Кассирша
Расплатившись за сделанные покупки, я собирался покинуть магазин, как вдруг кассирша, с которой произвел расчет, обратилась ко мне:
— Вы так себя ведете, будто мой труд ничего не стоит. А ведь я стараюсь, пробиваю чек, даю сдачу.
Я в нерешительности задержался возле нее.
— Вы так себя ведете, — продолжала она, — будто сам чек ничего не стоит. А ведь он напечатан на бумаге. Бумага нынче дорогая.
Ее речь была более чем прозрачна. Но я не мог поверить, что столкнулся со столь бесстыдной вымогательницей.
— Простите, — осведомился я. — Вы полагаете, я вам должен?
— Именно об этом и говорю, — сказала она. — Вы мне, безусловно, должны. И не только за израсходованную на вас чековую бумагу. Вот гляжу на вас и вижу: ваша судьба удалась, сложилась благополучно. Вы неплохо одеты. Для кризисных времен, — добавила она. — У вас есть средства посещать недешевый супермаркет. А я довольствуюсь крохотной зарплатой и тем, что нам позволяют забирать просроченные продукты.
— Сколько с меня? — напрямик, чтоб не тянуть канитель, спросил я.
— У вас обручальное кольцо. Причем массивное. А я не замужем. Так получилось, — не то жалостливо, не то обличительно вздохнула она. — Вы спешите домой, в уют, к телевизору, а меня никто не ждет. Вот и тружусь в ночную смену. А ведь я симпатичная. И хорошо воспитанная. Могла бы составить счастье любого мужчины.
Беседа уже не казалась мне бессодержательной и излишне долгой, да и прервать исповедь было невежливо. В этот поздний час посетителей в магазине было немного. «Может, она просто скучает, вот и хочет скоротать время в общении со мной», — подумал я. И все же в мои планы не входило разводить тары-бары.
— Сколько с меня? — нетерпеливо повторил я.
— Вы мне? — глаза ее заблестели и подернулись мечтательной поволокой. — Всю вашу жизнь. С самого детства. У вас, наверное, были любящие родители, вы были окружены вниманием и заботой. А меня отец бросил еще до рождения. Мать надрывалась, болела. Я, предоставленная себе, плохо училась. Хотя во мне были философские задатки.
Это я и сам понял. Уж очень витиевато и обстоятельно она изъяснялась.
— Еще не поздно изменить планиду, — сочувственно сказал я. — Вы не старая. Поступайте в институт. Разовьете способности. Из вас, возможно, получится Спиноза. Или Кант.
— Правда? — воодушевилась она. — Я молодо выгляжу?
— Даже очень, — буркнул я, расщедрившись на откровенно льстивый комплимент.
— Так, может, вы на мне женитесь? — Она и сама, похоже, испугалась произнесенного и сообразила, что перегнула палку, поэтому поспешно исправилась. — Не надо ЗАГСа, не надо формальностей. Я имею в виду: просто закрутите со мной роман! Лихой, скоротечный, головокружительный. Вам обязательно идти домой? Подумайте хорошенько.
Я и впрямь задумался.
— Лично меня на этой кассе ничего не держит. Я хоть сейчас оставлю рабочее место и устремлюсь с вами в ночной полет.
Я взглянул на часы, потом — на нее, действительно симпатичную и отчаянную (что мне всегда нравилось в женщинах), взглянул внимательнее, чем прежде.
— Но ведь это нельзя. Это недопустимо. Покинуть рабочее место…
— Чего там. Пустяки! — махнула полной, красивой рукой она. — Делов-то куча. Посетителей кот наплакал. Да и не затаривается никто по ночам под завязку. Спиртное не купишь, его после 22.00 не продают. Возьмут пачку сигарет и какую-нибудь ерундовину. Селедку или кило сахара. Нет, план мы делаем днем. А сейчас, даже если сбегут, украдут что-нибудь — не велика потеря. Ну что, рванем в загул?
Мысли смешались. Я колебался: что, если и верно — наплевать на все? Послать подальше семейный очаг, предстоящую утром деловую встречу, дневной обед с приехавшей из-за границы дочерью.
— Ну, так что? Я покидаю кассовый аппарат? И лечу на крыльях любви?
— Да, — уверенно сказал я и ощутил прихлынувшую мужскую силу. В порыве энтузиазма я даже отбросил пакет с покупками. — Да! Да, да!
Она задвинула ящик кассового аппарата с отсеками для купюр и мелочи, повернула ключ. Потом снова выдвинула, взяла пачку банкнот:
— Гулять так гулять!
Сбросила синтетическую униформу с приколотой табличкой, на которой значилось ее имя, пихнула деньги в сумочку из кожзаменителя. Отворив барьерчик, я помог ей выбраться из кабинки. Мы направились к выходу.
— Секундочку, — сказала она, — я только сворую в косметическом отделе зеркальце, чтоб попудрить носик…
И застучала каблучками по мраморному полу.
Я вообразил, как мы мчимся в такси по городу, тормозим на иллюминированной улице и закатываемся в ресторан, а потом и в отель…
Кто-то стиснул меня в объятьях. Это был здоровенный охранник:
— Я давно за вами наблюдаю, — сообщил он, плотно обхватив мою грудную клетку и шаря по моим карманам. — Вы похитили с полки банку консервированной сайры и упаковку салфеток, долго препирались с кассиршей и охмурили ее, подбили, толкнули, совратили на дополнительную кражу, но воровка уже задержана и дает признательные показания. Если хочешь выпутаться без последствий, гони бабки, приятель, иначе вызову полицию и составим протокол.
