Но и 66-й сонет — тоже перепев, производное от Библии, интерпретация ее притч и заповедей. Удивительная простота отношений Бога и людей в этой Книге! Христос говорит ученикам: «Поезжайте и забросьте сети!» — «Но мы ловили и не поймали ничего». — «А вы еще раз забросьте». Итог: полные лодки добычи.
«Ах, ты не веришь в мое благовещение? — говорит архангел Гавриил человеку. — Лишаю тебя дара речи — до момента исполнения того, что я предрек». Заметьте: не навсегда лишается дара речи человек, а пока чудо не исполнится. Гуманизм в наивысшем проявлении!
Иов Многострадальный внушает жене и друзьям: «Хорошее будем принимать от Бога, а плохое — не будем? Так нельзя!»…
Поразительно, что мудрец знает: от Бога может быть и нехорошее. Зачем, зачем Господь поддался на уговоры Сатаны и стал испытывать безупречного Иова?
Перекличка
Иногда кажется: в тиши библиотек перекликаются забытые и полузабытые авторы бессмертных строк, они пытаются воззвать к потомкам, напомнить о себе. «Эй, вы! То, что я в свое время изрек, как нельзя более точно объясняет нынешнюю ситуацию, анатомирует ее!»
Если не удается докричаться, творцы, мыслители, прозорливцы начинают спорить между собой, не соглашаться и соглашаться, затевать новые дискуссии или надменно отмалчиваться, давая понять: мелкие, несолидные диспуты — не их уровень, не их удел. О чем только не говорят толстые и тонкие тома! О любви, политике, искусстве, бессмертии души, диетах для похудания… Рассказывают прелюбопытные истории, свидетельствуют о современниках, сплетничают, сварливо обвиняют, превозносят, хулят, несут откровенный вздор.
Вот выступает, подбоченясь, двухтомный Сервантес и рассказывает о неустаревающих странствиях благородного идальго. «Сегодня такое рыцарство слабо?»
Вот подает тоненький голосок Неточка Незванова из пронзительной повести Достоевского.
Вот мудро рассуждает Омар Хайям (в переводе Румера): «ты лучше голодай, чем что попало ешь, и лучше будь один, чем вместе с кем попало».
Одна поэтическая строка поправляет другую: «я вас любил так искренне… так нежно…» — Но это же анахронизм, архаизм! Вчерашний день! Сегодня надо рифмовать иначе. То есть не рифмовать — рифмы тоже не в моде. А напрямик, белым стихом: «Я вас ненавижу так искренне! Так истово!»
Но это, так сказать, лирика, дневники чувств, летописи переживаний. А вот конкретика… Осязаемые свидетельства времени, неустаревающие рассуждения, которые навеяны, продиктованы историческим моментом…
Например, мысли о России и ее будущности, высказанные замечательным поэтом, истинным другом Пушкина Василием Андреевичем Жуковским.
Жуковский
«Лучше тех границ, — пишет поэт, — которые теперь имеет Россия, и выдумать ей невозможно (хотя и теперь уже есть для нее бедственные излишки); но горе, если мы захотим распространяться!»
■ ■ ■
И еще: «Один строгий порядок, вследствие коего все на своем месте, еще не составляет благоденствия общественного… При порядке должна быть жизнь. Порядок есть и на кладбище, и там его ничто не нарушает, но это порядок гробов. Чтоб было в государстве благоденствие, необходимо нужно, чтоб все, что составляет жизнь души человеческой, цвело без всякого утеснения…»
■ ■ ■
«Жизнь, — говорит он в письме от 28 октября 1842 года, — между неподвижностью и разрушением. Останавливать движение или насильственно ускорять его — равно погибельно. Это равно справедливо и в жизни частного человека, и в жизни народа. Государи и князья живут двойною жизнью: народною и своею. Как простые люди они должны понимать свое время, должны поставить себя на высоту своего века своим всеобъемлющим просвещением, своею непотрясаемою правдою, основанною, с одной стороны, на святой любящей правде Христа, а с другой — на строгой правде закона гражданского. Как представители народа они должны жить его жизнью, т.е. уважать его историю, хранить то, что создали для него века, и не самовластно, а следуя указаниям необходимости, изменять то, что эти же творческие века изменили и что уже само собою стоять не может… Одним словом, движение тихое есть порядок и благоденствие, движение насильственное есть революция…»
Кропоткин
Мемуары Петра Кропоткина, воспитанника Пажеского корпуса, выдающегося исследователя-географа, мыслителя, социалиста-анархиста, многократно издавались — у нас и в других странах. Читая их, поражаешься актуальности отображенного в его книге прошлого. Да и прошлое ли это или бесконечно продолжающаяся российская притча о временах и нравах? «Повсеместно в министерствах, а в особенности при постройке железных дорог и при всякого рода подрядах грабеж шел на большую ногу. Таким путем составлялись колоссальные состояния. Флот, как сказал сам Александр II одному из своих сыновей, находился «в карманах такого-то». Постройка гарантированных правительством железных дорог обходилась баснословно дорого. Всем было известно, что невозможно добиться утверждения акционерного предприятия, если различным чиновникам в различных министерствах не будет обещан известный процент с дивиденда. Один мой знакомый захотел основать в Петербурге одно коммерческое предприятие и обратился за разрешением куда следовало. Ему прямо сказали в Министерстве внутренних дел, что 25% чистой прибыли нужно дать одному чиновнику этого министерства, 15% — одному служащему в Министерстве финансов, 10% — другому чиновнику того же министерства и 5% — еще одному. Такого рода сделки совершались открыто, и Александр II отлично знал про них. О том свидетельствуют его собственноручные заметки на полях докладов государственного контролера (они напечатаны были за несколько лет в Берлине). Но царь видел в этих ворах своих защитников от революции и держал их, покуда их грабежи не становились слишком уж гласны».
