«Некоторые действительно умирают на сцене, но я не из тех»
— Скажите, вас можно назвать уже пенсионером?
— Ну конечно, давно.
— Но ведь для артиста нет такой категории, он играет, что называется, до конца.
— Всех это не касается. Это касается, например, г‑на Зельдина, еще нескольких персон. А остальные, конечно, стареют, и силы, так сказать, уже не те. И играть, я считаю, не надо уже, потому что это через силу только будет. Нет, некоторые имеют такое крепкое здоровье, что они могут там продолжать и играть до ста лет. Я не из тех.
— Но вы же знаете, как говорят: в здоровом теле здоровый дух. Можно сказать и наоборот, что для артиста сам факт, что он играет, продлевает его жизнь. Известно даже, что артисты мечтают умереть на сцене.
— Ну что за мечта? Ерунда это. Не может быть такой мечты. Некоторые действительно так, умирают на сцене, но я не из тех.
— Но вы помните, как ушел из жизни Андрей Миронов?
— Не знаю, как он ушел.
— В 87‑м году на гастролях в Риге. Играли «Фигаро».
— Да, бывает, я тоже был свидетелем одной смерти актера на сцене. Но мне это не грозит, потому что я уже не играю на сцене.
— И как вы себя ощущаете без театра и без кино?
— Прекрасно. Всему свое время. Играть надо, пока ты молодой, пока у тебя много сил, энергии. А когда энергетика начинает падать вниз, уже, я считаю, пора остановиться.
— Недавно в «Ленкоме» я был на спектакле «День опричника». Леонида Броневого вывозят на каталке, у него там маленькая роль. Но как важно просто видеть Броневого!
— Может быть, я верю. Слава богу, что там такая роль, которую он может играть, сидя на кресле. Хорошо, что такую роль он имеет, и тогда действительно можно играть. Но в принципе я считаю, что это не следует делать.
«Непонятно, кто это с Банионисом?»
— Регимантас, а как проходит ваш день? Вот вы проснулись утром…
— Утром пришла корреспондентка из одного журнала, литовского, и я давал ей интервью. Это заняло довольно много времени, а потом сразу вы позвонили. Потом я съездил в продовольственный магазин, купил что-то, приготовил обед и ждал вашего звонка.
— А что вы будете делать сегодня вечером?
— Придут ко мне из нашего Малого театра, которым, по-моему, до сих пор руководит Римас Туминас. В этом театре будут проводить мой не юбилей, а день рождения.
— Кстати, как вы относитесь к этой цифре интересной — 80?
— Ну что, я нормально отношусь. Всему свое время, наступило и мне 80 лет. Что поделать, я не могу ничего отменить. Я тоже, наверное, приду в этот вечер в театр. Там будут представлять книгу обо мне. Я свои какие-то архивные бумажки отдал театроведу одному, и она написала книгу. Она еще не издана. Может, и не будет издана, не знаю.
— Но это все предъюбилейное. А обычные дни? Вы одиноки?
— Нет, я бы так не сказал. Все равно со мной живет еще один мой сын, младший. Он работает, я ему иногда готовлю кушать. Он поздно приходит, возвращается после работы, голодный, конечно, я ему готовлю ужин. А так… то почитаю, то еще что-нибудь. Проходит время очень быстро.
— На улицах в Вильнюсе вас узнают?
— Нет. Может быть, иногда, из поколения, которое старше. Но это редко бывает. А если узнают, то литовцы не очень быстро показывают свои эмоции. Поэтому если узнают, то не показывают этого.
— Зато, когда вы приезжали в Москву, вас там, наверное, узнавали на каждом шагу?
— Нет, это не так. Хотя мы с Банионисом там часто ходили, но все узнавали Баниониса, а меня нет. Говорили: «Непонятно, кто это с Банионисом?»
— Но вы же знаете, как вас любят в России?
— Да, знаю. Это приятно.
— Больше, чем в Литве, может быть даже.
— Наверное.
— Знаете почему? Не только потому, что вы замечательный артист и не только потому, что помнят фильмы, где вы играли. Но еще россияне больны такой болезнью, как ностальгия.
— Ностальгия по чему?
— По тому времени, которое ушло. По той стране, которой больше нет. По той атмосфере и тем отношениям между людьми, которых тоже уже практически нет.
— Ну может быть. Но я другого взгляда придерживаюсь. Я считаю, что ни о чем не надо жалеть, как поет Эдит Пиаф. (Поет по-французски.) Помните эту песню? Я считаю, что жалеть не надо вообще.
