— Найк, юбилей для вас — некий рубеж или возраст — просто набор цифр, никак не связанный с внутренними ощущениями?
— Я вообще стараюсь не думать о возрасте, о цифрах. Я чувствую, что начинается какой-то новый этап, но воспринимаю это все, как я обычно делаю, — как птица Феникс. У меня даже недавно придумалось новое название моего стиля — Феникс-панк. Я решил отметить круглую дату большими концертами в Москве и Питере.
— Дата, как я понимаю, двойная — не только ваш личный юбилей, но и 30 лет на сцене…
— Если верить Википедии, то, наверное, да.
— А если не верить?
— Я еще до создания группы «Инфекция» выступал со своими песнями. У меня даже есть записанный акустический альбом 1984 года. А вообще в принципе я отмечаю 45 лет в космосе и одновременно на сцене, потому что концерты я закатывал своим родным постоянно, с самого детства.
— Что вы подразумеваете под космосом?
— Все, что вокруг. Все, что нас окружает, все, что внутри нас. Мы все время находимся в космосе. Наша планета, конечно, защищена мыльным пузырем в виде атмосферы, но тем не менее мы постоянно во Вселенной, просто частенько забываем об этом.
— Есть ли у вас ощущение цикличности происходящего? И, по вашим ощущениям, со временем вы периодически возвращаетесь к чему-то старому или, наоборот, все время переходите на новые уровни?
— Я надеюсь, что все-таки постоянно перехожу к какому-то следующему этапу. Мне совершенно не хочется зацикливаться. Творческое поле настолько широко, что просто нет смысла возвращаться к чему-то.
— На прошедших концертах вы показали заранее четко выстроенную программу или было место для импровизации?
— Мы продумали все заранее, отобрали песни, за несколько дней до выступлений добавили какие-то последние штрихи. В этом плане я не мастер импровизации (смеется), мне кажется, здесь она была бы неуместна.
— Возвращаясь к самому началу пути, что послужило для вас первичным вдохновением — желание выразить какие-то свои мысли, идеи или быть похожим на каких-то рок-героев прошлого, юношеский романтизм?
— На самом деле я начал писать свои мелодии еще в неосознанном возрасте. Мой дедушка даже купил магнитофон, чтобы записывать эти мелодии, пока я принимаю душ или готовлюсь ко сну, напевая их. Все отмечали, что это не услышанные мной где-то мотивы, а совершенно новые: они просто рождались в голове, и я что-то себе постоянно напевал. Потом, когда я уже научился говорить, писать, уже начал сочинять тексты. Все сложилось само собой — вдохновение было внутри, но музыка у нас в семье звучала постоянно, и, наверное, это наложило свой отпечаток. У меня очень много предков, которые занимались музыкой и достигли в этом больших успехов.
— Какие ключевые моменты в жизни сформировали вас как личность?
— Это, конечно, встречи с некоторыми моими друзьями. Кого-то из них уже нет на свете, другие, к счастью, живы. Мне кажется, что каждый день несет какое-то новое открытие, которое потом становится частью тебя. Постоянно что-то происходит, и мне нравится, что я не замыкаюсь на чем-то одном и принимаю нечто новое. Все это меня каким-то образом формирует. Сложно выделить какую-то одну вещь или событие, это всегда сплав различных факторов. Надеюсь, так оно и будет продолжаться.
— А какие точки в музыкальном пути стали поворотными, когда все менялось в ту или иную сторону?
— Приход большой популярности в 1999 году, конечно, стал поворотной точкой, если рассматривать мой творческий путь глобально. До этого я играл по небольшим клубам, а после этого стал выступать на стадионах.
— Такая популярность была для вас неожиданностью, упала как снег на голову?
— Нет. Честно говоря, мания величия у меня появилась лет в 13–15. (Смеется.) В тот момент я уже начал активно делиться своей музыкой и почувствовал интерес к ней. Я знал, что это произойдет, было только непонятно — когда.
— Было ли в связи с большим успехом ощущение эйфории?
— Мне очень приятно, когда людям нравится, что я делаю. Кто бы что ни говорил, для артиста важен диалог со слушателем. Когда твоя музыка вызывает резонанс, ты это чувствуешь, есть большой стимул двигаться дальше, делать что-то новое. И, конечно, за счет этого порой возникает и эйфория. Это естественно, не стоит этого как-то стыдиться. Состояние катарсиса на концертах присутствует.
— В прошлом интервью мы говорили с вами о том, что музыка — очень мощный (в том числе психологически) инструмент воздействия. То, что вы делаете в рамках своих различных проектов, безусловно, влияет на людей. Рассказывали ли вам друзья, поклонники какие-то интересные, запомнившиеся вам истории о таком воздействии?
— Такие истории возникают постоянно. Например, мне запомнился рассказ про то, как один мужчина попал в места тюремного заключения и там постоянно слушал мои альбомы, еще в то время на кассетах. Он рассказал мне, что это было единственным фактором, позволившим ему за те годы остаться хорошим, вменяемым человеком. Такие вещи меня искренне трогают.
— Недавно вы отметили 30-летие «Инфекции». Вы довольны тем, как прошел юбилей?
— Мы отлично провели юбилей. В 2016 году у нас вышел альбом «Зомбитранс», которым я полностью доволен. Это некое возвращение к корням и одновременно проявление каких-то более поздних находок группы. Хотя альбом получился и небольшим (около 40 минут), тем не менее, работая над ним, мы прекрасно провели время. Коллектив на этот раз сложился очень красивым, интересным. Я думал, что мы сыграем один концерт, но людям все очень понравилось, и мы в итоге сыграли несколько. Тем не менее возвращаться сейчас к «Инфекции» у меня нет желания, и в ближайшие лет десять я не планирую каким-то образом реанимировать коллектив. Посмотрим, как все будет складываться.
