Моя голова буквально набита высказываниями самых разных людей, их мыслями, которые запомнились. Зачем эти обрывки сохраняются в памяти? С течением времени понял: запавшие сентенции не случайны, а превращаются в твой личный арсенал — ставшей вполне твоей мудростью.
Расул Гамзатов советовал: «Не спеши вставать из постели утром, сперва подумай о том, что тебе приснилось».
Я следую этой заповеди каждый раз, когда не спешу.
Другой классик литературы, один из старейших ее представителей, признавался: «Никогда не перечитываю то, что написал. Мне противно». Его рекомендации я не следую: надо перечитывать свои тексты, иначе будет много шелухи, скуки и мало смысла. Для саморедактуры есть и более весомое обеспечение: «Словам должно быть тесно, а мыслям просторно». Хотелось бы такого добиться.
Читать книги вышеозначенного авторитета и верно было невыносимо тягостно. Приходило на ум сетование не писателя, а ученого, который в своем послании другу извинялся: «Прости, что письмо получилось длинным, не хватило времени сделать его покороче».
Недавно умерший поэт Кирилл Ковальджи запомнился вот каким эпизодом. Мы сидели на пляже в Пицунде, была вторая половина дня — и никого вокруг. Решали, как провести вечер, естественно, речь зашла о женщинах. Кирилл сказал:
— У меня в прошлом году здесь, на этом берегу, наметился любовный роман. Надо было выбирать: либо роман любовный, либо роман, который я начал и хочу закончить. Я выбрал литературу...
Похоже сказал Шарль Азнавур: «Работа — моя любовница».
Замечательный, интеллигентнейший работник «Литературной газеты» не умел выпивать, слетал с катушек после первой же рюмки, начинал хвастать: его предки — графы. Нашему общему начальнику, добрейшему, мягчайшему Федору Аркадьевичу Чапчахову, он бросал: «Вы бы раньше говорили мне: ваше сиятельство». Федор Аркадьевич невозмутимо (а мог бы взбелениться, ведь его, по существу, называли холопом) отвечал: «Я и сейчас вам могу сказать: ваше сиятельство». В самом деле — что меняется, если твой начальник не граф? Все равно он начальник.
Литературный критик Павел Ульяшов, с которым я вместе работал в «Литературной газете», как-то обронил о Василии Аксенове: «Неужели можно создать стоящее произведение между пьянками?»
Я боготворил Аксенова и, конечно, не согласился, встретил слова Павла в штыки. Сегодня думаю: Аксенов, притом что им написано много грандиозного, в полной мере себя не реализовал. А мог бы — именно в первые, разгульные годы. Постоянно перечитываю сборничек одноактных пьес Теннеси Уильямса в переводе Аксенова. Поразительная работа над словом, тщательнейшее подыскивание русских эквивалентов американскому сленгу! Собственно, в этом и заключается работа писателя — создавать образы. Писатель мыслит образами, это его выраженные в образе мысли.
Между прочим, Василий Аксенов по первой своей профессии — врач, о чем он и поведал в сделавшей его известным повести «Коллеги».
Я был близко знаком с Юлием Крелиным — замечательным хирургом и прозаиком. В течение рабочего дня он записывал на обрывках бумажек посетившие его мысли и выжимки из бесед с пациентами. А в отпуск (24 рабочих дня), вместо того чтобы нежиться возле моря , садился за письменный стол. Из-под его пера выходили прекрасные книги.
Россия крепла и осознавала себя великой державой — трудом крестьян, инженеров, врачей и… писателей. Да, именно они, «больше чем поэты», осмысливали происходящее и предвидели будущее (вспомним «Бесы» Достоевского), помогали населению выдюжить духовно и физически и применить способности по назначению, а не против себя и истерзанной родины. Не «преобразователь” Ленин, , не «экономист» Столыпин (это ж надо додуматься: «Дайте 20 лет спокойствия» — кто и кому даст такую поблажку?), не «эффективный» менеджер Берия, а вот именно скромные интеллигентные труженики, «дяди Вани», несли на своих плечах груз повседневных тягот и социальных экспериментов ХIX и ХХ веков.
Максим Горький устами своего драматургического персонажа Сатина сказал: «Человек — не ты, не я, не он… Человек — это ты, я, он». Неблагодарное и невозможное начинание — определять, чей вклад в процветание (и разрушение) страны весомее. И все же надо дать себе отчет: чьи созидательные и деструктивные действия в большей степени служили ухудшению или улучшению жизни.
Согласно утвердившейся догме-заблуждению писатели врачуют душу, а врачи — тело. Но это, конечно же, не так. Врачи исцеляют душу столь же эффективно (если не эффективнее писателей). Писатели ищут бессмертные слова, а врачи попирают смерть делом.
Мне повезло знать удивительного хирурга Владимира Борисовича Александрова. Золотые руки, мгновенная отзывчивость, поразительная доброта. Ему много раз предлагали уехать за границу и работать там, но он был патриот. Хорошо помню: в трудные перестроечные годы в Екатерининской больнице, где он трудился (сейчас это здание передано Московской думе), вышло из строя отопление. Владимир Борисович золотыми своими руками вместе со слесарями ремонтировал батареи.
