«Или священнодействуй, или убирайся вон!»
— Про цифры не будем. Хотя, мне кажется, вашу жену эти цифры не смущают. Или смущают?
— Ну, наверное, смущают, кого это радует. Произношение этих цифр в какой-то ступор вгоняет, потому что — «о чем я, неужели это со мной». 70, а это после 70 — с ума сойти. Казалось когда-то невероятным… Случилось, однако. И, слава Богу, еще играем.
— Это прекрасно. У вас золотая свадьба была? Когда?
— Да, как раз к ней мы этот ремонт делали. В 63-м году мы поженились, вот и считайте…
— Ваши отношения с Верой Валентиновной… У семейных пар бывают разные стадии. Может, сейчас у вас отношения самые замечательные? Вы — как старосветские помещики? Хотя характеры каждого из вас такие непростые… Сейчас какая стадия в ваших отношениях за эти 53 года, извините?
— Я даже не берусь классифицировать, какая это стадия, но явно не старосветская, это определенно могу сказать. Вообще, у Веры строгая любовь.
— Что это значит?
— А значит, что она предъявляет к своему любимому, любимой (это касается и детей, и внуков, Юли и меня) очень завышенные требования. И очень огорчается, когда человек этим требованиям не соответствует или отступает от того канона, который она задала. Очень непростительны мы вообще, непрощающие мы все.
— И вы тоже?
— И я тоже, да. У нас самая большая дипломатка в нашей семье… хотя «дипломатка» — неправильное слово… это Юля. Самая толерантная девушка. Это даже может быть видно на ее передачах, что она… не заостряет, а наоборот, обходит какие-то углы. А мы с Верой бескомпромиссны. Поэтому нервов еще чертова уйма тратится на многие вещи. Но, с другой стороны, когда мы друг друга хвалим, то это тоже без второго плана, можно быть уверенным, что это действительно получилось.
— Значит, искры летят до сих пор?
— Летят, летят…
— Но вы уже свыклись с этим, наверное, даже не можете без такого драйва в этих отношениях? Или хотелось бы чего-то поспокойнее хоть иногда?
— А что значит «хотелось бы»? Не знаю, как это определить до конца, но это то, с чем приходится мириться, и то, что надо принимать. Вот сейчас мы с вами разговариваем, а она выпускает спектакль. Это всегда маленькая война в нашей семье. Накапливается за репетиционный период… А уж когда дело идет к выпуску, то она приходит домой уставшая, ее все раздражает, она только сидит с текстом, еще раз его проходит и проходит. Потом она идет в театр репетировать. Работает, надо сказать, на износ, и это было всегда.
Она репетирует в полную силу, потом идет на примерку костюма, что для нее такое же важное дело, как создание роли. Она начинает работу над ролью с придумывания костюма. Но за это ее уважают очень в пошивочном цехе, например, и даже любят за то, что она безропотно стоит на примерках по несколько часов. Стоит на каблуках, а внизу любимая портниха Зинаида Белкина, которой уже 80 лет исполнилось, с этими подолами и так, и сяк… Там еще художник по костюмам Вика Серебрякова, которая тоже со своими идеями время от времени забегает, дает какие-то сумасшедшие указания. Но Вера переносит это безропотно. Клянусь, это не преувеличение. Часами стоит на примерке, не присаживаясь. Там все переделывается на ней. Она работает как манекен.
— Вот так она стоит часами, накапливает в себе стресс, приходит домой, а тут вы. И на вас это иногда…
— Нет, это на меня не выливается, я не подставляюсь. Я знаю ее. Но даже на совершенно нейтральные вопросы — как дела? получается или не получается? — все равно достаточно раздраженная реакция.
— Вы знаете этот момент в ее жизни и, когда Вера Валентиновна приходит, должны бежать в свой бункер и тихо, как мышка там сидеть?
— Совсем не так. Разумеется, не прячусь я, и не мышка, трудновато мне быть мышкой, но от каких-то душевных разговоров мы отделены железным занавесом на этом этапе создания роли и спектакля. Когда она уже расположится в этой роли, вот тогда она вернется к себе.
— И к вам.
