— Обычно мы начинаем предварительную продажу билетов за три месяца, и люди об этом знают. Более того, на сайте вывешиваем график: какие спектакли, в какой последовательности продаем. Это правило работает в течение всего сезона.
— Так вот, продажа самого кассового балета Большого театра в этот раз была из ряда вон выходящей. Почему?
— Новогодний «Щелкунчик» — особая история в истории Большого. Такого популярного спектакля в дни, предшествующие Новому году (с 23 декабря по 8 января), нет. Это страсть — всей семьей пойти на «Щелкунчика».
— Это же красиво: всей семьей — на волшебный рождественский балет. Да еще в Большой театр…
— Ничего плохого в этом нет, кроме того, что Москва с гостями — 15-миллионный город. Но мы бы всё продавали спокойно, если бы не перекупщики: они понимают, что есть возможность хорошо заработать на ажиотажном спросе. К тому же в этом году мы играем «Щелкунчика» на 6–7 спектаклей больше, чем в предыдущие годы, иногда по два раза в день. И оказалось, что на тот день продаж попало наибольшее количество спектаклей, что, естественно, вызвало ажиотаж. Ну и потом, некоторые ограничения, которые мы ввели на продажу билетов, вызвали активизацию мафии перекупщиков. Они подготовились более чем серьезно, и то, что было в тот день, я правда никогда не видел.
— Можете рассказать, что было, а то сплошные слухи про смертоубийство у Большого?..
— Мы знаем, что в очереди всегда существуют люди от перекупщиков, но раньше у меня было ощущение, что их просто подвозили. К 10 часам, когда касса открывается, на площадь перед театром въезжало несколько маленьких автобусов, откуда выходили десятки людей и прямо становились к своим людям в очередь, которые там стояли с ночи.
— Послушайте, на Театральную площадь въезд запрещен. А вы говорите, подъезжали автобусы?
- Въезжали спокойно: договаривались, видимо, кому надо платили. И тот человек, который в очереди был пятнадцатым, становился пятидесятым или шестидесятым. Сегодня ситуация иная. Как только очередь начинает формироваться, и желающих приобрести билеты становится более двухсот человек, служба безопасности и полиция начинают эту очередь выстраивать и выдавать браслеты с номерами.
В этот раз уже к четырем утра в очереди было около четырехсот человек. Тогда было принято решение выдавать браслеты, но перекупщики попытались разогнать очередь, распылив газ. Толпа заволновалась, началась потасовка чуть ли не стенка на стенку. Но мы с вечера вызвали полицию, она дежурила, и как только пустили газ — полицейские вызвали наряд ОМОНа. А ОМОН мгновенно всех выстроил, мы раздали браслеты, и очередь успокоилась.
Эти браслеты мы ввели еще в прошлом году. И если у вас нет браслета с номером, то ничего не получится. Этим мы осложнили жизнь перекупщиков.
— Интересно, какова такса «левого» очередника?
— Не знаю. Полагаю, что тем, кто стоит дольше, они и платят больше, а тем, кто раньше подъезжал и вставал к своим, платили меньше. Теперь к очереди уже так присоединиться невозможно.
— Вот человек отстоял. Сколько он может приобрести билетов в одни руки?
— Два билета. Из-за этого, я думаю, мы резко увеличили расходы «конкурирующей фирмы»: при перепродаже они поднимают цену — мы это всё увидели на сайтах. Мы ввели персональные билеты для разных категорий льготников: человек по ветеранскому удостоверению или другому документу может приобрести билет только для себя. Вы ветеран, вы в нашем списке, приходите без очереди и приобретайте. Если вы в силу тех или иных обстоятельств не можете пойти на спектакль, то обязаны этот билет сдать, вам вернут деньги. И если раньше в ветеранской очереди выстраивалось по 60–70 человек, то с введением персонального билета она сократилась до 6–7.
— Вот смотрите, Владимир Георгиевич, сколько вы ввели ограничений — браслеты, именные билеты, — но на каждое ваше действие находится противодействие. Мафия бессмертна?..
— Насчет бессмертия не знаю, но работать нам становится все сложнее. Перекупщики теперь легально уходят в Интернет — с двумя сайтами мы судились и выиграли 5 миллионов рублей. Но они тут же создают новые домены, причем не в России. И мы ничего не можем сделать, если в названии не используется «Большой». Человек, скажем, набирает в поисковике «купить билет в Большой театр», и у него тут же высыпается множество сайтов. Несмотря на то что мы на нашем же сайте предупреждаем, с какого конкретного сайта можно покупать, где можно попасть на перекупщиков, в разы увеличивающих цену (плюс доставка), люди все равно попадают туда, где билет на тот же «Щелкунчик» доходит до 52 тысяч. Они уверены, что эту цену выставляет Большой…
— А какой ценовой потолок для «Щелкунчика» на 31 декабря? И какова маржа при перепродаже билетов на «Щелкунчика» или теперь «Манон», когда поет Анна Нетребко? Вы пытались посчитать?
