Доля ты! — русская долюшка женская
«Вера» при всей легкости, даже изыску стилевого строя, — роман глубоко драматичный и к концу даже трагедийный. С улыбкой добродушного собеседника Снегирев увлекает читателя в самые затаенные от созерцания уголки не только быта, но и потревоженного сознания, тайных надежд и неизбежных крушений.
Сегодняшнее время в романе являет себя не в телеэкранном блеске достижений. Автор с легкостью фокусника поворачивает наружу сущность крупного вельможи, представшего в роли добродетеля. Фальшивая игра вдруг обнаруживает себя: «Стало ясно, что он пьян. Не в зюзю, но сильно навеселе». Застольная игра вельможи с приглашенными гостями завершается фарсом: «Вы не понимаете, кто я! — заорал вельможа, потрясая стейком. — Всё вокруг — это я!.. Вы даже не представляете, кто приходит ко мне на поклон! Я спас Россию, а вы чернь». Среди гостей — Вера со своей исковерканной судьбой.
Авторская манера композиционного строя романа подвижна, фрагментарна, словно смена кадров в остросюжетном фильме. Видения, бредовые погружения Веры в месиво ассоциаций и плотских вожделений не поддаются однозначной оценке.
Природа щедро наделила ее красотой лица и тела, но отказала в ребенке. Сама она расточительна и все-таки бездомна — ютится в съемной квартире. Инерция привычного перетекания от одного к другому и третьему не дает ей остановиться, оглянуться. Беззащитная пленница собственных природных желаний и жертва разнузданной жестокости толпы истязателей к концу остается наедине с угасающим сознанием. Автор, почти ровесник сорокалетней героини, глазами чуткого ангела в одиночестве наблюдал, как она «истаивала… собой она затопила мир, раскинулась гладью, и стала концом всего и началом всего, и прохладой». Виртуозный психолог предстал в этой развернутой метафоре лириком.
«Я Алексей, Леша»
По моему приглашению лауреат пришел в «МК» Я назвала его Александром и услышала: «Я Алексей, Леша».
— А на какое еще имя вы отзываетесь?
— Я и на Сашу откликаюсь. Теперь меня иногда Снегирем называют. Мне нравится, я даже так подписываться начал.
— И зачем это вы свое звучное имя Алексей Владимирович Кондрашев оставили за бортом? Что вы хотели обрести в этом псевдониме?
— 10 лет назад я послал на конкурс «Дебюта» несколько рассказов и решил, что у писателя должен быть псевдоним. Новая жизнь — новое имя. Я выбрал имя деда — Александр. А кроме того мне птица снегирь всегда нравилась, и я к Александру приписал Снегирев. Два года назад, когда у меня уже были книги, я проходил мимо роддома на Плющихе, где появился на свет. Там перед входом стоит памятник какому-то толстяку. И я впервые вгляделся в имя на памятнике. Оказалось, знаменитый доктор, основатель клиники, профессор Снегирев.
— Алексей, мы с вами беседуем за неделю до финала «Дебюта-2015». Сколько вам было лет, когда вы стали его финалистом?
— По первоначальным условиям дебютант не должен быть старше 25. Мне тогда было как раз 25. По телевизору сообщили о новом сезоне премии. Я подумал: а почему бы не попробовать, у меня же есть рассказы, которые писал для удовольствия. Короче, все отправил на конкурс по электронной почте и попал в длинный список, а потом в финал.
— Вы стремились получить литературное образование?
— Хотел быть художником. И до сих пор возвращаюсь к изобразительному искусству и получаю от этого большое удовольствие. Но родители настояли — нельзя быть художником-пьяницей, надо получить настоящую профессию. Я долго готовился и поступил в Архитектурный… Но, проучившись два года, все-таки бросил.
— Представляю отчаянье ваших родителей. Туда ведь так трудно попасть.
— Я был рад, что поступил. Но потом понял: уж очень трудные и нудные предметы приходилось одолевать: начертательную геометрию, сопромат и много чего еще. Но я благодарен МАрхИ. У меня там много друзей осталось.