— Хотя пять лет мы с ней играли спектакль «Любовь. Письма», это Юля поставила к ее предыдущему юбилею. И каждый раз я забывал о том, что для нее не только выпуск спектакля, но и спектакль каждый, это момент громадной сосредоточенности и нервного потрясения. Во всяком случае, под горячую руку попадаться в это время нельзя. Да, мне было не слишком удобно жить в те дни, когда мы играли спектакль. И, надо сказать, у нее в этом смысле такая репутация в театре… актеры не привыкли к такой высокой требовательности. Если в спектакле что-то не так случилось, не так, как договорено, она не может удержаться, чтобы потом не подойти, не сказать актеру. А если этот спектакль на двоих, на троих, то тем более. Она перфекционистка чистой воды в этом плане. Во всяком случае, меня она доставала… Я думаю, что это достается и остальным тоже.
Знаете, у нее еще был спектакль на двоих с Игорем Бочкиным «Варшавская мелодия». Замечательная была работа, не замеченная, к сожалению, нашей критикой. Она играла там изумительно. При всей моей влюбленности в работу Юлии Борисовой я скажу, что Вера, по крайней мере, была не хуже. Она была очень сильна в этой работе, очень. Это было всего лишь 15 лет назад. А там, в первом действии, ей 20 лет, но она это делала замечательно.
— То есть у Веры Валентиновны перед спектаклем такой зажим, и от этого все происходит? Или такая природа пластическая, характер?
— Нет, ответственность. Сверхответственность. Это ее крест, который она несет, обязанность перед Богом, если хотите. Это театр, служение театру, она так воспитана в семье была. Мама у нее актриса, которая тоже была очень бескомпромиссной по отношению к делу. Вера пришла во МХАТ, воспринимая это как веру, а не как обучение мастерству. Она пришла внимать мастерам и совершенно была влюблена в своих педагогов.
— Но, с другой стороны, театр, артистическая профессия — дело веселое. Ну, как журналистика. А Вера, значит, никогда не может себе позволить быть такой расслабленной, легкой, раскалывать кого-то на сцене — вас, например?
— Да нет, даже об этом речи нет. Что вы, ей даже в голову не взять такого легкомысленного на сцене поведения!
— Так это же прекрасно!
— Прекрасно, но разные есть актеры, люди… Я читал, Плятт позволял себе много на сцене, хулиганствовал. В «Современнике» тоже… У Веры этого нет, она скорее из той школы, из которой Ермолова, если говорить о Камерном театре, в котором она по сути работает. Никому в голову не приходило дожидаться розыгрыша от Коонен, например, каких-то шуток на сцене. Священнодействие в чистом виде.
— И вы даже не пробовали ее расколоть?
— По отношению к Вере — даже в голову не приходило. Она все эти актерские анекдоты знает, хохочет в компании, но принципиально этим не занимается. Театр для нее — храм: или священнодействуй, или убирайся вон!
— Да, тяжело ей.
— Знаете, как не стоит село без праведника, так не стоит театр без таких людей. Потому что этих шутников, КВНщиков, так сказать…
— Так и Смоктуновский был таким же шутником, и Ефремов иногда, а уж Табаков!..
— Да, но если нет такого одного человека со строгим, железным отношением к происходящему в театре, к жизни в искусстве, то театр тоже не составится. Он так может смылиться в этих шуточках, в розыгрышах, капустниках…
«У Веры золотые руки, она прекрасно шьет, вяжет, заплаты ставит. А кулинар никакой»
— А когда у Веры Валентиновны нет спектакля или все получается… Вот она домашняя — это совсем другой человек?
— Когда все это утрясется, ее чуть-чуть отпускает, бесспорно. И полегче становится, жить можно. Она начинает думать о Юле, о внуках: надо съездить, надо сходить… А сейчас она решительно выкинула из сознания то, чем занимаются Андрей, внук, Тася, внучка, что Юля делает… «Что Юля?» — я спрашиваю. Ничего не знает.
— Вот вы сейчас дома, Вера Валентиновна придет часов в 11, наверное? Вы ее как встретите: ужин подадите, чайку?..
— Знаете, у нас сейчас не совсем типичные отношения. Она перешла на какое-то особое голодание. Действительно похудела — для роли.
— Куда уж еще — она же у вас такая стройная!
