В дирекцию, понятно, можно было и не звонить: «это внутреннее дело театра, мы ничего не комментируем». А что тут комментировать, когда все соцсети бушуют, ведущая столичная оперная братия обращается в Минкульт с просьбой конфликт разрешить (с ума сошли — убирать из режиссерского театра главное лицо, причем сподвижника Покровского?!), но — увы…
До сего момента Кисляров интервью не давал — ждал возможных подвижек. Их не последовало. Заканчивается его последний рабочий день. И в чем пикантность ситуации: господин директор изволили предложить господину бывш. главному режиссеру (высокие отношения!) на выбор вакансии по следующим должностям: реквизитор с окладом 3805 руб. в месяц или артист оркестра с окладом 6342 руб. в месяц. Кисляров ради прикола черкнул: «согласен в должности реквизитора».
— Михаил Степанович, объясните, откуда вообще ноги растут?
— Происходит абсурд, переходящий в беспредел. Случай сам по себе вопиющий: предложил это Рождественский, будучи за границей, директор выполнил его указание.
С чего началось? У меня была рабочая, служебная переписка с дирижером Игнатом Солженицыным: мы с ним делали спектакль, и в какой-то момент возник спор — так надо делать или не так. Игнат, будучи в Америке, сделал указание, что надо делать так. Я ему ответил: «Игнат, у нас режиссерский театр, мы с вами договаривались о какой-то концепции, и надо ей как-то следовать». Игнат взял и переслал это письмо Рождественскому, которого задело слово «режиссерский театр». Причем до этого у меня с Геннадием Николаевичем (с ним я здесь поставил семь спектаклей) не было в жизни ни одного скандала.
— То есть был абсолютно рабочий момент?
— Конечно. Обычный творческий спор, который мог легко разрешиться. Но Солженицын пожаловался музыкальному руководителю, на что тот моментально (даже не поговорив со мной) дал указание ликвидировать должность, потому что она несовместима с таким кредо. Меня заменили и на постановке. Директор дал на это положительный ответ. Далее со стороны деятелей театра (Дмитрия Бертмана, Александра Чайковского, Владимира Васильева, Георгия Исаакяна, Александра Тителя) последовало обращение в Минкульт с возмущением. Все же всё знают и видели: все-таки Покровскому было 97 лет, когда он умер, и театр был в состоянии «мягко говоря». И с большим трудом мы все вместе его вытащили. А теперь своими же руками принимается решение «закопать» это детище…
— То есть от Минкульта инициатива не исходила?
— Нет, наоборот, министерство пыталось конфликт сгладить, как-то помирить нас с Геннадием Николаевичем (хотя я с ним не ссорился), но Рождественский наотрез отказался эту тему с кем-либо обсуждать. Никакие попытки наладить диалог не помогли. Я приказал — и хоть трава не расти.
Меня предупредили за два месяца о сокращении должности, все как-то думали, что дело рассосется, я даже не давал никаких интервью, хотя ко мне обращались. И труппу просил не вмешиваться, чтобы они не были заложниками ситуации. Но нет. Вместо того чтобы предложить мне хотя бы до конца сезона должность режиссера-постановщика (театр едет на гастроли с моими спектаклями), мне предложили стать реквизитором или артистом оркестра…
— А кто руководить-то будет?
— А никто. Театр плывет по течению. Геннадий Николаевич уже несколько месяцев в Париже, и неизвестно, когда он вернется сюда. Да даже когда он возвращается, он бывает в театре 1–2 раза в сезон, на своих премьерах. Я спросил директора: «А как ты себе представляешь дальше?» — «Ну а что, спектакли идут и идут». Нет, так не бывает. Любой главный режиссер меня поймет: я семь лет не имел фактически ни отпуска, ни выходного дня. Все время голова занята театром. И сейчас вопрос даже не во мне, это не вопрос обиды, несправедливости… Вопрос более глобальный: 45 лет театр занимал уникальную нишу, второго такого нет, все восторгаются нашей невероятной труппой, воспитанной в особом настроении… — и что дальше будет? Мне это неведомо, но я считаю это вандализмом.
— Сам Игнат Солженицын в данном конфликте на что-то может претендовать?
— Не знаю. Он деликатно вел себя в процессе выпуска спектакля. Спектакль вышел, но, как утверждают и критики, и люди внутри театра, с музыкальной стороны — это прилично, а режиссура — ноль целых и ноль десятых: концерт в костюмах. То, с чем боролся всегда Покровский и ради чего он создал этот театр.
— Нет, а что себе думает Рождественский? Он кого-то предлагает или что?
— Я не в курсе. Геннадий Николаевич и не был никогда таким вот «руководителем»; он попытался в Большом театре 9 месяцев поруководить и ушел. Он — небожитель. Он предлагал репертуар. Это главное. И это много. Но во все остальное он до сей поры не вникал. И фактически театром руководил я. Но театр, который за эти годы нарастил мускулы, приобрел новое развитие, — этот театр канет, а что будет взамен — не могу сказать. Вероятно, будет плыть по течению — такой полудиректорский, полууправляемый из-за границы. Но это теперь не моя забота.
…Общественность видит в происходящем нехороший прецедент: по тому же сценарию можно при желании сместить, допустим, Тителя или Бертмана, просто ни с того ни с сего ликвидировав их должности, и наплевать, что они смыслообразующие!
— Театр Покровского стал колыбелью оперной режиссуры в России, — в сердцах говорит худрук «Геликона» Дмитрий Бертман. — После того как Покровский умер, театр взял на себя его ближайший сподвижник, соавтор его спектаклей Михаил Кисляров, который делал свой репертуар, вводил новых артистов, занимался труппой ЕЖЕДНЕВНО. Он делал людей актерами! Это не то что они пришли — и сразу на сцену. Театр — это рутинная работа! И как можно сокращать должность главного режиссера? А почему бы тогда не сократить должность главного бухгалтера? Логика где?! Для меня это возмутительный поступок. И вот в театре, который был оперным храмом, происходит полный абсурд! Человек, на котором держался театр, убран, и ему предлагают стать реквизитором. Это унижение всей нашей профессии!