Мы встретились в преддверии юбилея художника, но разговор сложился не глянцево-парадный, от которого за версту веет скукой, а самый настоящий, по душам. Никас рассказал о своем детстве — вольном и не слишком сытом, о неистовых влюбленностях юности, о зрелости с ее осознанной работой над собой и о своих сегодняшних намерениях, наверное, самых главных в жизни: найти единственную незабвенную и еще раз, уже совершенно сознательно, познать отцовство.
— Никас, что для вас грядущий юбилей?
— Я не ощущаю себя на 60 лет, но это юбилей, и он должен состояться. Хотя для меня это не больше чем простая фиксация цифр. Пусть ваши читатели сами решают, сколько мне лет: 20, 48, 95, насколько я стал мудрее, опытнее или наивнее. Жизнь идет, чем дальше, тем реже встречаешь людей, которые тебя понимают, но это, наверное, неизбежно. А вот в работе как раз наоборот — с опытом открываются новые возможности: в поиске новых техник, в экспериментах. Например, в моде: с платьями Светланы Лялиной. Когда мои работы оказались на тканях, они прозвучали совершенно по-новому. В театре тоже много интересных проектов. А недавно я разрабатывал эмблемы городов-героев, где 45 флагов должны объединяться общей идеей. Результат моих трудов скоро будет представлен президенту. Параллельно я курирую Грековское училище, где когда-то учился. И, конечно, благотворительность. И многое, многое другое.
— То есть медийность для вас — во многом такая вот работа?
— По-своему, конечно, работа. Обидно другое. Сколько ни убеждай в этом те же СМИ, их повседневные добрые дела не удовлетворяют, они хотят крови, трагедий, того, что сегодня привлекает внимание невзыскательной публики. Скандалы предлагаются людям вместо того, чтобы развивать позитивные бренды, продвигать имена благотворителей, меценатов. Поддерживать известных людей искусства и науки как символы нашей страны и тем самым не только способствовать благотворительности, но и поддерживать музыку, литературу, привлекать к ним интерес. Не вестись на провокации — кощунство в храмах, мерзкие инсталляции на Красной площади, на сиюминутные события, которые затеваются исключительно для привлечения внимания, а пропагандировать добро, высокий уровень культуры, духовные идеалы.
— Почему ваша благотворительность так сильно завязана на православии?
— Я — верующий человек. Но моя благотворительная деятельность не зациклена на православии. Мне не важна конфессиональная принадлежность или религиозность тех, кому я помогаю. Я помогаю детям, помогаю тяжело больным, помогаю сохранять природу. Участвую в благотворительных аукционах, даю мастер-классы. Я рад, что сотрудничаю с Лео Бокерией, с Леонидом Рошалем. Я помогаю дому слепых в интереснейших программах, помогающих незрячим осязать картины. Участвую, например, в проведении Русского бала в Вене, который проводится для поддержания русской культуры в зарубежье. Ежегодно я жертвую на него 15 тысяч евро и при этом даже не еду туда. Но я даю деньги, потому что понимаю, что это важно и для русских, оторванных от родины, и для общего восприятия нашей страны в Европе. Я уверен, что всякий известный человек должен помогать и близким, и дальним. Тем более православный.
— Вы воцерковленный человек, ходите в храм?
— Да, хожу. Исповедаюсь, да, я грешен.
— А в чем вы грешны?
— Да во многом. Накричал на сотрудницу, уже грех. Заставил вас ждать, позволил себе съесть что-то сладкое, не постное... Грехов много...
— Вы воспитывались в православии или пришли к Богу в течение жизни?
— Я воспитывался в православии, но к Богу пришел сам. В детстве я носил крестик, и во втором классе меня уличили, выставили перед всем классом, показали мой крестик пионерам, а с меня сняли красный галстук и сказали: «Посмотрите, какой он!»
— Вы испытали тогда протест или страх перед осуждением большинства?
— Я испытал неловкость. Я помню, когда я был еще в детском садике, мне было тогда два с небольшим года, я описался в кровати. И меня также выставили пред всеми детьми. Мне было неуютно, но страха не было. Я предпочитаю вспоминать другие моменты моей жизни: как в три года пытался остановить трофейную машину, и она практически задавила меня, помню, что тот день был очень жарким... Помню, как мама кормила меня молоком, а братьям резала яблоко. Мякиш — трехлетнему брату, а кожуру — старшему. И мне тоже хотелось не молока, а кожуры от этого яблока. Я помню первую любовь в четыре рода.
— Первая любовь случилась в четыре года?
— Да. Девочка меня поцеловала и сказала: «Теперь поцелуй меня!» — а я убежал. Хотя она мне очень нравилась. Я многие вещи помню...
— Большая социальная разница между вашим детством и вашим сегодняшним днем? Сколько социальных ступенек вы преодолели?