— Она стройная… Но не по весу стройная, а по костюмам. Вот у нее есть роли, которые она играет уже около 15 лет и в том же костюме. Это очень важно! Она может летом немножко распуститься, попробовать и это, и это, чего-то вкусненькое, но за месяц до начала сезона садится на диету, отказывается от всего, хотя есть хочется, это видно. И вот сейчас она пользуется какой-то особой диетой…
— По вечерам — ни-ни?
— Нет, что-то она ест. Но сейчас я даже не вникаю. Потому что у нее какая-то своя еда. Она достает это и ест. Раньше я заботился о том, чтобы была какая-то пища в холодильнике, чтобы она поела и т.д. Сейчас даже это на мне не лежит. Она покупает какое-то спецпитание в нашем магазине.
— Не кремлевская диета?
— Нет. В обычном магазине. Там тоже для них что-то напридумано, и она этим питается.
— Фрукты, овощи?
— Фрукты, овощи, но избранные.
— А вы-то как питаетесь в таком случае?
— Я нормально, как всегда.
— И кто вам готовит?
— Я сам готовлю. У нас, к сожалению, это не сложилось. У Веры золотые руки, она прекрасно шьет, вяжет, заплаты ставит, штопает, если нужно. Носки штопает…
— И когда она в последний раз штопала носки?
— Ну, носки, конечно, не штопает. Она покупает и перешивает.
— А кулинар?
— А кулинар она нулевой. У нее действительно руки из того места, какого положено расти, — из плеч, а не как у меня. Это она от мамы…
— И гвозди прибивает?
— А как же. Вот все, что в этой комнате видите, — это все ее решение. Она же еще и дизайнер. Она действительно видит сразу, в целом всю комнату. И дачу мы построили с таким же успехом. Она настолько креативна в этом смысле! Но за одним суровым исключением: это кухня.
Когда мы поженились, она взяла пятилитровую кастрюлю и сказала: «Надо туда 200 граммов мяса». Я-то тоже не знал ничего. «200 граммов — не мало?» — на всякий случай спросил я. «В самый раз», — сказала она очень авторитетно. Мы пошли на рынок: «Отрубите 200 граммов мяса», — сказали мы мяснику. Он так заинтересованно на нас посмотрел, но, однако, отрубил. Потом в пятилитровую кастрюлю положили этот кусочек, стали варить. Туда натолкали капусты, это были щи — капуста, морковка… Вроде, пока горячее, было ничего. Но дальше смотрю: что-то уж совсем он не жирный. А Вера мне: «Нет, если совсем опустить голову, так смотри, блестит». Я говорю: «Если на пол лечь, то очень хороший слой жира будет виден…» Ну, в общем, я этот борщ ел-ел и не наедался. И понял, что я ноги протяну с такого питания. Начал потихонечку учиться готовить.
У нее вообще не было этой культуры кухни. Ее маме некогда было готовить, она из столовой приносила какие-то супчики и вторые блюда — можно себе представить, что это такое. Но для Веры это было вкусно и достаточно. Тогда я решил готовить сам. У меня оказалось все вкусно, и она с удовольствием ела все, что я готовил. У меня наследственность хорошая: моя мама очень хорошо готовила, вся ее семья, тетки. Вот я и стал готовить, а ждать, пока она научится…
Так мы распределили обязанности: на мне лежат магазины продовольственные и питание. А на ней — промтовары, она меня одевает, сама одевается, Юлю одевает… Хотя, надо сказать, когда я начал ездить за границу, то обнаружил, что у меня глаз-ватерпас: я покупал такие красивые и точные вещи по размеру на Юлю и на Веру, что они мне стали делать заказы: давай-давай, чего сам найдешь, покупай. Я находил, покупал, они млели.
— Что называется, притерлись. Да вы идеальный муж!
— Какое там… Во мне очень много неидеального, когда, несмотря на то, что знаешь о последствиях, все равно влезаешь с чем-то. И она раздражается на пустом месте, даже не дожидаясь моих каких-то реплик, замечаний. Поэтому жизнь, конечно, не укладывается в эти рамки.
«Мы себе обеспечили, слава богу, такую красивую старость, прямо скажем»
— Ну и хорошо, так и должно быть. А отдых? Вы путешествуете вместе, ездите? Как там ваши отношения складываются? Ведь не надо думать о театре, о съемках, вы расслаблены…
— Мы немножко в противофазах с Верой по части отдыха. Она действительно за сезон устает, много играет, репетирует, у нее хватает дел. Она вообще без дела не сидит, хорошо воспитана. Если совсем ничего не делается, то она начнет вязать или что-то шить, поправлять. А так, чтобы лежать и читать, — это только на пару дней. Для нее отдых — это море, и сидеть на море под тентом, под зонтиком, и смотреть вдаль.
