Вечный поединок
Новые книги поэта свидетельствуют, что он пишет с прежним пылом, что его душа жива потоком чувств, навеянных погружением в юность, и впечатлениями новых дней. Сборник стихов «Пустыня» (2014) по настроению, по теплоте высказывания — это объяснение в любви Родине, природе, великим творцам — Фету, Толстому, Достоевскому…
Новая книга Михаила Синельникова «За перевалом» в 370 страниц, написанная за один год, стала поистине откровением. В зрелые годы поэт много сил отдал переводам стихов поэтов других республик. В большой книге он словно приобрел свободу самоопределения. Наконец-то чувства вырвались на волю. И даже в кризисное мгновение вдруг прорывается обновленное восприятие самого себя. Начало — почти крик: «Во сне забыл, что все погибло». Но пробужденный вдруг обрел высшее просветление: «Душа, рассыпавшись, цвела,/ как переливы дивных радуг/ осколков битого стекла».
Несколько вечеров я читала эту книгу — разговор поэта с самим собой. Он позволяет себе самоиронию: «Только вихрь живых картинок,/ погоняемых судьбой./ Только вечный поединок/ с ускользающим собой».
Успех предугадал «МК»
У начала творчества Михаила Синельникова стоял «Московский комсомолец». Допускаю, эта публикация в какой-то степени содействовала его поступлению в Литературный институт.
— Миша, вы не забыли про давнюю публикацию в «МК»?
— Это важное событие в моей жизни. Первая публикация в Москве.
— Вы не москвич. Кто посоветовал вам принести стихи в «МК»?
— Стихи передал в «МК» Леонид Мартынов. Когда мне было 16 лет, я послал ему несколько стихотворений. И вдруг он мне ответил красочной открыткой. Ему понравились мои стихи. Я был поражен. Потом выяснилось, что случилось невероятное. Среди моих первых стихотворений он нашел одно — в нем я коснулся темы расширения Вселенной. И у самого Мартынова в стихах, написанных в тот же день, возникла та же тема. Мое ему понравилось настолько, что свое стихотворение он просто отложил в сторону.
— Талантливый человек окрылил мальчишку. А самого Мартынова долго до этого не печатали — не позволяли гордому поэту быть самим собой. Несправедливость не сломила талант. Поэт сердцем чувствовал необходимость поддерживать одаренных мальчишек. Вы писали ему?
— Я осмелел и несколько лет посылал ему свои стихи. Конечно, они были далеки от совершенства. Да, просто еще слабые. В какие-то дни я даже порывался бросить сочинять. Но Леонид Николаевич ободрял, верил в меня. И в памяти бережно сохраняю день, когда он вдруг заговорил, что я начинаю оправдывать его надежды. Это произошло через семь лет переписки.
— Очевидно, Мартынов следил за вашими публикациями?
— Да, не все ему нравилось. Но более поздние стихи мои ему нравились. Именно Мартынов научил меня честно высказываться о стихах. На мою жалобу, что вот меня мало печатают, он ответил потрясающе: «А вы пишите так, чтобы вас нельзя было не напечатать!» Мне показалось это жестоким. Теперь я понимаю, что он был глубоко прав.
Нынешние стихотворцы, не читающие никого кроме себя, скорее всего, даже не знают замечательного поэта Леонида Мартынова, уже умершего, и это не делает им чести. В книге «Перевал» Михаил Синельников опубликовал искреннее стихотворение «Памяти Мартынова». Процитирую две заключительные строфы:
Что не увидишь в предрассветной сони!
Давным-давно на Вострякове спит
Весенним днем родившийся в вагоне
Путейца сын, суровый Леонид.
Мне без него сегодня одиноко
Он далеко — попробуй нагони.
Электровоза мчащееся око,
В немую тьму бегущие огни.
— Вы чувствуете, сейчас в литературе, особенно в поэзии, ощущается некая кружковщина?
— В каждом кружке — свой гений, свой гуру. И непризнание других, особенно авторов старшего поколения. Война всех против всех. Вот о Межирове говорили, что он может похвалить стихи и своего врага, если они действительно талантливы. Вот кто не позволял себе хвалить стихи друзей только потому, что они его друзья. Его похвала дорого стоила.
— Межиров вас поддерживал?
— Да, он сделал для меня больше, чем кто-либо другой. Мне также серьезно помог Арсений Тарковский.
— Тарковский умел угадать талант. Я как-то цитировала в «МК» благословляющие слова Тарковского о молодом поэте Александре Сенкевиче.
