Утро. Коридор кардиологического отделения оставляет ощущение стерильно чистого: почему-то пуст, больных не видно, лишь одна медсестра на посту. Завтрак переваривают? А вот и палата 1412 — бокс с двумя комнатами: в левой десять дней своей жизни прожил артист, а правую занимала супруга — она вообще не уходила из больницы. Виталина, молодая, смешливая блондинка, собирает вещи. Армен Борисович сидит у стола — видно, что похудел, но ему идет. С утра побрит и «галстук новый в полоску синюю...», как поется в песенке. Но нет, никакого галстука, одет уже не по-больничному — темно-синий модный свитер (очень идет к его седине) и черные строгие брюки. Медицинские документы на руках, и он торопит жену.
— Понимаешь, я абсолютно домашнее животное. Ты даже не представляешь до какой степени, — говорит Армен Борисович. — Я думаю, что все остальные варианты мне не подходят.
Виталина смеется, подтверждает, что он действительно такой: терпеть не может посещать никакие мероприятия, и вообще он не публичный человек.
— А как сейчас самочувствие, Армен Борисович? — спрашиваю я. — Напугали тут всех: в Интернете крику — инфаркт! помирает! — а вы тут, я смотрю, как...
— Чушь читать не надо. Нормально, нормально. Хорошо — это после 60 уже нельзя произносить. Поэтому — нормально.
— А как вам здесь врачи?
— Я думаю, что везде врачи разные. А здесь мне помогли. Вообще у меня врачи великие, такие, как «легочник» академик Чучалин. Он очень определенный человек, потому что именно он вторгается в легкие и делает то, что хочет там сделать. Или Анзор Хубутия, кореш мой (Хубутия — главный врач института имени Склифосовского. — М.Р.), эмоционально совершенно другой человек. Высокого класса врачи.
— Но к вам как к известному человеку, надеюсь, было повышенное внимание?
— Нет-нет, солнце мое, это глубокое заблуждение, что у нас отдельная команда врачей для известных людей. Этого нет! Может быть, отдельное внимание к президенту страны (говорю как есть), а остальное... сложно. Давай оставим эту историю.
Телефонный звонок. Звонит как раз Хубутия.
Джигарханян: — Да, точно, я — очень любящий тебя Джигарханян. Люблю тебя и благодарю за все, что ты для меня сделал. Тут с тобой хочет «МК» поговорить. Скажешь им про меня всю правду? — и передает мне трубку.
— Анзор Шалвович, здравствуйте. Как вы находите вашего пациента? В каком состоянии отпускаете домой?
— Состояние на сегодняшний день у него абсолютно удовлетворительное. Все анализы в пределах нормы. Ну немножечко повышен сахар, но это сейчас вообще участилось заболевание. Армен Борисович поступил к нам, потому что, я думаю, он переработал, у него большая физическая перегрузка была на работе, и как результат — декомпенсация сердечно-сосудистой системы. Мы тут помогли ему препаратами немножечко, и он быстро-быстро собрался, как он это умеет — со своим уникальным юмором, и, как видите, уже готов к бою.
— Скажите, все-таки был у него инфаркт или угроза инфаркта, как писали агентства, возбудив народонаселение?
— Никакой угрозы инфаркта не было. Была пневмония, но она разрешилась. Пневмонией Армена Борисовича занимался академик Чучалин. Мы же занимались уже остаточной пневмонией. Сейчас даже никаких намеков на пневмонию нет.
— Ваш совет — как вести себя в его возрасте: аккуратно или работать как всю жизнь привык, в тонусе, чтобы не сойти с дистанции?
— Ему надо беречь себя, но он абсолютно никого не слушает. Армен Борисович непослушный пациент.
— Может быть, его наказать?
— Мы его обязательно накажем, если он и дальше будет брать такую физическую нагрузку. Будем назначать ему клизму.
Джигарханян:— Передай ему, что я очень люблю клизмы.
В общем, в Склифе в кардиологии весело. Молодая жена подтверждает, что динамика выздоровления очевидна.
— Вы не видели его несколько дней назад. Он же не привык лежать в больницах, болеть не умеет. Впал в такое уныние, что есть отказывался. Я испугалась. Сейчас ест и, видите, шутит. Кстати, у нас сегодня важный день — двадцать лет театру.
— Поздравляю! Армен Борисович, не могу не спросить: вы пару недель назад совершили важный шаг в жизни...