— Что вас сейчас занимает, увлекает?
— Сейчас я работаю в студии над своим новым альбомом, который, я надеюсь, появится уже в начале следующего года. В него войдут совершенно новые песни — никаких перепевок того, что уже было, там не будет. Это уже другая история, не похожая на то, что было до этого. Говоря о звучании, о содержании, мне нравится комбинировать. Сейчас я отхожу от своего традиционного, сложившегося за последние лет семь звучания, которое можно услышать на альбомах «Изнутри», «Везде и нигде». Потом у меня, конечно, был альбом «Молекула», тоже ни на что не похожий. Но таких пластинок я пока больше выпускать не планирую, по крайней мере в ближайшие несколько лет. Что касается нового материала — лучше один раз услышать, чем говорить об этом. Вы сами все узнаете.
— Вы говорите о смешении различных элементов. А нужны ли еще кому-то, на ваш взгляд, чистые жанры? Или будущее уже за эклектикой?
— Люди все равно продолжают слушать классический рок, джаз. В музыке есть место всему. Если говорить о поп-музыке, она вообще звучит примерно одинаково на протяжении долгого времени, и тех, кто ее слушает, это устраивает. Начиная с 1970-х в этом направлении все делалось примерно по одним и тем же схемам. Все это модные тенденции, следование им.
— Поп-музыка — это отдельная история. А если говорить о роке: как изменилось понятие? Какой смысл в него вкладывали раньше и какой вкладывают сейчас?
— Нельзя воспринимать рок-музыку только по тому, что делается в двух городах — Москве и Питере. Есть очень много музыкантов в разных точках России, которые не стремятся к тому, чтобы попасть в ротацию или на ТВ. Андеграунд сейчас ушел в Сеть, такую музыку не услышишь на радиоволнах или на федеральных каналах, в отличие от того, что происходило в 1990-х, в нулевых. Все развивается само собой. Информации стало намного больше, найти ее гораздо сложнее. Люди просто тонут во всем этом потоке, а фильтры никто не ставит. Воспринимается все подряд — то, что ярко, то, что бьет в лоб. Никому неинтересно искать, копать, люди сейчас живут очень быстро. Мне кажется, больше изменилось восприятие, а не сам контент.
— Но есть и пытливые слушатели. Как им в этих тоннах информации найти что-то действительно стоящее? И как артистам в подобных условиях выстраивать диалог с аудиторией?
— В первую очередь нужно развивать свой внутренний мир. Когда ты находишься на каком-то более глубоком уровне восприятия, тебе неинтересно просто принимать то, что предлагают, тебе интересно искать что-то самому. И, таким образом, находится то, что важно, ценно именно для тебя. Развивающиеся люди постоянно ищут что-то новое и стараются взять ту информацию, которая им действительно нужна. А те, кому все равно, хватают все подряд. Так что все зависит от внутренних движений, желаний.
— На днях меня спросили: «Как ты думаешь, можно ли назвать Найка Борзова русским Куртом Кобейном?» Какие мысли вызывают у вас подобные сравнения? Они лестны для артиста или для вас это навешивание ярлыков?
— Курт Кобейн писал классную музыку, так что мне лестно — почему нет? Периодически меня сравнивают с какими-то персонажами. В основном все они мне симпатичны, хорошие ребята. (Смеется.)
— Как вам кажется, если бы Кобейн был жив, он мог сделать еще много интересного или все-таки на тот момент уже выполнил свою миссию, как бы жестоко это ни звучало?
— Гранж — это в принципе очень мрачная музыка. Практически никого из людей, стоявших у ее истоков, уже нет в живых. Они ушли довольно рано. Это связано с образом жизни, с условиями, в которых рождалось это творчество. Мне кажется, если бы Курт остался жив, ему бы пришлось изменить курс, направление, и он бы сейчас играл какую-то простую акустическую музыку вроде кантри.
— На пути рок-артиста всегда встречаются какие-то соблазны, острые углы. Как их обходить и стоит ли это делать? Или, наоборот, иногда нужно столкнуться с чем-то лицом к лицу, чтобы приобрести некий опыт?
— Все идет в копилку. Не получится везде подложить соломку. Без переживаний, без трудностей в музыке не будет нерва, чего-то стоящего. Если тебе хочется остаться нетронутым, не задетым какими-то жизненными трудностями, нужно купить себе барокамеру и лежать в ней целыми днями, не высовываясь. Но все это скучно.
— У вас было очень много проектов, песен. Если попытаться все идеи, заложенные в них, объединить в общий месседж, каким он будет?
— Единого месседжа, наверное, нет, просто мне хочется, чтобы люди меньше думали о чем-то негативном, плохом и грустном. Если печаль и присутствует, она должна быть светлой. Конечно, эффект провокации никто не отменял. Для многих этот эффект — единственное, что может вывести на путь какого-то прозрения, но все-таки самое главное, чтобы люди радовались и любили друг друга.
— Некоторые музыканты говорят об опыте лет, о том, что они сами с годами изменились — и их творчество трансформировалось. Другие утверждают, что глубинная сущность человека остается неизменной. Какая позиция вам ближе?
— Какие-то фундаментальные вещи остаются неизменными, если рассуждать глобально. По крайней мере я могу говорить в этом смысле о себе, но появляются новые обертона, элементы. Они накладываются на то, что уже было в тебе. Мне кажется, странно себя в чем-то ограничивать. Границ в принципе не существует, кроме, конечно, этических и моральных по отношению к другим людям, к обществу, в котором ты живешь. Такие рамки, разумеется, должны быть у каждого. Нельзя быть абсолютным эгоистом.