Мы разговариваем с бессменным руководителем и основателем музея Параджанова Завеном Саркисяном.
— Мы получили письмо от Вима Вендерса, в котором сообщалось, что два года назад Европейская киноакадемия учредила такое понятие, как «сокровища европейской кинокультуры», и теперь причислила к ним наш музей. В списке тогда было пять объектов. Мы стали шестыми.
— И кто же вошел в пятерку?
— Потемкинская лестница в Одессе, «Эйзенштейн-центр» Наума Клеймана в Москве, Центр Тонино Гуэрры в итальянском городе Пеннабилли, дом Ингмара Бергмана на шведском острове Фаро, музей братьев Люмьер в Лионе. Предполагалась определенная церемония передачи этого знака, и мы предложили провести ее во время кинофестиваля «Золотой абрикос» в присутствии членов киноакадемии и других кинематографистов, приехавших в эти дни в Ереван.
В этом году нашему музею исполняется 25 лет. Так что почетный знак Европейской киноакадемии — это оценка наших трудов, и прежде всего самого Параджанова, при жизни лишенного всех почестей. Как он сам писал в одном тюремном письме, время все расставит по своим местам.
— Кроме почета знак что-то дает?
— Только почет. Если к нам приходит посетитель и видит, что музей признан сокровищем европейского киноискусства, это уже многое значит. Недавно зарегистрирован седьмой объект — Венское колесо обозрения. Почему — не знаю.
— Это связано с фильмом «Третий человек» 1949 года по роману Грэма Грина, среди сценаристов которого значится Орсон Уэллс, сыгравший там одну из ролей.
— Тогда надо Рим включать, нормандский город Довиль, где снимались великие фильмы…
— Музею дали почетный знак, наверное, и потому, что Вим Вендерс лично его посетил, когда приезжал на «Золотой абрикос».
— Конечно, в этом сыграл большую роль фестиваль. Иначе известные люди — такие, как Аббас Киаростами, Фанни Ардан, Клаудиа Кардинале, — в жизни бы к нам не приехали. Тонино Гуэрра очень любил наш музей, дважды здесь был. У него одна из глав в поэме посвящена кадру из фильма «Саят-Нова», где мальчик лежит, и шелестят страницы книг. Она так и называется: «Книги заговорили с мальчиком». Тонино очень точно сказал про Сергея: «Мало кому удавалось поэзию творить руками».
— Вижу, что в экспозиции музея появились шляпа и платок…
— Сергей Параджанов когда-то отправил Алле Демидовой две шляпы в подарок. Одну из них она недавно выставила на аукционе в Москве, чтобы помочь «Гоголь-центру» и Кириллу Серебренникову. Друг нашего музея ее выкупил. А Кирилл Серебренников привез нам этот подарок. Вместе со шляпой был платок. Вторая шляпа, наверное, осталась у Аллы Демидовой. Еще у нее должна быть сделанная Параджановым коробка с чайкой из-под нее.
— У вас появились и три итальянские работы.
— Их автор — Антонио Маррас с острова Сардиния. Однажды он увидел по телевизору фрагменты из фильма Сергея Параджанова «Цвет граната» («Саят-Нова»), был потрясен. Под сильным впечатлением сделал дефиле, где использовал ковры, как у Сергея в кадре. Потом Антонио посетил наш музей, а спустя время прислал три свои работы, в которых использовал репродукции и ткань.
— Как отметите юбилей музея? Чего вам не хватает для полного счастья?
— У нас бывают традиционные «Осенние встречи», на которые мы приглашаем друзей музея. В этом году посвятим их 25-летию музея, приготовим долму с виноградными листьями. Музей стал неотъемлемой частью города. Некоторые специально едут в Ереван, чтобы посетить его. Нет музеев Феллини, Пазолини, других выдающихся режиссеров… Да и столько работ, как Сергей, никто не сделал. Как он сам говорил: «Мне запретили снимать кино, и я начал делать коллажи». В 1990 году, еще при его жизни, организовали выставку «Режиссеры рисуют» в Мюнхене. Сам он болел, и я повез его работы в Германию. Там были представлены рисунки Эйзенштейна, работы Тарковского, Габриадзе, Ильенко, сокурсника Параджанова Владимира Наумова. Но самыми интересными оказались коллажи Параджанова. Они очень разные по диапазону, технике и смыслу.
Любая вещь могла его натолкнуть на работу. Увидел монголоидную куклу — и появилось «Детство Чингисхана». Не могло быть, чтобы он задумал такую работу, а потом уже искал подходящую куклу. Я в это не верю, зная его импульсивный, как он сам говорил — эксцентричный армянский характер. В одном письме написал жене: «Мы такие, армяне». Мол, воспринимай меня таким, какой я есть.
О Сергее точно сказал Юрий Норштейн: «Параджанов превратил дух в материю». В этом секрет его искусства, которое сильно действует на людей. За 25 лет у нас было 65 выставок в 31 стране. Ни один наш музей, да даже все вместе, столько не провел.
— Есть ли какая-то вещь, о существовании которой вы знаете, но заполучить ее не удается?
— Есть коллаж «Плач Ленинакана» в семье одного нашего композитора. Его Сергей сделал после землетрясения. Есть хорошие работы в Америке, но много и подделок. Его работы иногда сложно распознать — особенно ранние, когда шел период исканий. Среди них — те, что нарисованы гуашью, темперой, даже маслом, как портрет жены. Если кому-то показать, то скажут: это не Параджанов. Но я знаю, что это он рисовал. У его жены Светы есть такая работа. Первые коллажи Сергея очень робкие.
Интересную вещь рассказал его друг — скульптор Николай Рапай: до тюрьмы, когда Параджанов показывал свои работы, ему важно было наше профессиональное мнение, а после тюрьмы, когда он отточил свое мастерство, его уже не интересовало ничье мнение. Он понимал, что стал мастером, появилась абсолютная свобода.
«Эхо войны» — пророческая работа. Мы прошли через керосинки и лампы, энергетический кризис — Сергей все это предчувствовал. Многие радовались, когда начались связанные с Карабахом демонстрации, когда люди вышли в Тбилиси на площадь Руставели… А он сказал: «Я чувствую мор и голод после этого. Это нехорошо кончится». Параджанов не понимал, как люди, живущие рядом, могут друг друга убивать.