— Я помню эту публикацию Арсения Тарковского в «Комсомолке» рядом со стихами Сенкевича. Я тогда же, столкнувшись с Александром Сенкевичем (с которым не был знаком тогда) в одном издательстве, подошел к нему и сказал, что мне понравилась его публикация. А случилось это еще лет за 25 до нашей с ним дружбы.
— Миша, какие собственные книги стихотворений вы считаете самыми удачными?
— Как отдельно взятый сборник я ценю свою книгу «Шелк» (2002). Три года назад издательство «Художественная литература» выпустило мое «Избранное». В него вошли лучшие мои стихи из семи сборников. Теперь для меня важны книги последних лет — «Пустыня», «Перевал» и «За перевалом».
Семья
— Дорогой Миша, вы часто вспоминаете поэтов, окрыливших вашу юность и молодость. Очень хочется услышать хоть что-нибудь о вашей семье: об отце, о матери. Что в их характере вас окрыляло?
— Не скрою: я вырос в интеллигентной семье. Отец, Исаак Михайлович Синельников, в юности был литератором, даже членом петроградского Союза поэтов, приятелем молодого Заболоцкого. Два года назад музеем Цветаевой была небольшим тиражом издана книга его воспоминаний, привлекшая внимание филологов, любителей поэзии. Наиболее существенны в этой книжке воспоминания Заболоцкого и очерк о вечере Мандельштама. Мой отец знал или хотя бы видел и слышал всех заметных поэтов, которые жили и бывали в Петрограде-Ленинграде 20-х, 30-х годов. В том числе Сологуба, Кузмина, Клюева, Ахматову, Тихонова и, разумеется, обэриутов. Он даже числился кандидатом в их недолго просуществовавшее объединение.
— А кто он был по профессии?
— Большую часть жизни журналистом, преимущественно военным. А мать, Евдокия Тимофеевна Федина, родом из рязанской деревни. Один год она успела проучиться в касимовской гимназии. А после революции в Петрограде попала девочкой в знаменитый Дом искусств, в эту обитель писателей, изображенную в романе Ольги Форш «Сумасшедший корабль». Там в библиотеке работала ее тетка. Вот деревенская девочка и обитала в библиотеке. Ее простодушная жажда чтения, знаний вызвала интерес у живших в соседней с библиотекой комнате небезызвестных деятелей раннего символизма — Акима Волынского и Любови Яковлевны Гуревич. Они определили ее в педагогический техникум учиться. Чем он был хорош? Там преподавали лучшие профессора старого Петербургского университета, не желавшие иметь дела со студентами новой формации. Моя мать по социальному происхождению вполне могла учиться и в университете, но ей повезло с учебой. И в техникуме она познакомилась с моим отцом. Она была по-деревенски миловидна, носила две роскошные косы, чуть ли не до пят. Хармс говаривал Заболоцкому: «Ну, пойдем смотреть девушку с косами…» И они отправлялись в Герценовский институт, где заканчивала образование моя будущая мать.
— Наверное, женихи роились вокруг нее?
— За год она получила 18 предложений. И вышла замуж за моего отца, чья любовь к культуре, начитанность, свободомыслие ей импонировали. Ее мама, очень религиозная, окруженная иконами, была потрясена. Но вот стали жить вместе, годы, и особенно военные, окончательно всех сроднили.
— А где работала мама?
— Преподавала русский язык и литературу в одной из лучших школ Ленинграда. Семья, состоящая из отца, матери, бабушки и моего старшего брата, пережила совместно самый тяжелый блокадный год. Отец остался до конца. А остальных по «дороге жизни» вывезли в Горьковскую область. Поскольку мать стала директором эвакуируемого детского дома. Большое испытание — выхаживать сирот ленинградской блокады. Некоторые ее воспитанники стали впоследствии видными учеными и с благодарностью вспоминали Евдокию Тимофеевну. После войны семья воссоединилась, и я родился уже в Ленинграде, в детском доме, который тогда находился на территории Александро-Невской лавры. Мать дожила до выхода моей первой книги стихов. Отец успел прочесть и некоторые другие мои книги. Он пережил жену на семь лет.
— Отец высказывал свое отношение к стихам сына?
— Не так давно я вдруг нашел у себя два листка из отцовской записной книжки, где были записаны его рукой два моих стихотворения, сочиненные мной в шестилетнем возрасте. Странное дело: я тогда написал о римской истории, поскольку слышал рассказы о Древнем Риме. Они потрясли меня, и первым явлением моей музы были строки о нашествии готов на Рим.