— Я никогда не добивался продвижения по социальной лестнице, никогда не фиксировался на том, чтобы «быть начальником цеха!», я был романтиком. О будущем не думал, лазал с друзьями по чужим садам, в нас стреляли солью...
— Попадали?
— Попадали, конечно! Мы бежали на Волгу, отмачивались. И я хотел стать садовником, говорил: «У меня будет много деревьев, и я буду бесплатно раздавать яблоки!» Весь город готов был накормить! Когда в бараках, где я родился, устраивали свадьбы или дни рождения, все было вкусно, пахло замечательно, но подавали на скорую руку, некрасиво. И я говорил: «Обязательно буду поваром! У меня все будет красиво!»
— Вы хорошо учились?
— Я учился нормально, но хулиганистый был, подвижный, энергии много было.
— Гиперактивный?
— Наверное, да, гиперактивный.
— Детство в многодетной семье закалило вас?
— Нет, детство было счастливым. Потом я набрался опыта, мудрости, понял, что честность важна, профессионализм выгоден, обязательность удобнее. А конфликты, обиды лучше и проще сразу забыть. И если тебе сделали больно, не надо делать больно другим. И еще что надо постоянно над собой работать. Так и работаю — и утром, и вечером, и во сне, и наяву. Это не значит, что я не умею расслабляться, но внутренне я всегда сконцентрирован, например я никогда не пьянею.
— А пьете?
— Я могу выпить.
— К наркотикам вы никогда не прибегали для расслабления?
— Никогда! Да я и не пью почти. Тем более что вожу машину. Давно, лет пятнадцать, двадцать назад, мог вести, чуть выпив, но тогда старался быть еще аккуратнее, чем обычно. А сейчас, если за рулем, не пью вообще.
— То есть вы абсолютно сконцентрированный человек?
— Концентрация необходима, нельзя расслабляться.
— По ночам спите? Или мешает перевозбуждение?
— Сейчас сплю со снотворным. Перевозбуждение не отпускает оттого, что много проблем, много обязанностей, ответственности. Оттого, что хочется, чтобы каждый день проходил красиво, я не люблю откладывать на завтра. От моего характера страдают сотрудники, я требователен к ним так же, как к себе.
— Вы строгий работодатель?
— Не строгий. Я, бывает, срываюсь, злюсь, но тут же отхожу.
— Вы много платите?
— Я нормально плачу. Побольше, чем в других местах, и больше, чем на рынке...
— Вы — человек щедрый?
— Я — человек щедрый и широкий, но бываю и мелочным, все зависит от моего состояния. Вот женщина убирает в моем доме. Я не стану проверять на полках пыль, я уверен, что ее там нет. Я не боюсь оставить деньги в кармане, я знаю, что она их достанет — две тысячи долларов, сто тысяч рублей, — положит ко мне на кровать и закроет дверь на ключ. Это я ценю, я готов платить этому человеку. А когда люди ленятся, хитрят, мне тоже денег жалко...
— Легко расстаетесь с людьми?
— Как раз это очень трудно, потому что нового человека очень сложно ввести в курс дела. Нужно объяснить ему ключевые слова, традиции, практически ввести его в семью. А уволенные уходят с обидой. Они могут сказать: «Жаль, что мы не можем с ним сотрудничать!», а могут и наоборот: «Такой-сякой, жадина, ругается!»
— Вам это важно, с каким чувством уйдет человек?
— Да, я хочу, чтобы все были мной довольны. Но это у меня не всегда получается. И не всегда по моей вине. Одна девушка, которая в соавторстве со мной писала книгу (а я на 90 процентов писал ее сам — перечитывал, перелистывал, очищал, не спал ночами, приглашал к работе моих знакомых), посчитала, что издательство ей недоплатило. И попросила доплаты у меня. Я тогда сказал: «Со второго издания ты получишь остальные деньги», — а теперь очень жалею. Она ушла недовольной и стала вредить. Все, что она узнала обо мне, она перестроила по-своему — и получился дешевый, бульварный вариант.
— Она вышла, эта книга?
— Она вышла уже давно, продавалась на развалах, в магазинах перед кассами...
— Вы не судились?
— Я не судился, герой был с похожей, но не с моей фамилией. И как судиться? Фантастический роман! Но вдруг в какой-то газете появился материал, что герой, то есть Никас, подумал, что роман о нем, — и начал скупать весь тираж...
— Вы скупали?
— Нет, конечно! Это была чистая пиар-акция. Чтобы поднять волну негатива, достаточно нескольких слов. Я знаю человека, который много лет помогал детскому дому, но не афишировал это. А когда он решил стать депутатом, какие-то газетенки написали, что он — педофил, тайно платит, чтобы удовлетворять свои корыстные цели. Ему стало так обидно, что он снял свою кандидатуру. Сегодня человека очень легко опустить, используется любая возможность. Когда произошла трагедия с Лукой, то нашлись люди, которые мне заявили, что отец отвечает за своего сына, даже если сыну сто лет, а отцу сто пятьдесят.
