— А чего это вы поступили в строительный? Не сразу актерство прорезалось?
— Да у нас все в семье потомственные строители. Но в МИСИ, по счастью, образовался театральный кружок, имевший звание народного театра. И вот однажды юмористов из разных вузов пригласили на один большой концерт в Первый мед, сеченовский. Там, кстати, мы познакомились с Аликом Аксельродом, который уже работал врачом и тоже был членом юмористического коллектива. На концерте выступали и студенты журфака МГУ, во главе которых стоял Розовский… Когда мы все перезнакомились, меня и приняли (через экзамен в три тура) в знаменитую студию «Наш дом» при Московском университете.
— Работа закипела?
— 27 декабря 1958-го показали наш первый спектакль «Мы строим наш дом». Вот тут я родился как актер. На просмотре, кстати, присутствовал Аркадий Райкин, что тоже сослужило мне службу в дальнейшем… Все нас называли «инженерами из самодеятельности». И действительно — в течение 12 лет я работал главным инженером в цехе запчастей одного НИИ. На работе по специальности мы получали зарплату, но для души оставалась именно деятельность в «Нашем доме», где, понятно, никакой зарплаты не давали. Повторяю, вся душа была там. И когда «Наш дом» закрыли решением сверху (а это времена жесткой цензуры), мы уже не могли, конечно, чувствовать себя никакими инженерами…
— А как вообще совмещать удавалось?
— Все так жили: ночью репетировали, затем ехали домой поспать на каких-то пару часов, а к восьми утра поспевали на работу в институт. И не просто на работу: я проектировал объект в цехе. Голова от сна падала на доску. Я выходил из комнаты, где сидела вся наша бригада, и бегал по коридорам несколько часов, чтобы не заснуть. В пять нас отпускали, я бежал к кому-то из ближайших знакомых на часик поспать и в ночь «заступал» в «Наш дом» на репетицию… 12 лет в таком режиме — это не шутка. А летом — на гастроли в Сочи, Ялту… на Сахалин…
— Такая страсть до актерства?
— Актерская деятельность сидела в нас от затылка до кончиков пальцев. Невозможно было ничем другим заниматься. Уже стало ясно, что с инженерией пора завязывать. Но после закрытия «Нашего дома» на работу в другие театры нас не брали без актерского диплома. Брали только Юрий Любимов и Аркадий Райкин. Вот я и стал с 1971-го работать в Ленинградском театре миниатюр под руководством Райкина. С ним мы проработали в итоге 17 лет! Мне часто задавали вопрос: «Что ты сидишь в театре у Райкина? Это театр одного актера. Кто тебя там заметит?..»
— Но какая школа, вероятно!..
— Конечно. Во-первых, это не просто театр Райкина и не просто театр одного актера. Это величайший артист современности, мирового масштаба. Поначалу я с ним себя чувствовал неуверенно. Театр гремел и был на пике славы, мне поначалу трудно было влиться. Но я получал хорошую поддержку со стороны самого Райкина, он во многом помогал мне… К тому же я старался выполнять те задачи, которые он передо мной ставил. Хотя трудно было сделать именно так, как он просил. Нужно было, чтоб моя органика хотя бы как-то его удовлетворяла и была его достойна. Мне кажется, ближе к концу нашего с ним контакта я этого все-таки достиг.
— Он был жестким руководителем?
— Нет, жестким не был. Когда он стал режиссировать свои спектакли в последние годы, в нем гениальный актер всегда забивал режиссера. И, наверное, в этом отношении было тяжело. Вот режиссирует он какую-нибудь миниатюру. И показывает всем, КАК надо это играть. Показывает, понятно, гениально. Но повторить эту гениальность никто не мог, в этом проблема. Я-то не Райкин и не мог повторить все то, что он требовал. Поэтому приходилось искать компромисс.
А как Райкин работал с текстами!.. В других театрах пьесы шли в основном написанные оригинальным текстом. А Аркадий Исаакович начинал править авторский текст. Порой по 20 раз переписывал. Авторы потом сами себя не узнавали. Но Райкин на то и Райкин, что все переделывал под себя. Он пробовал разные варианты на разных зрителях. Работа с текстом была у него в крови, и она была самой важной частью постановки. Нет, серьезно: доходило до сотни переделок! И в этом его самая гениальная черта: он точно ловил, как в этом месте надо сказать. А все остальное ему ничего не стоило — сделать на публике, произнести… Всему этому я и учился.
— Райкин зрителя любил? Нет, ну, знаете, может, другой контакт, иная мотивация...
— Нет-нет, зритель для Райкина был главным критерием. Он очень живо чувствовал реакцию зала. Многое в уже отрепетированном, сделанном номере он исправлял или убирал по ходу спектакля, если не видел реакции. А если в запланированных местах отдачи все-таки не было, за кулисами всегда произносил: «Да, зал сегодня был тяжелый…» Для него было счастье, когда энергетика летела со сцены в зал и обратно. Так и у меня теперь: когда в задуманных местах реакция есть, как бы открывается второе дыхание. А нет — в следующий раз стараюсь играть по-другому.
— Комедийный образ сам нашел вас по жизни?
— Конечно, посмотрите на меня! В этом виновата моя фактура, чувство юмора, гротеск в моей пластике. Так что всю жизнь я считался актером комедийного плана. И только в последние годы появились роли более серьезные, построенные на трогательности, драматизме, — роль Башмачкина или дедушка Соломон Тор в фильме «Жизнь и приключения Мишки Япончика».
— Кстати, говоря о фильмах, — вы беретесь за любую роль, которую вам предложат?
— Зависит от того, роль это или эпизод. На эпизоды я соглашаюсь почти всегда: почему не сыграть, если вся съемка длится 2–3 часа? Почти даже не задумываюсь. А вот если роль — то уже стараюсь выбирать. Их у меня полсотни в кино.
— Ну и занятость в театре Марка Розовского, где вас так любят...
— Да, это последняя треть моей биографии. Как поется, «мои года — мое богатство». А с Марком Розовским мы как сводные браться. Самое большое ругательство Розовского на репетиции, когда я что-то делаю не так, — он подпрыгивает до потолка и кричит: «Саня, ты жопытный актер!!!»