Красный октябрь. 10:45. Пью кофе у пока закрытого фотоцентра. Рядом двухметровый мужчина за 60 – седой, в цепях и костюме «Adidas» – пытается поймать в кадр всего Петра I. Пытается долго – на мыльницу. Вот кажись, что-то получилось: улыбка, глаза в поиске другого вида для съемки. А в «носу» острова больше ничего удивительного: строительные леса закрывают вид на реку, тусовщики давно спят, заведения еще не открылись. В общем, кроме меня, ни души.
– Доброе утро. У тебя кофе в руке? – вежливо интересуется он на английском.
– Здрасьте. Латте.
– Для меня?
– Пожалуйста (удивленно протягиваю одноразовый стакан).
– Вот спасибо. Подмерз у вас.
– А вы из каких краев?
– Американских.
– С чем пожаловали?
– Как видишь, с фотоаппаратом. Могу щелкнуть на фоне фактурной стены из кирпича.
– Давайте, но быстренько. У меня за этой стеной скоро интервью.
– Ооо! С кем?
– С фотографом, тоже из Америки. Он Михаила Барышникова так снимает, что дух захватывает.
– Тогда можно не торопиться. Этот фотограф я.
– Замаскировались же: в шапке и шарфе по нос вас не узнать.
– Колотун. Смотри: фотоцентр открывают. Давай зайдем, сбросим верхнюю одежду и внутри пофотографируемся – ты меня, я тебя.
Проходим через служебную дверь и оказываемся в комнате с нужной выставкой. Идет монтаж, но архитектура уже вырисовывается. Часть черно-белых серий (например, где Барышников в белом смокинге за шикарно сервированным столом бросает салфетку) весит строго в линию, если смотреть их последовательно – создается эффект видео. Остальные кадры кучкуются по съемкам (их у Барышникова с Уитменом было пять). Тренировки в спортзале. Съемки на спектаклях. Танцовщик дома. На улице. Отмечает юбилей своей студии. Наконец, контактные отпечатки с репетиции спектакля «Occcasion Piece» – па-де-де двух великих мастеров балета Барышникова и хореографа-новатора Мерса Каннингема.
– Роберт, вы такой простой: ни с того ни с сего снимаете кого попало. С Барышниковым тоже без прелюдий получилось?
– Можно и так сказать, но он был ко мне расположен еще до знакомства. Моя бывшая жена танцовщица Шелли Вашингтон его лучшая подруга. Когда у нас только начали завязываться отношения, я пришел к ней в театр. Мы сели поболтать в зрительном зале, на сцене которого репетировал Миша. Каждые 10 минут он походил к Шелли за советом. Меня это раздражало, ведь я хотел побыть с ней наедине. Потом её позвала руководитель, и я остался один – взглянул на сцену и обалдел. Барышников просто парил. Не знаю, как описать увиденное.
– Иосиф Бродский, близкий друг танцовщика, называл его танец «метафизикой тела, которая вырывается за рамки балета. Барышников – это умное тело, которое несет в себе целый мир».
– При этом он первоклассный фотограф, на этой почве мы и сошлись. После знакомства в театре мы поехали в его дом под Нью-Йорком. Он показывал свои снимки, я – свои, которые только привез с Кубы. У нас одинаковый подход: оба не любим искусственную съемку в студиях, выдуманные позы, предпочитая фиксировать жизнь. Мы так увлеклись разговорами о фотографии, что не заметили, как прошел день. Когда я возвращался к себе, понял, что даже не запомнил, где Миша живет.
– Что-то в его доме выдает, что его хозяин русский?
– В нет и намека на вашу культуру: никаких самоваров, матрешек и ковров. Вообще Миша по духу и поведению типичный американец. В нашем обществе он свой в доску.
– Он не капризный в работе? Все-таки знаменитость, тоже фотограф: знает, что и как должно быть.
– Он простой, вежливый и конкретный. Дорожит временем, поэтому отказывается от многих съемок. Тем более он уже поработал со всеми лучшими фотографами, включая Энни Лейбовиц. Всегда знает, чего хочет. Если ему что-то не нравится – говорит сразу.
– Часто ему на вашей памяти что-то не нравилось?