— Вдаль можно смотреть 30 минут, час…
— Нет, она может это делать днями, сутками. Есть даже такое заболевание, что врачи рекомендуют…
— Да, как на рыбок в аквариуме, на костер…
— На горизонт. Она это может все 24 дня… В свое время мы отдыхали в Пицунде — это был самый гениальный отдых. Там номера, конечно, еще такие, советские, но был роскошный, большущий пляж.
— Ой, а вода там какая прозрачная!
— И для Веры отдых там был изумительный. Она туда с Юлькой ездила, и я с ними. Вот немножко поплавать, полежать, смотреть, читать… А для меня такой отдых — это в течение трех дней максимум. Дальше я начинаю томиться и не знаю, куда себя применить. Хочется чем-то заняться и с кем-то поговорить. А Вере и поговорить не хочется. Она вообще такой человек не очень коммуникабельный.
— И что вы делаете в таком случае?
— Ну что, там же много народа. Я сходил с утра, поплавал, позагорал, мне достаточно. Дальше я уже с кем-то сижу в столовой, выпиваю, разговариваю. А для нее это совершенно неприемлемо. Она долгое время не могла меня понять. «Ну где ты был?» — спрашивает. «С ребятами встретились, посидели…» Вот это «посидели» ее выводило из себя. «Что значит «посидели»?» — «Мне это нужно, я в этом общении черпаю очень многое, узнаю». У меня дружба состояла из этого… Но потом она смирилась. Хотя не слишком.
— А когда у вас с Верой Валентиновной совпадали фазы, и вы были абсолютно счастливы вдвоем? Помните?
— Вот в последние десять лет у нас появилась дача. И то это была моя идея, которая встречена была в штыки. Но я ее настойчиво продвигал и довел до конца. В результате все-таки Вера принимала очень большое участие в перестройке этой дачи, чтобы она стала такой, какой мы хотим ее видеть. Мы все сделали, работы закончены наконец. Мы и пожар пережили… Какое удовольствие мы получаем от этой дачи! Юля приезжает туда очень редко, с детьми вообще трудно сговориться. А мы там вдвоем — летом, даже и зимой. Там необычайно хорошо, тихо, спокойно. За окнами сейчас заснеженные деревья, весной они начнут распускаться… Цветы… Изумительно! Там можно жить долго и спокойно. Мы себе обеспечили, слава богу, такую красивую старость, прямо скажем. Вот там можно долго молчать, читать, ходить, смотреть. Там неподалеку прекрасный пруд, благоустроенный, красивый, с лежанками, можно искупаться, позагорать, обратно вернуться… Изумительно проводим время…
Все равно куда-то вытягивает жизнь. Вот в прошлом году сделали большую поездку в Италию, Швейцарию. Но я понимаю сейчас, что самое большое удовольствие я получаю от этой дачи. И Вера — тоже. Самое большое, искреннее и чистое удовольствие.
«Она научила меня всему. Я ее — тоже всему»
— Да, после такого трудно переходить к тяжелым моментам… Но они у вас были. Когда вы уходили, возвращались… Тогда это было непонимание?
— Нет, непонимания не было. Конечно, мы очень разные люди, но в главном у нас сходство большое. Во-первых, профессиональный интерес к одному и тому же. Во-вторых, вкусы сходятся. Мы смотрим какой-нибудь спектакль или фильм, выходим и, не сговариваясь, говорим одни и те же слова — это очень важно. Мелодии, одни и те же старые песни… Вера еще большой знаток оперетты. У нас одинаковая оценка юмора.
— Вот здесь поподробнее. Критерии? Райкин, Жванецкий или…
— Нет, я, пожалуй, пофамильно так бы не стал определять.
— Неужели Евгений Ваганович?