— Поженились? Ты про это?
— Ну да, вы едва успели расписаться и вдруг в больницу попали. И не с обычной простудой — реально же плохо вам стало. Обидно. Вы как-то связываете два события вашей жизни?
— Да, я думаю, это предупреждение, что счастье не может пройти бесследно — говорю тебе честно. Это расплата, абсолютно, я не вижу другого объяснения.
— Но за что?
— За то, что влез не в свое дело. Это судьба, и в этом есть своя правда. Почему болезнь приходит в ваш дом? Зачем болезнь вмешивается в нормальный ход событий? Мы не можем ответить на эти трудные вопросы.
— Зачем вам понадобилась печать в паспорте? Зачем узаконивать отношения, которые и без всякого загса длились 15 лет?
— Я буду примитивен в своем ответе: я хочу, чтобы дом, квартира, которые есть, остались ей. Пусть она хорошо живет и почувствует себя в комфорте. Это не только имущественный вопрос. Я думаю об этом очень серьезно, потому что Виталина подарила мне столько хороших дней, и я очень хочу поблагодарить ее за это.
— Видно, что она вас любит.
— Ты учти, ей 25 лет (хотя по паспорту 37), а мне в это время 80. Вот видишь, какая большая разница. Что, много? Хорошо ли это? Не знаю. Но это такой замечательный кусок жизни...
— Если бы я не знала Виталину, не видела, как она к вам относится, то, как многие, смела бы предположить: Армен Борисович очень рискует — все-таки возрастная разница подозрительна. В какой момент вы поняли, что это чистое чувство, а не расчет?
— Я скажу тебе абсолютно честно: тут нет расчета. Не знаю, когда понял. Я не романтик, ты знаешь, и вот отсюда чувствую (показывает на сердце). Все будет хорошо.
— Какой вы сделали Виталине свадебный подарок?
— Я подарил ей колечко. Мы друг другу подарили кольца.
Он еще слаб, но уверяет, что поедет в театр — надо всех поздравить и выпить шампанского. Виталина более осторожна в прогнозах, говорит: как будет себя чувствовать, но «на днях точно уже будем в театре — дел много».
— Ты знаешь, что мы будем ставить? «Трамвай «Желание» Теннесси Уильямса, — говорит Армен Борисович. — Я почти уже начинаю бредить этой работой. Потому что мы или должны ее сыграть, или должны всех, кто репетирует, поставить на колени. Это великая пьеса, и ее нельзя играть между делом.
У него почему-то повлажнели глаза. Может, оттого, что сам играл в этом легендарном спектакле Андрея Гончарова в Театре Маяковского (постановка 1970 года)? Как он играл Стэнли Ковальски! Ах, как играл! — адская энергия циника, хама, звериная его чувственность льются с экрана телевизора и сегодня. Что же творилось в Маяковке во время спектакля?! А рядом в роли Бланш Дюбуа нежная Светлана Немоляева.
— Отчего слезы? Это так лично, Армен Борисович?
— Боюсь, боюсь, что зрители не поверят нам. Там нужны Митч, Бланш, Стэнли.
— Но кто сыграет вашу роль? Многие помнят вас в этой роли, и сравнение...
— Понимаю, о чем ты. Но в театр пришли очень хорошие, не побоюсь этого слова, сильные ребята. Ставить будет Сергей Виноградов, но не актер, это другой Виноградов. Я постарался внушить им, что такое «Трамвай», как надо рассказать эту историю. Единственное, что я знаю точно, — это гениальная пьеса. Я обязательно буду контролировать ход постановки. Я все время для этого освободил. И я понимаю и говорю тебе честно: спектакль поначалу может не случиться.
— Вы не боитесь так говорить?
— Нет, подождем.
— А с другой стороны, актеры нового поколения не видели того знаменитого спектакля, не видели вас с Немоляевой — страха у них нет.
— Еще раз говорю: посмотрим. В этой пьесе есть главное — чувственность. Мощная чувственность во всем и во всех. Герои абсолютно чувственны и так живут. И это должно стать непременным условием. Ну все, Армян (так А.Б. называет сам себя), вставай, пора домой, домашнее животное.
Мы уходим. Больные, появившиеся в коридоре, провожают нас нескромными взглядами (надо же, а Джигарханян-то не такой, как на экране, болеет как все), но желают больше не возвращаться сюда.