Шульгин
Вы, может, думаете, что о «давнем споре славян между собой» — на этот раз русских и украинцев — ничего прежде не говорилось? Как бы не так! Вот мысли человека уникальной судьбы, принимавшего акт отречения из рук Николая II, члена Государственной Думы, сбежавшего после революции за границу, а потом приезжавшего в Россию в качестве шпиона. Василий Витальевич Шульгин, доживавший свои дни в ссылке во Владимире (во время Второй мировой войны он был пленен советской армией и получил тюремный срок, который отбыл в лагере):
«Разумеется, под словом «русский народ» я не разумею одних только северян, то есть великороссов. Эти последние имеют, конечно, полное право называться русскими, ибо они бесспорно русские, но все же они имеют это право не столь полное, как южане. Эти последние имеют право на «русскость» полнейшее, ибо слово «Русь» преимущественно связано с Киевом. Разумеется, я отметаю все «украинские» россказни, как лживый вздор, который в свое время будет ликвидирован проснувшейся гордостью южнорусского населения. Оно не позволит, чтобы его обманывали, как малого ребенка. Русским народом я считаю великороссов, малороссиян и белорусов, а также и всех тех иных кровей российских граждан, которые подверглись процессу ассимиляции и считают себя русскими».
■ ■ ■
«Самолюбие проснувшегося южно-русского народа не позволит, чтобы ему морочили голову польско-немецкими сказками, принимая его за дурачка-непомнящего. Малая Россия вспомнит, что она — Россия par excellence (в высшей мере (фр.) и пошлет к так называемой mere de biss всех украинствующих вралей. Но… но «особенности» южно- и северно-русские, подновленные годами разделения, останутся. Южная Россия, даже приняв свое старое наименование Малой, то есть исконной Руси, некоторое время будет настроена сепаратистически; если не в смысле политическом, то в смысле культурном. Будут попытки строить две параллельные культуры (обе чисто русские): одну — северно-русскую, другую — южно-русскую. И пройдет, может быть, немало времени, пока обе половины России признают свои культуры местными и подчиненными; тогда, поднявшись над сими локальными изделиями, но взяв их за основание, они будут продолжать пряжу, начатую Петербургом, — пряжу единой, общерусской ткани».
■ ■ ■
Вывод Шульгина всеобъемлющ:
«...мы, русские, носим в себе какое-то внутреннее противоречие. Мы (особенно остро это чувствуется со времени революции) не лишены патриотизма; мы любим Россию и русскость. Но мы не любим друг друга: по отношению к «ближнему своему» мы носим в душе некое отталкивание. Мы страдаем, когда долго не слышим русской речи, не видим русских лиц; мы как будто стремимся друг к другу; но соединяемся мы как будто только для того, чтобы начать бесконечные споры, которые немедленно переходят в распри. Сии последние приоткрывают какие-то тайные, но великие запасы злобы…».
Патриарх Тихон
В одном из своих первых обращений к верующим — «Новогоднем слове» по поводу наступившего 1918 года — патриарх Тихон, размышляя о делах минувшего 1917 года, говорит о новых правителях: «Желая сделать нас богатыми и ни в чем не имеющими нужды, они на самом деле превращают нас в несчастных, жалких, нищих и нагих…. Вместо так еще недавно великой, могучей, страшной врагам и сильной России они сделали из нее одно жалкое имя, пустое место, разбив ее на части, пожирающие в междоусобной войне одна другую. Когда читаешь «Плач Иеремии», невольно оплакиваешь словами пророка и нашу дорогую Родину.
Воззри, Господи, и посмотри, как мы унижены, и есть ли болезнь, как наша, какая постигла нас. Весь народ вздыхает, ища хлеба, отдает драгоценности свои за пищу, дрова достает за большие деньги, и наследие наше переходит к чужим. Дети просят хлеба, и никто не подает им. Евшие сладкое истаивают на улицах и воспитанные на багрянице жмутся к навозу. И это в стране, бывшей житницею целой Европы и славившейся своими богатствами».