Кажется, будто жизнь Сергея Параджанова — сплошной праздник. Он излучал веселье. «Вечные именины» — такая кличка была у него, по словам Юрия Любимова.
Параджановские байки были порой отголосками или заготовками сценариев. Его непрерывный стёб, вероятно, служил ему защитной маской от абсурда окружающей жизни. Перемежая русские и грузинские слова, жестикулируя, копируя акцент и интонации персонажей, он с мельчайшими подробностями, словно очевидец, излагал, например, беседу Сталина с Орджоникидзе.
...Сталин, покуривая трубку, ходил по кабинету. С лёгким грузинским акцентом, звучал голос великого вождя. Разговор двух кавказцев становился всё темпераментнее, революционные воспоминания переходили на оппозицию, на политику, политика перемешивалась с бытом, быт с партийной борьбой. Мы, как заворожённые, смотрели этот театр одного актёра.
Накал беседы достиг кульминации, и тогда Сталин сказал: «Товарищ Орджоникидзе, на вашем месте я пошёл бы и застрелился». Казалось, на наших глазах распахивалась череда дверей кремлёвской анфилады, и мы видели спину уходящего вдаль Серго. В конце коридора звучал выстрел. «Обидчивый какой! Гордец, всё принимает всерьёз», — вздохнул Сталин, снимая телефонную трубку. Он звонил жене, теперь уже вдове Серго: «Мара (говорил Параджанов со сталинским акцентом), у тебя есть чёрное платье? Оно тебе завтра понадобится... Да, будем стоять в почётном карауле в Колонном зале»...
В Колонном зале музыка, свита приближённых, всеобщая скорбь. В гробу в цветах утопает Серго. Сталину показалось... нет, он вдруг увидел: у покойника дрогнуло веко!
Сталин вполоборота, еле слышно сказал: «Товарищ Поскрёбышев, мне неудобно отойти, пойдите, распорядитесь: мозг вынуть и сдать в Музей Революции. Светлейшего ума был человек!»
...Бесконечные встречи и широкие кавказские застолья, как на картинах Пиросмани, сопровождали всю его жизнь. Но Сергей Параджанов — трагический герой. Как в античной драме. Несчастья на него обрушивались раз за разом. Трагедия его родины стала трагедией его семьи.
В феврале 1921 года части Красной армии под командованием Сталина и Орджоникидзе вошли в Грузию и уничтожили независимое государство. Под каток репрессий попала семья Параджанова. Дед — купец, отец — антиквар, семья обеспеченная, уже это было в советское время преступлением. Ночные обыски, реквизиции, аресты отца запали в память ребёнка. С детства сиротство, безотцовщина.
Рушилось всё — вековые устои, святыни. Потревожили покойников, разорив кладбище, превратив его в парк. Сергею с детства казалось, или снилось, что растревоженные души покойников витают в воздухе, приходят к нему домой, он их не пускает, потому что они не прописаны... Тема гонимых армян, бездомных и после смерти. «Мои призраки, я вас люблю». Он хотел это превратить в фильм «Исповедь». Не успел.
Студентом, в Москве, он женился. Жену-татарку убили братья за брак с иноверцем. Работая в Киеве на киностудии, он женится на красавице Свете, у них растёт сын Сурен. Брак развалился.
Армянин Параджанов делает лучший украинский фильм «Тени забытых предков». Опять плохо! Ненависть коллег обрушивается на него.
Подписывает письмо в защиту украинской интеллигенции. Становится украинским националистом. Попадает в колесо репрессивной машины. И его, и фильм закрывают.
Лагерь строгого режима, каторга разрушают здоровье. Освободился. Но Москва, Ленинград, Ереван, Киев для него закрыты.
Живёт в старом родительском доме. Годы безработицы, простой, стрессы, болезни, депрессия. Но он не сломлен и независим.
Власти вновь фабрикуют на него дело. Новая тюрьма уже в Тбилиси.
Казалось, преследованиям не будет ни конца, ни края. Но наступила относительная свобода — в стране и у Параджанова. Первый фильм после тюрьмы ему дали снять в Грузии. Опала кончилась, работа, успех, поездки, признание. Он не успевает завершить свои творческие замыслы. Страшная болезнь обрывает его жизнь.
...В Тбилиси нет музея Параджанова. Когда оканчивается сражение, на поле выходят мародёры. Всей своей сутью, душой, рождением, могилами предков, культурой, языком — русским и грузинским, он принадлежал Тифлису. Его дом был готовым музеем с выверенной экспозицией. Украшенные стены, оконные рамы, резные жалюзи были рукотворными. На всём ощущалось его незримое присутствие и тепло его рук.
…Ночью откуда-то приехал грузовик с неизвестными людьми, в спешке начался демонтаж работ. (В Тбилиси было очень неспокойное время.) При разборке не смогли снять громадный коллаж во всю стену, его разрушили, и он сохранился лишь на моей фотографии.
Дом превратился в разорённое гнездо: выбиты стёкла, хлопают ставни, двери сорваны с петель; с полов и стен содраны ковры, всё, как при турецком нашествии. После этого дом стал разваливаться на глазах, был продан и снесён.
К счастью, не все работы пропали и разошлись по рукам, что-то было спасено и составило основу Ереванского музея.
За несколько лет до смерти, в Москве, в больнице на Пироговке, Параджанов мне сказал (я записал дословно в ежедневнике и обвёл в рамку): «Всё, что у меня есть, пусть достанется Игорю, Суренчику и Гарику». Гарик жил в Москве, Сурен в Киеве, Игорь (сын Рузаны) с детства больной, жил в Мытищах, и вообще был не при делах. Им ничего не досталось.
У Параджанова отняли не только родовой дом — готовый музей. У него отняли имя СЕРГЕЙ, так он был назван при рождении, при крещении в православие, и носил это имя всю жизнь, писал в титрах. На могиле в Ереване выбили имя Саркиз, коим он никогда не назывался! Это был последний удар судьбы, нанесённый ему после смерти.
Но в фильмах, коллажах, в сердцах всех, кто его знал, — он живой и весёлый. И смерти для него нет.