Фрейлина Ее Величества
Анна Вырубова, сердечная конфидентка последней русской императрицы Александры Федоровны и ближайшая подруга Григория Распутина (в словосочетание «ближайшая подруга» я не вкладываю двусмысленного намека: будучи медицински освидетельствована в тюрьме, Вырубова оказалась девственницей), несколько раз оказывалась на волосок от гибели. Самые яркие из таких эпизодов — спасение в железнодорожной катастрофе и побег из плена большевиков. После крушения поезда Вырубова осталась калекой, с трудом передвигалась. После крушения империи подверглась бесчисленному множеству измывательств.
Прибывший на место катастрофы врач сказал: «Она умирает, ее не стоит трогать». Княжна, ординатор Царско-Сельского и Павловского госпиталей В.И.Гедройц, прибыв на место схода состава с рельсов и взглянув на лежавшую среди покореженных вагонов раздавленную, но пребывавшую в сознании Вырубову, тоже обмолвилась: пострадавшая не выживет. И мало что предприняла для ее спасения. А вот Распутин заявил прямо обратное: «Жить будет». И она поправилась.
Но вскоре грянула революция.
Чрезвычайная комиссия, расследовавшая преступления царской семьи, взяла Вырубову под стражу, бросила в тюрьму. Вот несколько цитат из подлинных воспоминаний Вырубовой (есть еще и фальшивка, сочиненная советскими историками и литераторами), орфография оригинала сохранена: «Почти каждое утро, подымаясь с кровати, я теряла сознание. Солдаты, входя, находили меня на полу. От сырости, от кровати до двери образовалась огромная лужа воды. Я просыпалась от холода, лежа в этой луже и весь день после дрожала в промокшем платье. Иные солдаты, войдя, ударяли ногой, другие же жалели и волокли на кровать. А положат, захлопнут дверь и запрут. И вот лежишь часами, встать и постучатся нет сил». «Самое страшное — были ночи. Три раза, ко мне в камеру врывались пьяные солдаты, грозя изнасиловать. Первый раз я встала на колени, прижимая к себе икону Богоматери и умоляла во имя моих стариков родителей и их матерей пощадить меня. Они ушли. Второй раз в испуге я кинулась об стену, стучала и кричала… пока не прибежали солдаты из других корридоров… В третий раз приходил один караульный начальник. Я со слезами упросила его, он плюнул на меня и ушел».
Ее выпустили, не найдя в ее поступках и мыслях ничего предосудительного. Анна Александровна побыла короткое время с родителями (ее отец А.С.Танеев — обергофмаршал и известный композитор, главноуправляющий Императорской канцелярии), затем попыталась уехать в Финляндию. Не тут-то было. На подъезде к Гельсингфорсу вновь была сцапана — на сей раз революционными матросами. Сперва ее держали на яхте «Полярная звезда»: на этом судне А.А. много путешествовала с венценосным семейством. («Так провели мы пять суток, когда нас перевели в крепость, то я заметила, что стала седая».) После чего опять крепость — Свеаборг. «Газеты были полны решениями полковых и судовых комитетов и все приговаривали меня к смертной казни».
«Ночью у меня сделалось сильное кровотечение… но он (начальник комиссаров) повторил: «Если не идет, берите ее силой». Связав свой узелок, открыла свое маленькое евангелие. Взгляд упал на 6 стих 3 главы от Луки: «и узрит всякая плоть спасение Божие». Луч надежды сверкнул в измученном сердце. Меня торопили, говорили, что сперва поведут на Шпалерную, потом в Вологду… Но я знала, куда меня вели. «Не можем же мы с ней возиться», — сказал комиссар старосте…
Мы вышли на Невский; сияло солнце, было 2 часа дня. Сели в трамвай. Публика сочувственно осматривала меня. Кто-то сказал: «Арестованная, куда везут?» — «В Москву», — ответил солдат. «Не может быть, — поезда туда не ходят со вчерашнего дня». Около меня я узнала знакомую барышню. Я сказала ей, что вероятно меня ведут на разстрел…»
Но на Михайловской площади солдат отлучился, а Вырубова… «Меня точно кто-то подтолкнул; ковыляя со своей палочкой, я пошла по Михайловской улице (узелок мой остался у солдата), напрягая последние силы и громко взывая: «Господи, спаси меня! Батюшка отец Иоанн, спаси меня». Дошла до Невского — трамваев нет. Вбежать в часовню?.. Вижу, солдат бежит за мной. Ну, думаю, кончено. Я прислонилась к дому ожидая. Солдат, добежав, свернул на Екатерининский канал. Я же пошла по Чернышеву переулку. Силы стали слабеть, мне казалось, что я упаду. Шапочка с головы свалилась, волосы упали, прохожие оглядывались, принимая меня за безумную. На углу Загороднаго стоял извозчик…»
Она скрывалась у знакомых, те рисковали жизнью, помогая ей. Самое большое желание было: поступить в монастырь. Но монастыри опасались принять ее: там постоянно шли обыски, монахов сгоняли на общественные работы.
Вырубовой все же удалось перейти границу и поселиться в Финляндии, где она и написала мемуары. Не для того ли, чтобы ее отчет о пережитом сделался достоянием истории, была сохранена ей жизнь?
По ком звонит колокол
Читая воспоминания княгини Урусовой, поражаешься: сколько раз удавалось ей избежать гибели!
Комиссары велели съезжать вместе с детьми из дома, где она обитала, и она покинула Ярославль накануне военного мятежа, после которого город был разгромлен. Ей с детьми было бы в том аду не выжить. Но убийцы сами ее выслали.
