■ ■ ■
— Светлана, вы обратились к советской классике, но, как мне показалось, услышали ее по-своему, сохранив «душу» песен, написанных в период Великой Отечественной войны. Как происходило погружение?
— Я слышу эти песни с трех лет — с тех пор, как я себя помню. Они были одними из первых композиций, которые я начала петь сама, с мамой, с друзьями во время кухонных посиделок и, конечно, на каждом Дне Победы. Это то, что сопровождало меня всю жизнь. Причем даже безотносительно темы войны, которая побуждала людей к созданию таких произведений, они обладают уникальной красотой и мелодичностью. Сейчас так не пишут. Я считаю, такие вещи воспитывают вкус — не только музыкальный, но и поэтический: в их основе лежит замечательная лирика. И конечно, это нетленное творчество, оно пережило несколько поколений и переживет еще больше.
— Как вы работали над звучанием?
— Для меня было важно сохранить в этом альбоме оригинальные аранжировки. Все партитуры были списаны на слух и прописаны для каждого инструмента. Это материал для большого эстрадно-симфонического оркестра, где есть и струнные (скрипки, вторые скрипки, альтовая, виолончельная группы), и духовые (кларнеты, гобои, саксофоны, трубы), и ритм-секция (барабаны, бас-гитара), и гитары, и мы использовали и записывали все эти инструменты. Поэтому пластинка получилась очень живой и настоящей. Вообще, песни военных лет — это огромный музыкально-исторический пласт, поэтому приходилось выбирать, какие именно композиции войдут в трек-лист. Я выбрала свои самые любимые с детства вещи, исходя из стандартного хронометража звучания пластинки (45–50 минут). Конечно, не все они вошли в состав альбома, но, кто знает, может быть, через несколько лет у этой истории будет продолжение, и мы запишем еще одну подобную работу. Поживем — увидим. Мне кажется, советский период — неисчерпаемая тема.
— С исторической точки зрения это неоднозначное время, вызывающее у людей самые противоречивые эмоции. Какое отношение сформировалось у вас?
— Вы знаете, говоря о нем сейчас, мы часто вспоминаем негативные вещи, в сознании всплывает слово «совдеп»… Но, я считаю, перегибать палку тоже не стоит. Это довольно большой промежуток времени — больше 70 лет, — за который был, например, создан определенный пласт культуры, и это нельзя перечеркивать, сбрасывать со счетов. Мне искренне кажется, что нужно подмечать хорошее. Мы смело можем гордиться советскими песнями. Они способны подпитывать духовно, эмоционально. И вышедшей пластинкой мне хотелось еще раз напомнить о том, что русская душевность, порой граничащая с наивностью, — удивительное качество, которое нужно культивировать, возрождать. Я неоднократно размышляла над тем, как люди в такой тяжелейшей, стрессовой ситуации — в период войны, катастрофы, которая повлекла за собой столько физических и моральных потерь, — могли создавать такие произведения искусства. Все-таки мы непобедимый народ, совершенно уникальный — очень сильный, добрый и гуманный по своей сути.
— А как же «архипелаг ГУЛАГ», репрессии? Столько людей было убито, столько всего уничтожено, в том числе из культурного наследия… Как быть со всем этим?
— У медали есть, безусловно, обратная сторона, о которой мне сейчас не хотелось бы говорить. Это колоссальная трагедия в истории нашей страны. Есть живые люди, есть народ, а есть искусственно насажденные механизмы, созданные для манипуляции, управления. И, по-моему, сущность самого народа никак с ними не связана. Наоборот.
— Ваши родственники пережили блокаду Ленинграда. Они рассказывали вам о происходящем или предпочитали не говорить на эту тему?
— Когда еще была жива моя бабушка, Зоя Михайловна Сурганова, и я задавала ей вопросы о блокаде, она говорила, что вспоминать об этом тяжело, плакала. Но мне удалось узнать некоторые истории. Например, о том, что помимо ужасных случаев краж, вандализма, каннибализма были и многочисленные примеры поддержки, взаимовыручки. Зоя Михайловна жила тогда с дочерью, моей мамой, Лией Давыдовной, и старшим сыном Леонидом в квартире на Загородной улице, а работала врачом-фтизиатром в туберкулезном диспансере; и порой пациенты, которых она вылечивала, возвращаясь на фронт, в знак благодарности передавали ей какие-то посылки, продукты. Это поддержало семью и дало возможность выжить. Супруг бабушки, Давид Васильевич, тогда не жил с ними, потому что нашел работу в пригородном совхозе, откуда тоже при любой возможности отправлял родным еду. Вот то, что я знаю.
— Как вам кажется, тот страшный исторический период наложил отпечаток на музыкальную культуру современного Петербурга? На русский рок в целом? В предпоследнем альбоме «Сплина» «Резонанс. Часть 2», например, есть песня «Оркестр», в которой он вспоминает блокадный Ленинград…
— Конечно, это не могло не отразиться на культуре города да и на самом его «теле»: если вы пройдетесь вокруг Исаакиевского собора, увидите колоннаду, испещренную осколочными «ранениями». Но все-таки эту память больше хранит то поколение ленинградцев, которые сами прошли через это время. И духовно, и даже физически они порой намного сильнее нас и современной молодежи. Они не ноют и знают, что такое настоящие сложности. Если же говорить на тему русского рока… в любом случае он самобытен, он отличается от мировой рок-культуры текстами, глубокими социальными темами, энергетикой, драйвом.
— Какие творческие воспоминания сформировали вас как личность?
— На меня колоссальное влияние в свое время оказал четырехсерийный фильм про Никколо Паганини по книге Виноградова. Я была впечатлена самой картиной, персонажем, игрой актеров, музыкой (фильм озвучивал Коган). Если говорить о более поздней музыкальной эпохе, помню, какое впечатление на меня произвела песня «Я хочу быть с тобой» «Наутилуса Помпилиуса», композиция в исполнении Аллы Пугачевой «Уж сколько их упало в эту бездну…» на стихи Марины Цветаевой. Мне очень нравилась группа Space, я люблю музыку Жан-Мишеля Жарра, произведения в исполнении оркестра Поля Мориа. Таких составляющих огромное количество. Все они постепенно складывались в копилку моего сознания, формировали и в какой-то степени направляли меня.
— Что дали вам самые первые юношеские опыты: работа с коллективами «Камертон», «Лига», «Нечто иное»? Это уже совсем другая жизнь? Или вы остались прежней?
— Безусловно, что-то «наросло». Скажу вам даже, что тогда я была смелее, а сейчас боюсь большего количества вещей, больше себя редактирую, делаю что-то с оглядкой. Тогда же это было абсолютно чистое творчество, не обремененное моими мыслями о том, как его воспримут поклонники, не будут ли они разочарованы, и множеством других, с возрастом появившихся препон. Наверное, лишних. Сейчас я стараюсь от них избавиться, снова себе поверить, отпустить себя, довериться стихийному творческому началу, позволить себе быть, творить как дышать. А это сложно: груз великих имен, конечно, давит.