— А с какого возраста вас захватило стихосложение?
— Лет с 13–14 начал писать постоянно. Отец мягко и деликатно поправлял мои опыты. Я понимаю, что мои возможные литературные удачи становились некоторым реваншем, ведь в юности он тоже сочинял стихи. Видимо, у отца остался на душе горький осадок: жизнь так сложилась, что он не смог воплотить свою мечту. Поэтому для него было чрезвычайно важно знать, насколько я смогу воплотиться.
— А у поэта Михаила Синельникова есть близкие, любящие его стихи?
— У меня есть дочь и внучка. Дочь Маша, она носит фамилию, приобретенную в браке, — Винокурова, подготовила и отредактировала нескольких статей для Биографического словаря писателей. А моя внучка Надя пошла в этом году в первый класс. У нее развит интерес к звучанию и смыслу слов. На днях у нас с ней возник бурный спор. Надя потом присела рядом со мной и сказала строго: «Не нарушай гармонию!»
— Мыслящий ребенок с хорошим чувством слова. Не знаю подробностей вашей личной жизни. Но, судя по стихам нескольких сборников, можно предположить, что вы в последние годы избегали говорить о чувствах, о любви. В вашем сборнике «Пустыня» мало стихов о любви. Наверное, душа поэта вынесла запрет на сегодняшнее обнажение. А может быть, ушла любовь?
— Как раз я думаю, что нельзя быть в стихах обнаженней, чем я сейчас. В ранних был некий герметизм, а сейчас произошла полная разгерметизация. На поставленный вопрос, пожалуй, отвечу так: я думаю, что в беге лет может пройти привязанность. Но любовь не проходит.
— Любовь может затаиться…
— …И открывать в любимом человеке все новое и новое достоинство.
— Полагаю, вы внутренне глубоко и лично проверили эту мудрость на отношении к собственной жене?
— (Улыбается.) Пауза.
— Но одно стихотворение в «Пустыне» пронизано настроением и удовольствием признаться в драгоценности этого чувства.
— Мировая поэзия, да и стихи Пушкина, убеждает: крайне трудно стихи о любви адресовать кому-то определенному. Поэтому вечно идут споры о том, кого так полюбил поэт, кто его вдохновил. А это ведь всесильный бог любви колдует. А слово поэта плывет на волне гармонического звука. Скажу о себе: странным образом я принадлежу к тем авторам, у которых любовная лирика преимущественно поздняя. Мне очень нравится высказывание одного старого прозаика Козина: «Влюбленность — мое обычное состояние».
— Отличная мысль. Моей душе сродни. Синельников, почему-то вы не расстаетесь с пугающим словом «пустыня». Можно предположить, что в сегодняшнем саду чувств поэта поселилась и притаилась эта самая пустыня.
— Тут можно сделать оговорку: слово «пустыня» для меня неоднозначно. Я бывал в пустынях — реальных, жарких и сухих. Есть сверх того и в жизни человеческой пустыня — утраты близких и дорогих. Пустыня все же не до конца безжизненна и безлюдна, она населена теми, кто в ней остался или внезапно явился. Есть у меня строка: «Не столь уж пустынна пустыня твоя».
— Меня пронзила ваша строчка «воздух предчувствий и потрясений». Случалось ли, чтоб ваше предчувствие становилось явью?
— Началось это состояние в детстве. Я жил в сложной обстановке в Средней Азии. Много вольных и недобровольных переселенцев. Много странных людей. Сам мир был удивителен, да и окружение было престранным. Теперь сказал бы: мистика бытия! Мне однажды гениально гадала цыганка. На улице цыганка взяла мою руку, разглядывала ее, а потом сказала: «И все-то твое счастье в белом листе бумаги».
— Скажите, поэт: как вы воспринимаете драматические обстоятельства сегодняшней жизни и нашего нервного бытия?
— В обществе всегда одновременно происходят процессы распада и созидания. Существенно все же, что преобладает: созидание или распад? Эпоха невероятно трудная. Но мне кажется, есть какие-то небесные весы, и страна, столько перенесшая в чудовищном прошлом веке, должна была исчерпать «лимит» страданий. И вопреки всему верю я в будущее России.
19 ноября, в день 70-летия поэта и переводчика Михаила Синельникова, в Большом зале Центрального дома литераторов состоится юбилейный творческий вечер с презентацией книг последнего времени.