб насущный, а с другой — интересное занятие. Столько ценного я получил от общения с продюсером и сценаристом Семеном Слепаковым! Вместе с Ирой Денежкиной они допустили меня до обсуждения сценариев. Я не писал с ними, но что-то предлагал. И это совершенно другое отношение к драматургии — структурное, где важны увлекательность, темп, событийность. Многое из этого опыта я попытался применить в «Аритмии». Мне интересно делать самые разные вещи. В сентябре и октябре буду снимать пилоты для двух каналов. Параллельно работаю в рекламе.
— Социальной? Продвигаете товар?
— Снимаю рекламу пива, ресторана быстрого питания. Это сложно и интересно, перед тобой стоят совершенно другие задачи. Важно снять актеров в течение 30 секунд так, чтобы они играли органично. Медленной реакции не может быть. В рекламе много своих нюансов, которые интересно исполнять.
— Но мы-то ждем от вас большое кино.
— У нас с Сашей Родионовым есть проект, который двигается не так быстро, как нам бы хотелось. Но мы пытаемся что-то писать. Я жду Наташу Мещанинову, которая написала выдающийся сценарий и вот-вот начнет снимать с Сергеем Сельяновым. Жду, когда она освободится, хочу увезти ее недели на три, чтобы осуществить наши задумки. У нас их три. Мы попытаемся понять, чего хотим, и начнем писать сценарий.
— Алексей Балабанов когда-то предложил вам роль маньяка в «Грузе 200». Вы отказались сниматься?
— Это было неожиданное предложение, но Алексей несколько раз на этом настаивал. Я сказал ему, что я совершенно не актер — зажатый, не умею играть, что это не моя история. На что он ответил: «Тебя это совершенно не должно волновать. Расскажу, как все нужно делать». В результате все рассосалось счастливым образом для фильма. «Груз 200» — один из самых моих любимых фильмов, впервые рассказавший о том, что такое перестройка, как разрушилась страна и появилась новая. Картина абсолютно недооцененная, на вырост. Как могло случиться, что огромное количество людей увидели в ней только ужастик?
— Лично для меня вы с Алексеем Попогребским — особенные в кино люди, какой-то другой тип режиссеров. Вы — интеллигентные во всех смыслах люди.
— Мне кажется, что все наше поколение неамбициозно. В нем нет розни между режиссерами. Мы все дружим. Я очень ценю дружбу с Колей Хомерики, Андреем Прошкиным, Бакуром Бокурадзе, Дуней Смирновой. Все происходит без интриг.