— Это очень, наверно, здравая позиция. Но я слышал, что вы говорили, почти жаловались: вот ушли из одного Союза, а оказались в другом, где Литва превратилась в придаток ЕС. Вам не обидно?
— Я в эти дела абсолютно не влезаю и не сужу. Вообще, политикой я не занимаюсь, поэтому мне гораздо проще. Знаете, мир сходит понемножку с ума. Но, наверное, всем старикам так кажется
— Но когда вы играли героя Гражданской войны Сергея Лазо… Вы тогда были молоды. А сейчас как вы относитесь к этому герою, к этой роли?
— С тех времен уже много воды утекло. И даже отношение к этому герою, по-моему, и в России очень разное. Теперь уже не так просто и однозначно рисуют его судьбу. Это уже далекое прошлое, я не возвращаюсь к этому времени.
«Золотую свадьбу не встретили»
— Есть ли у вас друзья в России? Остались?
— Были. Сейчас очень редко бываю я в России, потому что сниматься мне уже не предлагают. Наверное, режиссеры не представляют меня как Деда Мороза, я похож на него немножко. В таком виде меня режиссеры не видят, поэтому вообще не приглашают сниматься. Я очень давно был в Москве, поэтому связи, отношения с друзьями, конечно, ослабли и очень уже в далеком прошлом.
— Вы довольны своими сыновьями, тем, что из них получилось? Какие у вас отношения?
— Ну конечно, родители всегда хотят, чтобы сыновья были какими-то значимыми людьми, занимали какие-то посты или были королями, президентами. Я на это смотрю гораздо проще. Я доволен тем, чем они занимаются. Важно, чтобы им самим это нравилось. А нравится мне, не нравится, не имеет никакого значения.
— Есть ли у вас человеческая близость с ними, понимание? Или не всегда это происходит?
— Не всегда. По разным вопросам мы часто имеем свои разные мнения. И согласия такого, что сыновья — отпрыски того же самого дерева… такого нет. Но они имеют право и свою жизнь, и свои мысли, и свое поведение выстраивать так, как они сами хотят.
— Хотели бы вы, чтобы старшие сыновья чаще приезжали к вам?
— Двое живут здесь, в Вильнюсе, а только один живет в Лондоне. Но он собирается приехать на мой день рождения.
— Младший сын, с которым вы живете, чем занимается?
— Он автомобильный мастер, занимается ремонтом машин.
— У него пока еще нет семьи?
— Жена есть, но детей пока еще нет.
— То есть так и живете втроем: вы и сын с женой?
— Они вообще странно живут. (Смеется.) В будние дни они живут отдельно: сын живет со мной, жена его имеет свою квартиру. А вот в субботу-воскресенье они встречаются, садятся в машину и выезжают на дачу, в деревню, и там вместе проводят конец недели.
— Высокие отношения, интересные.
— Да, мне тоже интересно.
— Но вы, как мудрый человек, не собираетесь их поучать?
— Ни в коем случае! Правда, иногда таким соблазнам я поддаюсь, но понимаю, что моим нравоучениям грош цена. Просто они сами решают.
— Не так давно у вас случилась трагедия, ушла из жизни ваша жена. Ведь это был счастливый брак?
— Да-да. Но я не собираюсь приводить нашу жизнь в пример молодым.
— Когда вы много снимались, уезжали, ваша жена понимала вас в этом?
— Можно сказать, что да, абсолютно понимала. Потому что она сама была киноактрисой и певицей.
— Сколько лет вы вместе прожили?
— Надо посчитать… Золотую свадьбу не встретили.
«Зимы надоедают проклятые»
— Вспомните, пожалуйста, свой самый счастливый день в жизни. Если он у вас был.
— Много было счастливых дней. Всегда актер счастлив, когда роль получается, когда она у зрителя находит отклик. Но так далеко не всегда бывает. Сколько ролей мы играем и сами не любим этих ролей, и они у зрителя ничего не вызывают. Потому что актер зависим, он не сам выбирает роли.
— Один из самых моих любимых фильмов — это «Мираж», где вы играете Фрэнка Моргана.
— Ой, а я забыл уже. Так, немножко помню, чуть-чуть…
— Вы же во всех этих литовских фильмах хоть и разоблачали прогнивший Запад, играя американцев, бельгийцев и кого угодно, но это было что-то особенное, наше западное кино.
— Мне часто давали роли западных граждан. Просто мы, литовцы, находимся на границе Востока и Запада, и у нас, наверное, есть и то, и другое.
