Первый зал со стаями мохнатых попугаев переносит тебя из центра столицы в тропики Никарагуа. Невозможно отвести глаз от ярких, потрясающих цветов амазонов: анисовых, терракотовых и малиновых. Его лори и ара оживают от густой, сочной накладки красок и невероятной плавности линий. Их хочется погладить. Многослойность цвета создается с помощью решетки, которую он прочерчивает основанием кисти. Она напоминает клеточки в игре крестики-нолики. Благодаря такому приему он «разрыхляет» красочную массу до ее основания. Получается, что попугаи спрятаны в клетки.
– В знаковых анималистических сериях работ Слонема элементы поп-арта совмещаются с экспрессионизмом, – объясняет «МК» владелец галереи современного искусства в Сан-Франциско Серж Сорокко. – Каждая работа наполнена цветом, игра с которым для автора лежит где-то на уровне интуиции. Нередко он использует один из своих любимых приемов – процарапывает поверхность работы, добиваясь тем самым эффекта патины. Все это доказывает многогранность Слонема как художника.
Говорят, художниками не становятся, ими рождаются. Так было и с Хантом Слонемом. Любовь к живописи ему привил дед, который увлекался ею как любитель. Уже в первом классе мальчик знал, что станет художником. Большое влияние на его творческую карьеру оказало обучение в Академии живописи и скульптуры в Скаухигене (штат Мэн). Там он подружился с такими мастерами, как Луиза Невельсон, Алекс Кац и Джек Левин. А еще – поменял букву «и» в своей фамилии на «е». Первая выставка Слонема прогремела в Нью-Йорке в 1977 году. После чего его приняла творческая элита в лице Энди Уорхола, Лайзы Миннелли и Трумена Капоте.
Во втором зале двухметровые полотна усеяны бабочками пастельных тонов. Поверхность аж вибрирует, напоминая тканные ковры. Создаются эффекты музыкальности и полифоничности. Насекомые обладают не только декоративной выразительностью, но и иносказательным смыслом. Его бабочки символизируют возрождение. Они появляются в результате перевоплощения и напоминают о быстротечности бытия. Нечто подобное в этом существе привлекало и писателя Владимира Набокова.
Отдельного внимания заслуживают комнаты с кроликами, цветами и пейзажами. Слонем словно проникает в суть объектов природной среды и превращает их в живописные феерии. Как увидишь воду лазурного цвета, расплывающиеся по ней маслом солнце и блики песочного цвета деревьев, хочется очутиться в этих сказочных краях. А сколько здесь кроликов… После 30 сбиваешься со счета. Прием повторения точно позаимствован у Энди Уорхола, только Слонем обскакал его количеством. Кроликов он изображает неслучайно: под этим знаком по китайскому календарю родился художник.
С виду он чудак, под стать своей живописи. На выставку пришел в салатовой рубашке, малиново-голубом пиджаке и с галстуком в ярких ромашках. Все, конечно, сочеталось по цветам, но на мужчине плотного телосложения смотрелось аляповато. Вот он хлещет кока-колу и расхваливает работы художника Таира Салахова. Тут и «МК» с вопросами…
– Хант, смотрю на полотна, на вас – все такое экзотическое. А дома у вас как?
– Мой дом-студию называют обиталищем волшебника. Много экзотических аксессуаров, антиквариата, неоготической мебели и предметов в стиле ар-нуво и, конечно, собственных произведений. Я неутолимый выдумщик: преобразую привычные декоративные элементы в многоассоциативные знаки и формулы.
– Как возник интерес к искусству?
– Мой отец был морским офицером, мое мировоззрение сформировалось в частых переездах по Америке. В 1961 году наша семья жила на Гавайских островах. Местность сильно повлияла на мое восприятие цвета и природы. Мое детство было наполнено мифами. Я помню, как мы ездили в музей Бернис Пауахи Бишоп, чтобы увидеть мантии гавайского короля. Птичьи перья, из которых их делали, брали только из хвостов птиц. Затем мастера отпускали этих птиц на волю. На создание одной мантии уходило 300 лет, и в музее они представлены в отличном состоянии.
– А у вашей живописи есть миф или тайна?
– Мой мир флоры и фауны – пространство грез и фантазий. Иногда мне кажется, что зримое и воображаемое существуют параллельно, создавая вселенскую гармонию. Но и тайна тоже есть… Мало, кто догадывается, что преимущественно я пишу на холстах, деревянных панелях листах бумаги небольшого формата. Уже потом объединяю повторяющиеся объекты в инсталляции. То есть, многие картины собраны по кусочкам. Таким образом, каждый живописный звук дополняет и усиливает другой. Выстраивается полифоническая фонограмма многоголосья птиц и шорохов цветов.
«Я мечтаю об уравновешенном искусстве, полном чистоты и спокойствия, искусстве без суетных и беспокойных сюжетов, искусстве, которое могло бы дать отдых уму интеллектуального работника, делового человека, литератора, подобно тому, как удобное кресло дает отдых физически усталому человеку», – говорил Анри Матисс. Чтобы насладиться красотой работ Слонема не нужно быть частью арт-сообщества. В его ярком и элегантном художественном мире, как в кресле Матисса, легко чувствовать себя комфортно. У него удивительная эстетика. Она врезаются в память восприимчивого, просвещенного и благодарного зрителя. В ней есть что-то недосказанное, еще не свершившиеся...