Ее пришли убивать пролетарии-красноармейцы — и в этот момент раздался раскат грома такой силы, что они в страхе бежали.
Она чуть не замерзла, заплутав в метели (ехала выменивать вещи на продукты), — и тут над ней ударил колокол: оказалось, она рядом с храмом.
Была спасена, чтобы поведать о своих злоключениях, зафиксировать ужасы, которые довелось пережить? Чтобы рассказать об удивительной России, которую мы, сегодняшние, совершенно не знаем? Тот церковный сторож, что ударил в колокол, желая спасти заблудившихся, делал это из естественного человеколюбия. Много ли сегодня сыщется таких заботцев, которые не поленятся ради спасения других подняться с печи?
Князь Сергей Евгеньевич Трубецкой
Князь Сергей Евгеньевич Трубецкой — сын выдающегося русского философа Евгения Николаевича Трубецкого, один из немногих, кому удалось покинуть революционную Россию на знаменитом «корабле интеллигентов», где были сосредоточены русские мыслители, ставшие ненужными и опасными для впавшей в морок родины.
С первых дней Октябрьской революции Сергей Трубецкой принимает участие в контрреволюционных организациях. Отчаянно рискует. Но ему удивительным образом везет. В особняк на Новинском бульваре, где, уплотненная новыми жильцами, обитает семья князя (мать и сестра), приходят с обыском красноармейцы. На чердаке, в земле, которая толстым слоем покрывает пол (чтоб не выветривалось тепло), зарыто оружие. Пришедшие копают, но не находят. Князь вздыхает с облегчением. И тут же при осмотре мебели обнаруживают стопку пропусков, позволяющих свободно перемещаться по Москве и ее окрестностям. Это — улика.
«Прошел день, и я уже начал немного надеяться, что дело с отобранными у меня бланками прошло благополучно. Вдруг мне говорят, что пришел и спрашивает меня тот самый совдепщик, который был ночью на обыске. Мы жили тогда очень уплотненно, а к себе в комнату я его звать не хотел, поэтому я вышел к представителю Совдепа в коридор. Шел я к нему с беспокойным чувством, но был встречен любезной и даже какой-то робкой улыбкой. «Так Вы обыском довольны?» — каким-то странным голосом спросил совдепщик. «То есть как — доволен?» — недоумевающе переспросил я. «Да так, все по-хорошему было, а бланочки у меня остались… Я, знаете, человек семейный… жить тоже надо… Теперь вот наша сила, а потом, может статься, опять буде ваша… Так вот, я и того… На всякий случай, значит… Уж Вы, пожалуйста, запомните мою фамилию. Уткин я… Может, когда и поможете мне, если ваша сила будет… Не забудьте…»
Но, конечно, сколько веревочке ни виться, а конец наступит. Трубецкого арестовали. Дело, даже несмотря на то, что на судебный процесс явился Троцкий и свидетельствовал в пользу контрреволюционеров, шло к расстрельному приговору. Но заключительный день процесса совпал с распространившейся ложной вестью о взятии красными войсками Варшавы. Собирались вывешивать праздничные знамена. Заговорщикам на радостях заменили расстрел тюрьмой. Опровержение варшавской победы пришло только на другой день. Пересматривать приговор не стали.
«Пока мы ждали приговора суда, Мама с Соней пошли к жившему неподалеку отцу Алексею Мечеву, очень чтимому в Москве священнику и высоко духовному человеку. Он отслужил молебен о моем спасении с таким чувством и такой верой, которые и растрогали и духовно поддержали Мама. Прощаясь с Мамой и Соней — они спешили обратно в суд — отец Алексей сказал им, что он верит, что все будет хорошо и… дал им яблоко для меня. Таков был отец Алексей: я не знаю другого человека, в котором так сочетались бы духовность и детскость…»
В заключение приведу рассказ князя Трубецкого об эпизоде, который стал ему известен в тюрьме от В.Ф.Джунковского, одного из высокопоставленных (и тоже находившихся под арестом) царских приближенных: «Крупный спекулянт из купцов был приговорен к расстрелу Трибуналом под председательством известного чекиста, помнится, Петерса. У спекулянта была какая-то сильная рука во ВЦИКе, куда он подал прошение о помиловании. В ожидании ответа спекулянт, как полагалось, сидел в камере смертников. Обходя этот этаж с книгами, Джунковский, человек очень религиозный, предложил купцу… иконку Николая Угодника. «Не стоит, — ответил спекулянт, — у меня во ВЦИКе и посильнее протекция есть, и без угодников обойдусь!» Через несколько дней из ВЦИКа в тюремную канцелярию было сообщено по телефону, что там только что было заслушано прошение о помиловании «гражданина такого-то» (нашего спекулянта), и ВЦИК заменил ему расстрел несколькими годами заключения…
Надо же было случиться, что на следующий день Петерс был в тюрьме и обходил камеры «своих» смертников… Петерс зашел в камеру к нашему купцу и, бросив на него беглый взгляд, уже собирался выйти, как тот вызывающим тоном сказал ему: «А вот не удалось вам меня расстрелять! Я помилован ВЦИКом». — «Как? — удивился Петерс. — Я об этом извещении из ВЦИКа не получал». Сопровождавшее Петерса тюремное начальство почтительно доложило ему о телефонном сообщении. «А официальной бумаги еще нет? — так расстрелять его немедленно. Во ВЦИКе я все это оформлю», — приказал Петерс. Тотчас же вызванные чекисты увели купца на расстрел».