— Для вас трагическая случайность, произошедшая с Лукой, стала большим ударом?
— Я принял ее как факт своей жизни.
— Поддержали однозначно его в этой ситуации?
— Это даже не обсуждалось! Конечно, поддержал. Я не ходил, не просил за него — не та ситуация. Я помогаю ему ее пережить. Я не хочу за счет этой истории выделиться, привлечь внимание. Я помогаю сыну, помогаю всем, кому могу. И мне особенно неприятно, когда какая-то тетка вдруг заявляет на все страну: «Да никогда он ничем не занимался!». И я должен доказывать, предъявлять какие-то бумаги…
— Но можно просто проигнорировать тетку!
— Нет, нельзя. Когда что-то заявляется на всю страну, тут уже не проигнорируешь. И я, кстати, пользуясь случаем, благодарю «МК» за то, что он старается показать реального Никаса Сафронова. Вы — мои адвокаты, мои друзья, мои объективные судьи, если что-то происходит, вы тут же готовы написать об этом правду. Я ценю, когда мне помогают, потому что, как правило, все делаю сам.
— Получается, что вы — самый младший, сегодня в семье за старшего?
— Наверное, так получилось, да. Братья как-то не приспособились к жизни, они потеряны, удручены, живут воспоминаниями, все время выясняют между собой отношения, только я их и объединяю. Я привык отвечать за всех: за детей, за братьев, за родственников, за школы, над которыми взял шефство. Люди приходят ко мне и требуют: «Дай нам! Ты же Никас!» Это становится системой, нуждающимся трудно отказать и приходится работать еще больше, а силы уже не те... И возникает внутренний дискомфорт, а жизнь и без того не простая.
— У вас какие-то проблемы?
— Когда-то я купил недвижимость в Турции, заработал честным трудом, решил наконец сделать загородный дом на море, куда я могу приглашать друзей, где могу рисовать... Но в реалиях сегодняшних дней все оказалось совсем не так прекрасно...
— Вы от всего этого несчастны или считаете себя счастливым человеком, несмотря ни на что?
— Если уж я родился, я должен быть счастливым! Мне хочется остаться в истории, мне хочется дольше прожить, суметь отблагодарить этот мир и тех людей, кто меня любит. А счастлив я от простых вещей: от еды, от работы, от влюбленностей.
— Вы часто влюбляетесь?
— Да, это свойственно всем нормальным людям, особенно творческим.
— Женщина для вас — нечто высокое, источник вдохновений или вы воспринимаете ее как свою крепость?
— Женщина — это предназначение. Посмотрите на беременных женщин, такие спокойные, они ждут чуда, оно вот-вот родится. Женщина всегда несет в себе чудо, есть женщины просто удивительные. Я, скажем, обожаю жену Игоря Прокопенко, Оксану Барковскую, боготворю просто. Я ее не воспринимаю как объект желаний, она вызывает у меня восторженность. И я очень рад, что у моего друга такая жена. Если бы у меня была такая жена, я бы тоже был счастлив.
— А почему у вас нет такой жены? Не ищете?
— Не нашел. Но я влюбляюсь, и всегда по-разному. Это похоже на то, как иногда хочешь прийти в хороший ресторан, взять кусочек мяса, спокойно разрезать и медленно съесть. А в другой раз хватаешь ногу с вертела и начинаешь ее грызть, и чувствуешь себя дикарем! Все зависит от момента.
— У вас бывало и так, и так?
— У меня было все. Когда я был студентом, я был просто дикий! Неистовый такой! Я мог разорвать на женщине одежду, а потом просил прощения. Слава богу, никто на меня не жаловался. Сейчас не так. Я очень осторожен, очень предупредителен, я не позволяю себе таких эмоций, не имею права. Не хочу, чтобы случайные фото попадали в Интернет, не хочу давать поводы для сплетен.
— У вас хорошие отношения с детьми?
— Нормальные. Во-первых, я их никогда не обижаю, во-вторых, я их принял всех. Я не воспитывал, воспитывали матери, но я всегда поддерживал их.
— Лука вам, наверное, ближе всех, просто он живет же рядом?
— Нет, я не могу сказать, что Лука ближе или дальше других, Лука просто один из моих детей, я помогал ему всю жизнь. Я редко его вижу, но я все о нем знаю, горжусь, что он музыкант, учится в консерватории. Однажды, когда ему было лет семнадцать, я боролся за то, чтобы он похудел, и очень на него давил. Он похудел. Ну а теперь он стал взрослым, уже не слушается, делает так, как считает нужным.
— Не жалеете, что сами не растили детей?
— Жалею, конечно. Я занимался собой, своей жизнью, я не нянчился с детьми, не ходил с ними в бассейн, не водил в музыкальную школу. И это меня, конечно, огорчает. И я надеюсь, что у меня еще появится дочка или сын, и все это я смогу сделать. Сегодня я готов быть отцом.