Врачи «сканируют» пациентов не менее тщательно, чем писатели — своих героев, и не менее наблюдательны, чем журналисты. Они видят и рассказывают столь же образно, как поэты. В какой точке литература смыкается с медициной? Вот именно в точке бессмертия. О жизни Пирогова, Флеминга, Фрейда выпущены увлекательные жизнеописания. Не так давно этот ряд пополнила биография нашего современника — уникального кардиохирурга Рената Сулеймановича Акчурина, делавшего операцию на сердце Ельцину. Из книги, созданной Евгением Березиным, узнаешь поразительные детали. О родителях, детстве, медицинском опыте знаменитого врача. Чего стоит его признание о человеческом сердце, которое настолько сильно, что его не удержишь в руках. Хочется дополнить повествование небольшим штрихом, услышанным лично от Рената Сулеймановича: в клинику Дебейки пришел роскошно одетый афроамериканец. Можно было подумать: обеспеченный человек. Но, когда лег на кушетку, Акчурин увидел: подошвы ботинок стесаны до дыр. У пришедшего не было денег на операцию. Дебейки готов был сделать операцию бесплатно, но даже за пребывание в клинике больной не мог заплатить.
Наблюдения врачей поразительны. Одной-двумя фразами они могут нарисовать картину эпохи, создать запоминающуюся новеллу. Врач Дмитрий Юрьевич Макеев поведал мне: его дед, Павел Николаевич Фирсов, был несправедливо репрессирован, лишен наград. Родственники пожаловались на гонения в высокую инстанцию. Оттуда пришел ответ: «Ленин умер в 1924 году, не ищите правду, ее нет». Человек, написавший это, рисковал головой, но победить свою искренность не мог.
Хирург Давид Джонович Долидзе (мастер спорта по фехтованию, завоевавший Кубок России) продолжает рапирные поединки — уже против болезней и с рыцарским скальпелем делает уникальные, ювелирные операции. Он обмолвился: успех врача — это интеллектуальное превосходство над болезнью.
Профессор Андрей Владимирович Араблинский, уже в силу своей рентгенологической профессии видящий людей насквозь, рассказал, как студентом уклонился от предложения распределиться на работу в четвертое управление Минздрава. Со студенческих лет он хотел заниматься наукой, ему скучно было лечить начальников (а именно такая функция у служащих четвертого управления). На собеседовании, которое проходило в полузасекреченном здании в Романовском переулке близ Военторга, он спросил: «Будут ли у меня загранпоездки?» Собеседник изменился в лице и холодно сказал: «В четвертом управлении врачи за границу не ездят». Имелось в виду: надо быть патриотами. (А мне вспомнился доктор Александров, выезжавший на операции за рубеж и неизменно возвращавшийся.) Красным карандашом была перечеркнута анкета Араблинского. Студент благодаря интеллектуальному превосходству и немалой психологической изощренности добился своего: смог заниматься наукой.
Онкодоктор Наэля Хабибовна Шацкая рассказала о юной красавице, над бровью которой набрякла точечка. Косметологи эту портящую внешность крапину удалили. Но крапина вернулась. Снова удалили. Лишь после того, как косметологи отказались от дальнейших попыток устранить дефект, девушка обратилась к профессиональным медикам. Она успела выйти замуж и даже родила семимесячного младенца и умерла после родов.
Повествуя об этом, Наэля Хабибовна плакала. Она сказала:
— Мы настолько сблизились… Я рыдала у нее на похоронах…
Другая ее исповедь: удачливый бизнесмен, собиравшийся открыть филиал фирмы за границей, говорил докторам: «Мне нужно в Америку на пять дней…» А они, не сообщая ему страшного, не запрещая командировку, убеждали остаться и не лететь за океан. «Отдохните эти пять дней. Вы устали и нуждаетесь в расслаблении…» Эти пять дней бизнесмен как на работу приходил на прием, находился возле тех, кто желал ему добра. Опускал голову на заваленный медицинскими картами стол Наэли Хабибовны и задремывал. И тогда она осматривала пациентов в другом кабинете, чтоб не тревожить спящего.
Признанный лучшим онкологом Москвы в 2013 году Эдуард Кузьмич Возный, несмотря на понятные тяготы своей работы, не утрачивает юмора. Его воспоминания могут сделаться сюжетами многих рассказов и романов. Например, о том, как к нему, известному своим медицинским талантом уже в студенческие годы, пришла девушка и сообщила, что долго его разыскивала. Оказалось: молодой человек, с которым она встречалась, назвался его именем. Когда ухажер узнал, что девушка беременна, он исчез. Эдуард Кузьмич нашел совратителя среди тех, с кем в выходные играл в волейбол, и начистил ему физиономию.
Слушая мемуары врачей, я невольно обращаюсь мыслью к медикам-писателям: Вересаеву, Чехову, Моэму. Работая в литературе, они продолжали оставаться лечащими врачами. И сколько прекрасного создано — параллельно врачебной практике! Поразительные озарения подарила медицина словесности! Эти родственные профессии в буквальном смысле попирают смерть.