— И куда же вас потянуло?
— Поступил в Российский университет дружбы народов. Моя специальность — политология. С удовольствием проучился там шесть лет. Да еще в аспирантуру поступил. Но тоже бросил.
«Меня многому научила жизнь»
— Получив премию «Русский Букер», в своем лауреатском спиче вы сказали, что в зале присутствует ваш папа Владимир Александрович. А мама?
— Ее нет в живых. У мамы был хороший вкус. Она читала мои рассказы. Далеко не все ей нравилось. И я прислушивался — ее мнение мне всегда было важно.
— Любопытно, к кому из великих или просто знаменитых людей вы с юности испытывали поклонение?
— Желания поклоняться кому-то я не припомню — такой у меня характер. Я по натуре — одиночка. Но искренний восторг перед искусством с детства испытываю. Отец мне много читал вслух: сказки Пушкина чаще всего. Яркие образы оттуда крепко засели в голове. С детства очень люблю стихи Лермонтова. В последнее время очень обрадовало появление аудиокниг. Это замечательно — на слух воспринимать литературу. Представьте: некоторые романы Достоевского я никогда не читал, зато слушал по многу раз.
— Включай и познавай! Учись у классиков манере говорить и мыслить о сложных вещах без нудных конструкций с нагромождением придаточных предложений.
— Кое-чему меня научило общение со строителями из Средней Азии. Я узнал важные вещи о языке: выражаться надо просто, понятно, емко. Некоторые над этим посмеются: «У таджиков научился». Так и есть! Чтобы понимали, и не только таджики, надо говорить ясно, четко, без лишних слов.
— Вы изменили свое отношение к ранним своим рассказам?
— Я писал с большим количеством недостатков. Мне даже стыдно самому видеть небрежность языка своих ранних вещей. Образец языка для меня — Библия.
— Библия написана стихами. И древние переводчики Библии, к счастью, сумели найти в русском языке слова звучные, точные, пронзительные, сохранили ритм звучащего вечного библейского сюжета. Древняя мудрость сразу прорастает в твоей памяти.
— Согласен. Поэтическая емкость Библии меня восхищает.
О вере
— Название романа «Вера» воспринимается шире, чем просто имя.
— Да, Вера в книге живет и как имя, и как емкое понятие. Я вспоминаю символы, среди которых вырос. Семья у меня была обыкновенная: отец — инженер, мать — преподаватель. Церковные обряды не только не соблюдались, о них и речи не шло. Но на Пасху мама всегда пекла куличи, какие могла: помню, они у нее всегда проваливались. Яйца она не красила, это отец делал. Утром христосовались, говорили: «Христос воскрес!» На Новый год ставили елку, а на 9 Мая прибивали к стене дачного дома красный флаг. Елка, яйца, красный флаг — вот моя вера.
Жить и понимать, что после смерти нет ничего, и при этом оставаться приличным человеком — много сложнее, чем тешить себя иллюзиями. Моему отцу 81 год. Он часто говорит о смерти и при этом не пасует. Уважаю такое мужество.
— Но, вероятно, уважаете чувства верующих. Я однажды спросила у своего отца, когда уже Луну освоили: «Папа, где же Господь?» Он сказал мне удивительную аксиому: «Бог в тебе». Действительно, следует нести в себе эту веру без доказательств, достойно. Наших познаний тайн и таинств мира недостаточно, чтобы железно рубить чувство Бога. Вы ведь убедились: наши неожиданные мысли, обобщения, даже стихи возникают мгновенно, производят впечатление диктовки. Кто и почему мне или другому кем-то внушается, диктуется? В книге можно не раз встретить нечто необъяснимое: и в авторских восклицаниях, и в невероятных, ошеломительных состояниях и жестах героини.
— Кто вас вел и подталкивал завершить жизнь героини столь непоправимо и страшно?