Он сам, поскольку я не мог шевельнуться, достал бумажник из моего пиджака, выгреб наличность.
— А то развелось вас, умников. Я тоже мог учиться на юридическом. Или филологическом. Или на физмате… Если бы не затянула плохая компания и не угодил бы в тюрягу. Зато вам, везунчикам, удалось устроиться на теплые местечки. Вот и компенсируй мне мои неудачи… Иначе ненароком переломаю ребра… Давай чеши отсюда. И поторапливайся, пока я не передумал.
Он отбросил пустой ошкурок моего бумажника.
Я все еще не мог поверить в произошедшее и топтался на месте. Моя искусительница тем временем преспокойно вернулась к стрекочущему кассовому аппарату и говорила очередному клиенту: «По-вашему, моя работа ничего не стоит? Бумагу для чека я вам должна отдать даром? Нет, бумага нынче дорогая»…
Мемориальные доски
«В этом доме жил известный своей продажностью журналист, его имя сделалось нарицательным символом взяточничества».
«Здесь жил выдающийся полководец, из-за бездарности которого в несложной военно-полевой операции погибли тысячи солдат и офицеров».
«Здесь жил великий художник, который, используя труд наемных поденщиков, создал бессмертные полотна».
«Здесь жил очень высокого ранга государственный деятель, принесший совесть и честь в жертву карьере».
«Здесь провел лучшие годы (пока не очутился за решеткой) миллионер, который, облапошивая недалеких граждан, сколотил огромное состояние».
«Здесь жила очаровательная куртизанка, дарившая радость и не забывавшая о своих интересах».
«Здесь останавливался нищий, который предпочел нищету преуспеянию и наварил на этом немалый общественный вес».
«Сдается комната в квартире бывшего президента. А то нет денег установить памятник. Он был непревзойденный прохиндей, а до памятника не дослужился, вот как бывает. Что ж, сойдет и доска».
Провидец
Вот как возникла моя громкая и не вполне заслуженная слава.
В нашей стране много однофамильцев. А еще больше криминальных элементов. Эти темные личности, разумеется, стремятся проникнуть во власть, чтоб побольше заработать — якобы вполне законным и легальным, а на самом деле нечестным путем.
С ними борются, им противодействуют, но они все равно упрямо живут по своим бандитским правилам: грызутся, перестреливаются, убивают друг друга, не дожидаясь, пока меч правосудия свершит над ними благородную кару.
Вот что в связи с этим произошло. Я по радио услышал: убит некий всем известный авторитет. Фамилию в интересах следствия называть не буду. Обозначу личность убитого буквой «О». Но имя-то его я не расслышал. Только фамилию. Вот и вообразил, что убит О, который банкир и скрывается в Лондоне. А оказалось, убит О — но другой, не банкир, а заместитель губернатора одного из многочисленных дотационных регионов России. Однофамилец.
Я, не расслышав, стал выспрашивать: «Говорят, убит О? Аж в Лондоне его достали! Вот какие длинные руки у мафии».
Потом, когда выяснилось, что О убит — не в Лондоне, а в Сибири, надо мной стали посмеиваться. «Ничего не знает и не понимает в политике!» И тут — бах! хлоп! — убили О, который в Лондоне. Поступило оттуда известие.
И уже никто не посмеивается, все смотрят с уважением: «Он, оказывается, не такой лох и простак, был осведомлен о готовящейся расправе над О».
На этом можно было бы забавную историю закончить. Но я — уже ради простой хохмы (мы ведь к убийствам и криминальным стычкам относимся как к привычной развлекательной мозаике) — стал выступать в роли оракула, предсказателя. Посмотрю справочник: ага, значатся три У (полную фамилию в интересах следствия не называю), два — в бегах, в Испании и Португалии, а один — действующий замминистра, и запускаю пробный шар: скоро У будет арестован. Или укокошен. И что вы думаете: сбывается! Либо кого-то из них экстрадируют из-за границы, либо берут под стражу того, который распоясался внутри страны. Либо — сам он тонет в ванной. Либо — вешается на балконе. Чтоб его труп был виден всем прохожим.
Я настолько обнаглел, что вскоре и однофамильцев не стал искать, а просто любую первую пришедшую на ум фамилию брякну и жду: либо он будет прикончен, либо арестован, либо назначен губернатором или министром, а потом будет убит или арестован, либо, будучи назначенным, обкрадет нашу страну и сбежит на Лазурный Берег, а потом будет разоблачен, но оправдан — и все, все, что ни говорю, сбывается.
Конечно, та громкая слава, которая ко мне пришла, мною не вполне заслужена. В нашей стране легко быть провидцем, предсказателем, гадалкой, колдуном. Потому что наперед известно: в кого ни ткни, кого ни назначь на высокий пост, хоть банкиром, хоть футбольным менеджером, окажется, наделен криминальным сознанием. Со всеми вытекающими… Но ко мне народ валом валит, очередь желающих прорваться во власть и к деньгам не иссякает: «Скажи, что со мной будет?» А что понапрасну говорить, что отвечать, если заранее все известно?