— Нет, не буду конкретизировать. Я помню, как мы с Верой просто кувыркались, когда первый раз познакомились с Хармсом. Это было еще имя неизвестное, и в «Литературной газете», наверное, лет сорок назад были напечатаны хармсовские вещички, анекдоты про Пушкина. Эти анекдоты нас сразили насмерть. Помню, мы начали одновременно хохотать. Еще помню, перед тем, как уехать куда-то в поезде, я в киоске купил журнал «Новый мир» — и там целиком «Театральный роман». Я приехал и стал Вере звонить, чтобы она срочно нашла, потому что это невероятно хорошо, смешно. Тем более мы мхатовцы… Она прочла и в таком же восторге мне звонила. То есть восприятия у нас одинаковые — это главное, что нас соединяет.
А то, что произошло у нас тогда… Может, и хорошо, что произошло. Может, это было и полезно нам. Такое серьезное доказательство от обратного, что мы друг без друга не можем. Три с лишним года это длилось — мы жили порознь. Повод там был достаточно банальным, а причины — наша невероятная усталость. Родилась Юля, я учился во ВГИКе, снимал кино, Вера свои спектакли выпускала. Ребенок не спит ночью, надо вставать, все это в общежитие происходит Театра им. Пушкина… А когда мы разъехались и стали постепенно отходить от всего этого, стало понятно, что порознь хуже, чем вдвоем. Это было самое главное.
— И не было мыслей: хорошо, тогда я найду себе другую женщину?..
— Нет, это все было даже несравнимо. Потом инициатором была Вера, а не я.
— Инициатором расхода или возвращения?
— И того и того. Я даже не совался. Она настолько жестко отрезала… А потом я увидел, что у нее какой-то процесс запустился. Она рассказала, что увидела в Юле так много моего… И поняла, что то, с чем она боролась во мне, будто я просто по лености или из вредности не меняю в себе… Она увидела, что это природа, что я так устроен, и бороться с этим бесполезно. Тем более что я оказался хорошим папой. Каждое воскресенье, если был в Москве, я приходил, брал Юлю, гулял, водил ее в музеи, в ресторан Дома кино, ВТО, мы там обедали. Она росла, все равно под моим колпаком оставаясь, чувствуя меня как папу. Поэтому я вернулся.
Но это было решение опять же Веры. Она получила квартиру от театра, что было равноценно чуду, и прописала меня туда уже в состоянии развода. Мы не развелись физически, все было как-то не до того, некогда. Но, к счастью, не развелись. Она меня туда прописала, хотя подруги ей говорили: «Ты с ума сошла, он же будет претендовать на площадь!» А для меня это было спасением, потому что у меня не было московской прописки.
— Чему вас Вера научила за всю эту долгую совместную жизнь?
— Пожалуй, как это ни смешно, всему. Но и я ее — тоже всему. Мы действительно друг в друга впились и переливали друг в друга свое умение. Прежде всего я в ней ценил, ценю и буду ценить породу: она породистый человек. Она своим присутствием остановит любую пошлую сцену, любое нарушение вкуса. Одним взглядом, поведением. При ней не будут продолжать это. Она очень непрактичный человек, ее легко обмануть — с одной стороны. Но не увлекающийся тем не менее, не впадающий в романтическое забытье. Хотя я вижу, что женщину без узды далеко заносит, если нет рядом мужчины. Тогда женщина сваливается в какую-то мистику, эзотерику, религию… У Веры такого, в общем, не случилось. В религии она очень деликатна. Так, задним числом скажет: вот я сегодня пошла, поставила свечку за здравие, за упокой, за твоих родителей, за моих родителей, за здравие детей… Но без фанатизма. Хотя я видел, что она была очень тронута моим согласием обвенчаться на наше 50-летие. Вот Юля у нас одно время была очень религиозна, причем без малейшего подталкивания с нашей стороны. Она вдруг оказалась такой истовой христианкой православной. Сейчас, по-моему, несколько уже поостыла…
У нас появился один знакомый — в звании генерал-лейтенанта, надо сказать, а при этом по воскресеньям он служкой в церкви работал. Он очень проникся к нам любовью, доверием, и ему не давало покоя, что я некрещеный. И вот он крестил меня и даже обвенчал нас. Ну, не он, по его инициативе… Там были Тася, Андрей, Юля… После этого мы отпраздновали 50-летие нашей свадьбы. Золотой юбилей.
— Ну, а теперь прямо сейчас скажите, пожалуйста, своей жене все, что вы хотите сказать в такой день.
— Я хочу сказать ей только одно слово: БУДЬ!