— Для меня Бог — эта парадокс. Его нет, и Он, конечно, есть. Работа писателя так же парадоксальна: путь моей героини выбрал не я, хоть я и автор книги. Когда пишешь, герои и сама история захватывают власть — только успевай записывать. Насчет трагизма Вериной судьбы скажу, что, только пройдя через ад, мы становимся людьми. Так мир устроен, когда мы сыты и довольны, наши души покрываются жиром. По себе знаю. Никому не пожелаю оказаться в трудной ситуации, но это часто идет на пользу душе.
— «Вера» — ваш первый роман?
— Нет, есть еще «Как мы бомбили Америку», «Нефтяная Венера». Еще пять лет тому назад «Венера» оказалась в финале «Национального бестселлера».
Он любит виндсерфинг
— Успеваете ли следить за литературными новинками?
— Читаю медленно и поэтому многих новинок просто не знаю. Всегда жду, когда схлынет шум вокруг отдельных успешных вещей. Через пару-тройку лет всегда становится ясно, стоит ли читать ту или иную книгу.
Из современников люблю прозу Алисы Ганиевой, Дмитрия Данилова и Анны Козловой. Козлова больше сценариями занимается, но и проза у нее есть. Иногда, читая ее, завидую и наслаждаюсь.
— Про классиков не позабыли?
— Постоянно возвращаюсь к классикам. Люблю короткие рассказы Исаака Зингера, нобелевского лауреата. Часто их перечитываю и пересказываю друзьям. Неизменный восторг вызывает «После бала» Толстого. Ощущаю огромное притяжение к Гоголю. В Гоголе мне все нравится: атмосфера его текстов, его интонация. Как будто купаешься в океане.
— А в обычные дни, когда вы уже имеете результат душевного наводнения и свой персонаж можно оставить без собственной опеки, что вы предпочитаете? Вы уже обмолвились как-то, что дом построили. Действительно построили?
— Построил. Когда мы с женой потеряли ребенка, то решили строить дом, чтобы не свихнуться. Сначала только жена этим занималась, а я трусил и отлынивал, а потом подключился и в итоге очень стройку полюбил. Так что строили мы вместе, освоили прикладную профессию.
— Спортом занимаетесь?
— Зарядку делаю, но серьезным спортом не занимаюсь. А несколько лет назад попробовал виндсерфинг — доску с парусом.
— Опасно. Даже смотреть страшно на это.
— Неопасно, падаешь-то в воду! С парусом нелегко справиться: падаешь — залезаешь, падаешь — залезаешь. Так бесконечно. Этот спорт связан с ветром. И ты быстро понимаешь свое место в природе. Нам ведь иногда кажется, что мы способны даже ветром управлять. А виндсерфинг дает тебе понять: все, что ты можешь, — это подстраиваться под ветер, тогда будешь двигаться. Не подстроишься — упадешь.
О страстях и предпочтениях
— Ваша героиня, видно, с вашей воли, тоже подчинилась ветру. Но попадает чаще в розу ветров, где соседствуют вседозволенность с ощущением собственной беспомощности. А всего страшнее столкнуться с жестокостью и ничтожеством мужиков. И вы, мужчина, не пожалели свою Веру, кинули ее на мощные волны разрушительных бурь. Ее крик «Сделай мне ребенка!» становится гиперболой, обобщенной метафорой агонии самой России. Что вы, молодой и беспощадный творец, испытывали, создавая адскую пыточную для своей героини?
— Я стараюсь быть чутким писателем, а чуткий писатель никогда не навязывает свою волю своим персонажам, а, наоборот, слушается их во всем. Так что я не творец, я просто слушаю ветер. А мужики и в самом деле по части чувств бывают и жестокими, и ничтожными. Это я как мужик говорю.
— Расскажите о вашей жене, о семье.
— Ольга Столповская занимается кинорежиссурой. Отец — пенсионер. Дочь учится на оператора.
— Как ваша жена, человек действия и поступков, отнеслась к роману? Любопытно, она не гневалась на вас за кошмарную судьбу героини?
