Понятно, что мы можем судить лишь о тотальном масштабе разрушений в целом, не имея четкой информации по конкретному памятнику. Но сейчас важно определить вектор реставрационных работ, их идеологию, поскольку тема реставрационного подхода к памятникам исторического наследия — очень болезненная и неоднозначная. Мы знаем сколь радикально тот же Саддам Хусейн «реконструировал» древний Вавилон, просто заново отстроив сооружения. Знаем другие примеры.
— Итак, Виктор, Пальмиру можно будет как-то восстановить, или надо всё сохранить ровно в том виде, как это осталось после вандалов?
— В мире накоплен достаточный опыт, когда памятники истории, археологии подвергались нашествию вандалов в самые разные эпохи. И тут хочется сказать главное: методика воссоздания памятника из ничего, то есть создание некого новодела, пусть даже символического, пусть и значимого, — это не то, к чему должна стремится мировая археология, мировая реставрационная наука. И если мы говорим о Пальмире, — в частности, об утраченном теперь храме Баалшамина, — то эти руины можно будет выставить наподобие «музея на открытом воздухе».
— Вот контрпример: Минск в годы Великой Отечественной сровняли с лицом земли. Но потом там взяли и выстроили с нуля старый город. Но это, скорее, просто привлекательный туристический символизм...
— Знаете, я опираюсь на науку и научные методы. Так вот правило консервации памятников древности звучит так: оно может быть воссоздано только в том случае, если в руках у реставратора есть 75-80% уникального сооружения. Такой пример есть. На протяжении многих десятилетий польские археологи буквально по крупицам воссоздавали заупокойный храм фараона-женщины Хатшепсут в основании крутых скал Дейр эль-Бахри, в Египте. Да, этот храм построен на современном основании, с помощью самых современных технологичных материалов, но речь все-таки идет о том, что это склеенная многомерная мозаика. Все элементы мозаики — подлинные. И те недостающие — условно — 20% выполнены реставраторами таким образом, что вы, глядя на памятник, прекрасно отличали — где дополнения, а где исторический материал.
Вот и в Пальмире, в первую очередь, надо понять процент этой «мозаики», в которую боевики превратили некогда великолепные памятники. Учитывая, вандализм по отношению к изображению существ, лиц людей и так далее, думаю, что в большинстве случаев, это будут разрозненные архитектурные фрагменты.
— Поэтому здесь и победит концепция «музея на открытом воздухе»?
— В этой концепции, как ни страшно сказать, есть определенная историческая справедливость: такой музей возвращал бы человечество (надеюсь, в уже мирные времена) к воспоминанию о том, как легко может возникнуть даже в XXI веке фанатический вандализм, когда всем уже казалось, что это пережитки позднего Средневековья.
— То есть мы имеем уникальный пример, когда руины приобретают двойной исторический смысл...
— Вот вам такой же пример, очень удачный — это Музей Египта Берлина, который очень сильно пострадал во время Второй мировой войны от прямых попаданий бомб. Его открыли относительно недавно заново, и было принято беспрецедентное решение: стены здания были снабжены необходимыми инженерными конструкциями, но не были отштукатурены, на них остались следы бомб, фрески, которыми были расписаны стены музея, не были заполнены новым изображением — там, где они были повреждены, они так все и оставили поврежденным. И внутрь этого апокалиптического пространства вернули восхитительные старинные памятники. То есть это музей двойной функции: с одной стороны, это возрожденный Египетский музей, с другой — это музей Второй мировой войны. И это довольно жесткое зрелище.
— Так что не надо заново отстраивать в Пальмире новодельные арки?
— Это неправильно, урока грядущим поколениям в этом нет. В электронном виде — да, должны возникнут какие-то международные ресурсы, которые реконструировали бы погибшие памятники в Сирии. И такой нюанс. Надо понимать, что вандализм бывает разный. То, что сейчас произошло, это повод собраться, взяться за ум, понять, что мы имеем от этого региона, и максимально попробовать сохранить то, что осталось для потомков.
— Мы неоднократно говорили, применительно к разграбленным древностям Египта, что иная коллекция имеет смысл в сборе, в контексте, а если ее раздербанить, то это теряет смысл...
— Увы, и здесь мы говорим о той же проблеме, когда для ИГИЛа торговля антиквариатом была второй строкой дохода после нефти, и многие архитектурные фрагменты осели сегодня в западных коллекциях. И люди не понимают, что место этому камню только в тех воротах, где он лежал несколько тысяч лет, а не в частном доме...