— Наш потолок на спектакль 31 декабря — 20 тысяч. Например, у нас 25 спектаклей «Щелкунчик», спекулянтами скуплено на каждое представление, предположим, 200 билетов из 1500 — это 5000 билетов. Допустим, билет стоит 10 тысяч, умножаем на 5 тысяч — 50 миллионов, это если по двойной цене. Но они-то продают в 5–6 раз дороже! Причем я заметил: как только мы вводим какое-то ограничение, в дирекцию тут же мгновенно поступает пачка писем с криками: «Доколе?! Вы ограничиваете! Не даете возможность простым людям попасть в театр!» И все это от имени народа…
— Эта проблема существует на Западе?
— Я привожу всегда пример, который сам наблюдал у Венской оперы. Там вокруг театра тоже ходят люди в таких красивых старинных ливреях. Я специально узнавал — это частники, никакого отношения к театру не имеют, это их бизнес. В кассе нет билетов, а спрос есть. «А что у вас есть?» — спросил я у них. Тогда один откинул полу ливреи — внутри нее вделаны кармашки, а в этих кармашках билеты, аж по числам. Так вот, у них увеличение цены по сравнению с той, что в кассах, не более чем на 10–15%. Если билет на «Богему» стоил 120 евро, значит, у перекупщика — 140–150. Потом директор театра мне объяснил, что у них жестоко карается законом торговля фальшивыми билетами. Тут же включается полиция.
— А наша полиция включается?
— Нет. Полиция видит, как торгуют, но никто не вмешивается. Когда я разговариваю с представителями власти, мне отвечают: «А у нас нет оснований». У нас это не запрещено: хочешь продать билет — продавай. Правда, есть одна зацепка, к которой все-таки может придраться государство: люди, которые перепродают билеты, получают доходы, а значит, должны платить налоги. Но вы же понимаете, что никакие перекупщики никаких налогов не платят. Государство может этим заняться, отследить систему и устроить показательный процесс — но этим должно заниматься государство, а не театр.
Мы должны работать в правовом поле. Вот, скажем, нанятые студенты или бомжеватого вида люди, которые за 300 или 500 рублей отстоят вам, где и сколько хотите, купили билеты, отошли от театра на некоторое расстояние и крепким таким ребятам их передали. Ни наша служба безопасности, ни полиция не имеют права ничего делать. Он скажет: «Это мой товарищ Петя».
Обычно билеты попадают в два канала: первый — к тем, кто будет продавать их непосредственно у театра, живьем, в день спектакля. (И они там порой зарабатывают деньги, которые даже на сайте не обозначают: в день перед спектаклем ставки резко возрастают.) Второй — билеты попадают на сайты, где продаются в три-четыре, а то и в десять раз дороже, чем по номиналу у нас.
— Хотелось бы побольше узнать об опыте театров Ла Скала, Опера Гарнье, Ковент-Гарден… Насколько там сильна билетная мафия?
— Спекуляция там существует, но не такая, как у нас. Там люди не будут покупать у перекупщиков билеты втридорога, а у нас — покупают. Есть, конечно, группа людей, которая всегда готова доплатить, но если нет билетов, люди просто не пойдут к театру. А у нас — нет билетов, но все знают, что есть этот канал. А он есть потому, что покупают за любые деньги.
— Прошу не обижаться на мой вопрос, но ни для кого не секрет, что источником получения билетов для спекулянтов зачастую становятся сами театры, а точнее, кассиры, администраторы — словом, все те, кто так или иначе связан с продажей билетов.
— И у нас это было. Здесь существовала определенная система: артисты, работники театров имели право приобретать определенное количество билетов. Для этого была специальная бронь. Анатолий Геннадьевич Иксанов (предыдущий директор БТ. — М.Р.) отменил эту историю, так что сегодня это невозможно.
— Но как вы можете это проконтролировать и какие гарантии можете дать?
— Мы вывешиваем на сайте всю информацию — весь зал, официально объявляем, какое количество билетов и на какие спектакли продаем. И по табло всегда можно отследить, как билеты уходят в продажу. Более того, мы же продаем их по паспортам в первый день предварительной продажи: я могу спокойно проверить, какое количество людей пришло и сколько билетов куплено ими. Если прошла тысяча — значит, около двух тысяч и продано. У меня как у директора существует бронь разных федеральных государственных учреждений, которым мы продаем билеты по специальным заявкам. Должен сказать, что у нас еще существуют обязательства перед партнерами — это спонсоры, и в этих спонсорских договорах прописано право на продажу им определенного количества билетов в течение сезона. На «Манон Леско», премьера которой только что состоялась, спонсоры сразу исчерпали половину годового лимита. Это при том, что они подавали заявки на 160–180 мест, мы вынуждены были сократить их до 60. И больше не дадим.