— Жена была первым читателем и дала ряд точных, дельных и очень ценных советов. Если бы она была автором этой книги, то написала бы иначе, но самый главный закон в искусстве — себе не врать. Если пришла мысль и не отпускает, значит, надо писать, даже если чувствуешь, что многим не понравится.
— Вы любите путешествовать?
— Не могу сказать, что стремлюсь к путешествиям. Жена обожает. И время от времени вытаскивает меня из темного угла. Мы часто наведываемся к друзьям, которые обитают во всех концах света. Кстати, «Веру» я писал на четырех континентах. В отъезде мне очень хорошо пишется — ничто не отвлекает. А в деревне не могу писать — сплошной быт. Зато в деревне мне стало понятно толстовское опрощение. Писателю просто необходимо иногда косить траву, колоть дрова и заниматься хозяйством, иначе ум за разум зайдет.
— Усвоим урок классиков — поближе к мирским делам и страстям.
— Достоевский в свободное время рвался в казино, проигрывал деньги. Тургенев взбирался на европейские баррикады. Толстой занимался крестьянским трудом.
— Премия свалилась к вам как манна небесная. Появились ли увлекательные замыслы о путешествиях по миру?
— За последний год у нашей семьи столько долгов накопилось, что если их раздать, то хватит на пару билетиков на электричку плюс поллитру с собой в дорогу купить, поэтому грандиозных планов не строю.
Богата ли страна родная?
— Что вас волнует в современном житейском и духовном устройстве России?
— Россия живет бурной, порой сумбурной, но последовательной и даже предсказуемой жизнью. С одной стороны ничего принципиально нового не происходит, с другой всегда интересно. В этом смысле Россия похожа на хлеб — сколько ни ешь, никогда не надоедает.
— Пожалуйста, растолкуйте ваше обобщение: «Россия, оторвавшаяся от одра, стала быстро и хаотично богатеть». Вы психологически точно определили некий настрой сильных мира сего: «Хапали всё без разбора»?
— После десятилетий советского дефицита все мы ринулись потреблять: кто материальные ценности, кто недостижимые до того книги, фильмы и музыку. Материалисты разделились на тех, кто помельче, кто к своим шести соткам часть дороги прирезал в ущерб соседям, и на крупных. А те страну переделили. Я не берусь оценивать поступки таких людей, сам я довольно бесхозяйственный, но одно я знаю точно — безоглядное увеличение капитала на пользу душе не идет, если где-то прибывает, значит, где-то убудет. А жизнь коротка, деньги в могилу не возьмешь.
— В роман почти как самостоятельная новелла включен эпизод о «могущественном вельможе, играющем не последнюю партию в государственном оркестре». Его нарисовало ваше воображение или за примерами не надо далеко ходить? О прототипе мы, читатели, не догадываемся. А может быть, его и нет?
— Вельможа — это собирательный образ, наделенный в том числе и моими собственными чертами. Правителям свойственна смесь могущества и глубочайшей, часто не сознаваемой неуверенности в себе. Личность любого правителя очень интересна для литературы.
— Носится ли в собственном воображении некий спасительный путь для нашего Отечества?
— Страна переживает непростые времена, но я уверен, что Россия куда крепче и устойчивее, чем кажется, однажды она еще всех нас спасет.
Автор переселяется в героиню
Роман написан без утомляющих слух конструкций. Драматические ситуации, страдания и безысходные зигзаги судьбы Веры, душевный пожар ее нервного перевозбуждения, — все это зажигается и горит каким-то дьявольским огнем. И каждый крик, мольба, жалкое бессилье и потеря себя — словно само адское кипение.
— Что вы чувствуете в часы вашего внутреннего пожара?
— Я люблю лес. Под ногами палая листва и мох, вокруг стволы деревьев, наверху колышутся кроны. Ощущение леса непередаваемо и восхитительно. В непростые моменты жизни я иду в лес или воображаю себя в лесу. Я мечтаю, чтобы от моих книг у читателей рождалось ощущение леса: светлого и одновременно дремучего, непроходимого, но с тропинками, таинственного и бескрайнего.