– В 2015 году Миша позвал меня снять вечеринку в честь 10-летия его студии. Когда я пришел, мне сказали: «У тебя есть 45 минут. Барышников сменит несколько костюмов, они должны быть в кадре вместе с обувью». Я понял, что им нужен не я, а фэшн-фотограф, который работает со штативом, специальным светом, навороченным фотоаппаратом. Было поздно, что-то я, конечно, отснял на крошечную Sony. Результатом остался недоволен.
– Вы снимаете только на мыльницу?
– Да, хотя у меня есть огромный цифровой зеркальный Nikon. Я специально брал на юбилей крошку, чтобы меня никто не замечал и не позировал. Когда рассмотрел дома съемку, увидел, что там есть все, кроме Миши. Позвонил ему и попросил увидеться еще раз. У него было только 10 минут. Я предложил несколько вариантов, он сказал, что так его снимали уже раз 100. Тогда я придумал интересный ракурс – он высунулся из окна своего кабинета, и попал в кадр с отражением.
– Прыгнуть в бассейн одетым тоже ваша идея?
– Фотосессия с бассейном связана с рекламой его аромата женских духов, на русском бы они назывались «Сумасшедшая классика». Для фотосессии мы арендовали особняк в пригороде Нью-Йорка: с лесом, камином, бассейном. Есть экспрессивные кадры, где Миша ходит вокруг него, сидит на бортике, подбрасывает капли воды. Я снимаю, как будто стреляю: очень быстро и много. Просмотр таких снимков подряд создает эффект кино. Но в истории с бассейном не хватало кульминации, я набрался смелости и попросил Мишу прыгнуть в воду. Он согласился. Теперь эта фотография весит в его кабинете.
– Ваши первые серии очень динамичные, последние – статичные. С чем это связано?
– Миша повзрослел. Выступает больше как актер, чем танцор. Хотя обязательно двигается на сцене, и по-прежнему завораживает публику. Перед отъездом в Москву я видел его спектакль «Барышников — Бродский»: он читает там стихи, при этом телом вытворяет что-то невероятное. Я поснимал постановку, но фотографии пока никому не показывал, даже Мише.
– Он отбирает с вами кадры?
– Никогда: он мне доверяет. Я всегда занимаюсь отбором сам. Только для этой выставки работы выбирала куратор Яна Искакова. Она отыскала в моем архиве кадры, которые я никогда не напечатал. Она почувствовала в них силу (речь идет про триптихи с репетиций, – «МК»), и не ошиблась. Теперь я удивляюсь, почему я их не замечал.
– Может они заиграли после обработки?
– Представленные здесь работы прошли минимальную обработку, в основном это ретушь, так как мы работали с негативами. Фильтрами вообще не пользуюсь – я за естественную съемку. Хотя понимаю, что после грамотного постпродакшна и паршивая фотография может стать шедевром.
– Это любят в инстаграме. Вы им пользуетесь?
– У меня есть аккаунт, но его ведет помощник. Он выкладывает мною снятые фотографии. Я человек, который старается не связываться с искусственным миром, предпочитая ему реальный.
– Какой он для вас? Судя по фотографиям, вы живете в роскоши, постоянно путешествуете. В реальном же мире есть бедность, голод, война... Стараетесь этого не замечать?
– Говорить об этом важно, и я часто смотрю военные съемки или кадры из Африки, но сам делать такое не способен. Я не представляю, как можно отснять нищих, а потом вернуться в лофт в центре Нью-Йорка. Это нечестно. В таком случае я им не помогаю, а делаю на них карьеру. Если бы я был молодым, то может быть посвятил свою жизнь бедам нашего мира.
– Однако в молодости вас занесло совсем в другую степь...
– Если вы о том, что я хиппи, то да, я люблю секс, рок-н-ролл, наркотики. Правда, с последним завязал после того, как чуть не умер от передоза.
– Наркотики не мешали вашей работе?
– Наоборот, они расширяли сознание и помогали видеть что-то иное. Если бы у меня не было такого опыта, я был бы скучным, со мной не познакомилась такая горячая женщина как Шелли, и у нас бы не сложилось ничего с Барышниковым.