— Много мест?
— Что-то около 300 билетов; конечно, на премьерные спектакли бронь может быть и чуть больше. У нас также есть неудобные места и дешевые билеты, которые мы частично продаем по студенческим билетам. И тут перекупщики влезают, так что вынудили нас спрашивать теперь студенческие удостоверения. Недорогие билеты мы продаем и через специальные социальные организации, которые знают своих людей, и мы даем им список спектаклей и определенный лимит билетов.
— То есть вы 100% гарантируете, что внутри театра нет утечки?
— Дать гарантии, что у нас нет утечки, я не могу, 3000 людей работает, но очень серьезно стараемся контролировать. Мы максимально стараемся за этим следить, хотя на самом деле нужно отслеживать только очень популярные спектакли.
— Интернет-трансляции, которые стал делать Большой по стране, способны подорвать спекуляцию? Ведь есть возможность если не вживую, то в хорошем разрешении увидеть это на экране…
— В России, в отличие от Запада, практически нет кинотеатров, которые занимаются трансляцией оперных и балетных спектаклей. Вот я был сейчас в Новосибирске — так вот, у них трансляция идет только в одном кинотеатре. Я не поленился, зашел: «Как ходят люди?» — «Когда трансляция, у нас полный зал». А что такое на Москву 2–3 кинотеатра? Это проблему с билетами не решает, в отличие от Европы, где, если спектакль вызывает интерес, моментально увеличивают количество кинотеатров.
— И все-таки, вы считаете, мафия непобедима? Я даже представляю, как эти люди будут читать наше интервью и думать: «Смешные дурачки, сидят, серьезно про нас рассуждают…»
— Представляю.
— А к вам как к директору подбирались? Делали предложение, от которого нельзя отказаться?
— Ни разу. У меня была ситуация выяснения отношений с этими ребятами 20 с лишним лет назад, когда я еще работал в Театре Станиславского…
— И как это выглядело?
— Тогда мы их просто выгнали из помещения театра: они внаглую торговали в кассовом зале. Мало того, они были связаны с одним нашим администратором. Я утром получал сводку о том, что у меня все продано, а к вечеру понимал, что часть билетов после начала спектакля вновь возвращалась в кассы. Я его уволил, и ребята начали жестко действовать. Когда я выходил из театра, они в открытую спрашивали: «Ты не боишься за своих родственников?..» Я вынужден был тогда обратиться в милицию, причем на уровне районного отдела меня просто бы послали. И с ними встретились, предупредили, что если, не дай бог, со мной что-то случится, у них будут проблемы.
— Вот видите, значит, возможно, если где-то наверху кто-то с кем-то встретится и серьезно поговорит?
— Сейчас многое изменилось, в том числе и в структуре билетной мафии. Я же вижу только исполнителей, торгующих билетами около театра…
— А боссы ходят в Большой театр, на лучших местах сидят?
— Думаю, что, может, и ходят. Бороться с мафией можно только по законам рынка: цена должна быть такой, по которой билеты покупают. Чтобы эти же самые деньги, что идут перекупщикам, шли театру. Повторяю, мы спокойно можем поднять цены на билеты, но российский театр был всегда социально ориентирован. Продавать билеты по 30–40 тысяч для нас реально, но вы представляете, во что превратится Большой театр в глазах общественности, СМИ?
Пользуясь случаем, обращаюсь к зрителям: дорогие, не покупайте билеты у спекулянтов! Пока вы не поймете, что вы не должны поощрять этих людей и платить им бешеные деньги, спекуляция не уйдет.
— Если они такие умные и изобретательные, может быть, их на работу в Большой пригласить, они прекрасно построят систему?..
— Система очень простая, я сам могу ее построить. Причем не нужно менять 100%-но ценовую политику: нужно сделать небольшое количество дорогих билетов — приблизительно то, которое они продают за ту самую цену. Дешевый билет продать задорого сложнее. Если они купят билет за 1500, где и сцену-то видно не полностью, а только три четверти, так они этот билет за 30 тысяч не продадут.
— Но я нисколько не удивлюсь, если выяснится, что билетную мафию крышует, уж извините, какой-нибудь депутат, бизнесмен или полицейский. Если они крышуют, как выяснилось недавно, ночные клубы и приторговывают там подростками, то билеты в Большой сам бог велел им контролировать.
— Не исключаю. Там, где есть возможность заработать, где есть деньги, все возможно. А там, где есть возможность заработать большие деньги, — что ж тут говорить. Никогда у Ковент-Гардена человек не купит билет в два раза дороже — предлагайте, не предлагайте…