— Вы играли в фильме Николая Губенко «Из жизни отдыхающих» с Жанной Болотовой. Помните атмосферу на съемках?
— Там была плеяда прекрасных актеров… Некоторых уже нет, к сожалению. Николай же сам театральный актер, поэтому репетиции проходили, пробы — процесс был похож, как в театре. Это было очень приятно. Ведь обычно в кино почти не репетируют, а сразу снимают, попал, не попал — это другое дело.
— Регимантас, вам никто не говорил, что вы внешне и по игре похожи на Джека Николсона?
— Первый раз слышу! (Смеется.)
— Да, у вас взгляд очень похож. Такой пронизывающий, где вся прошлая жизнь видна, и чертики в глазах.
— Ну вы тут переборщили!
— Тогда сравните американскую актерскую школу с советской, литовской или российской.
— Просто американцы более свободные люди. Когда они играют, это видно. Это просто образ жизни, наверное, дает, а не какая-то школа. Хотя у них действительно замечательная школа, и к ней очень много приложил сил, я считаю, Михаил Чехов, который там оформил свою систему обучения актерскому мастерству. Ну и там он много работал…
— А Чехов был учеником Станиславского.
— Да, только они разошлись потом. Станиславский говорил: «Я в данных обстоятельствах», — а Михаил Чехов говорил по-другому: «Я не в данных обстоятельствах, но я вам, зрители дорогие, рассказываю про того человека, который мне рисуется в воображении, я передаю вам свое видение этого человека». Это, я считаю, гораздо правильнее. Хотя долгое время мы работали под влиянием системы Станиславского, которая в свое время была революционной, но потом начала деградировать.
— У вас никогда не было желания уехать и жить и сниматься в той же Америке или в Германии, например?
— Никогда! И не потому, что я являлся патриотом своего государства. Нет, скорее потому, что актерская работа связана с языком. Если ты не знаешь языка, нечего тебе совать свой нос туда. Хотя я снимался в Германии немало, но раньше было просто: можно говорить на любом языке, потом все переозвучивалось.
— Но вы все-таки мир повидали?
— Да, я считаю, достаточно. Так что у меня никакой ностальгии, куда-то уехать… Может быть, хотелось, чтобы было теплее… Зимы надоедают проклятые, холода. Хотя довольно мягкие сейчас зимы. Есть государства, где лето не кончается вообще. Хотелось, может, там побывать, но сейчас уже здоровье не такое, чтобы куда-то ездить.
«В принципе, конечно, старость не радость»
— В Москве, после того как вы снялись у Жалакявичюса в «Никто не хотел умирать» вместе с Будрайтисом и Банионисом, вас воспринимали как трех литовских мушкетеров. Но вот недавно ушел из жизни Донатас Банионис, ваш друг…
— Да-да-да. Мы не так давно, пока он был жив, играли спектакль «Невозможная встреча» — о Бахе и Генделе, есть такая пьеса немецкая. Мы долго играли, и вот сейчас уже все… больше не будем играть.
— А с Будрайтисом вы встречаетесь иногда?
— На сцене мы никогда не встречались. А в жизни… Вильнюс — небольшой город, тут можно без особого труда встречаться.
— У вас еще был спектакль «Последние луны», где вы играли старика, у которого умерла жена, и сын хочет быстрее отправить его в дом престарелых. Вы говорили, что очень хорошо понимаете вашего героя — через себя, через свою судьбу даже.
— Мне очень многие вещи там были близки. Я с удовольствием это играл, пока еще был в состоянии играть, пока еще имел силы. А вот сейчас, когда я на самом деле стал такого возраста, то уже, наверное, не смог бы.
— Насколько вы можете понять тех стариков, которых сдают в дома престарелых? Слава богу, у вас нет такой судьбы, вы живете в своем доме.
— Разные судьбы, каждый случай отдельно надо смотреть. Но в принципе, конечно, старость не радость, да.
— А какие плюсы в этом возрасте, Регимантас?
— Про плюсы говорил еще в свое время английский писатель Сомерсет Моэм. У него есть книга «Подводя итоги». Уже к старости он начинает подводить итоги всего того, что он накопил. Там есть вещи интересные, поучительные. Но главный плюс, наверное, опыт.
— В юбилей вас будут чествовать, наверное, наградят?
— Нет-нет-нет, не надо никаких наград, никаких подарков. А вот если придут какие-то знакомые, друзья, родственники, мне будет приятно. Но я ничего не буду играть уже. Ничего.