— Юрий Витальевич, герои вашей прозы — убийцы, маньяки, шизофреники — выходцы из темного мира. Зачем вы их оттуда вывели на свет? В чем была сверхзадача?
— Меня вела интуиция, которая отображала довольно мрачную ситуацию того времени, эпохи XX века с его духовным упадком, оттеснением религии на задний план, бесконечными людоедскими войнами, начавшимися с Первой мировой. Недаром этот век называют безумным. На сознание влияли не только реалии Советского Союза, но и события, происходившие во всем мире. Несмотря на «железный занавес», мы не могли о них не знать. В XX веке казалось, что смерть восторжествовала над человечеством. Не только физическая, которую несли войны и террор, но также духовная. Все это сформировало во мне трагическое мироощущение. И хотя я всегда считал внутренним учителем Достоевского, критики писали, что такое мироощущение не могло родиться в XIX веке. Тогда еще не было такого разгула зла, как в двадцатом. Правда, Достоевский многое предугадал, он интуитивно ощущал, к чему мы движемся и что будет происходить дальше.
— Несмотря на весь трагизм происходящего, существует мнение, что главная задача писателя, как и любого другого творческого человека, — нести свет, направлять вектор вверх. Вы считаете, вам это удавалось?
— Однажды два человека сказали мне, что роман «Шатуны» спас их от самоубийства. Сквозь кромешную тьму прорывается свет. Он — в подтексте. Получилось так, что даже в «Шатунах», самом страшном моем произведении, нет смерти, но есть бессмертие. И многие замечали это. Многие говорили мне, что реальность при всех ее страшных сторонах настолько фантастична, что все-таки хочется жить: ведь всегда интересно, что будет потом. Я очень рад, что мои вещи даже раннего, мрачного периода воспринимались людьми не как безысходные. Все же идет от души, от ее движения, которое необъяснимо.
— Чтобы выйти на свет, нужно вскрыть язвы?
— В конечном итоге — да. В моих последующих произведениях, начиная с «Блуждающего времени», написанного как раз на сгибе XX и XXI веков, уже явно преобладает духовный свет, идея того, что человек бессмертен и нет никакого повода для отчаяния. Как написал Аполлон Майков: «Чем ночь темней, тем ярче звезды, чем глубже скорбь — тем ближе Бог». Опыт жизни показывает: во внешнем благополучии душа часто спит. Когда происходят какие-то экстремальные ситуации, когда наступают кардинально поворотные моменты в жизни, душа просыпается, начинает работать система вертикали, направленной к Богу как к единственной надежде. И она тотальная, главная, она обволакивает собой все и дает веру в продолжение нашей жизни после смерти, просто в другой форме. Террор атеизма, который распространился в XX веке, теряет тогда свое влияние. Человек видит, что он не просто природное существо, он стоит над природой и в глубине своей души имеет связь с Богом.
— Удивительно, что вы стали основателем жанра метафизического реализма в то время, когда мышление, связанное с видением духовного мира, в принципе считалось недопустимым. Что лично вам позволило сохранить его в себе?
— Точно не мое окружение в школе и не семья. Мой отец был репрессирован и погиб в лагере. Помогли три силы. Первая — внутреннее чувство мощного сопротивления тому миру, в котором я находился. Метафизические поиски соответствовали внутреннему строю моей души. Второй движущей силой стала попытка решить проблему смерти, с которой человек столкнулся в XX веке лицом к лицу. Неизбежное осознание факта смерти вынуждало найти выход. Не просто умозрительный, а более глубинный, который охватывал бы всю душу, выход из внешнего представления о том, что человек — всего лишь биологическое существо, которое потом исчезает в небытии. Этот абсурд, порожденный атеизмом, очень сильно и негативно действовал на детское мировосприятие. Не только на мое.
Я наблюдал, что то же самое происходило и с моими сверстниками. Я общался со многими людьми и чувствовал, что на их подсознание это восприятие смерти как конца всему для человека действует наподобие разрушающего яда. Эту проблему можно было решить, только обратившись к религии.
Третья сила, которая помогла мне выстоять, — русская классическая литература. К счастью, она сохранялась, ее даже пропагандировали в советское время как величайшее достижение русской культуры. Хотя в то время нам давали исключительно социальную трактовку классики, люди все равно, читая ее, воспринимали всю информацию, заложенную в произведениях. Это приводило к духовному восприятию мира, потому что русская классика держалась именно на духовных поисках, на поисках путей выхода из мрачных реалий времени.
— Несколько лет вы провели в эмиграции, где могли преподавать и свободно выпускать книги. В Европе вас к тому же причислили к традиции Гоголя и Достоевского. У вас тогда не было мысли остаться?
— Несмотря на признание в Европе, на знакомство со многими французскими и американскими писателями, у меня всегда было сильнейшее желание вернуться в Россию, внутренне я никогда с ней не расставался. И это было больше, чем ностальгия. Там я перечитывал всю русскую классику, чтобы еще глубже понять страну, в которой родился, на языке которой пишу. У меня не было никаких сомнений в том, что Россия остается моей родиной, что как только будет возможность вернуться — я это сделаю. Так и произошло.
— Почему идея вашей доктрины «Вечная Россия» появилась именно когда вы жили за границей?
— Потому что именно тогда я в полной мере почувствовал, что в человеке живет мистическая любовь к родине. Я попытался понять, почему ностальгия у эмигрантов так остра, почему некоторые в свое время возвращались в Россию, зная, что идут на верную смерть или на ГУЛАГ. В своих внутренних изысканиях я снова обратился к русской классике как к отражению души народа и, конечно, общался с эмигрантами. Все это и сложилось в итоге в определенную доктрину, которую потом нужно было вывести на метафизический уровень, связать с источником Абсолюта. Здесь уже помогли мои философские знания. Они помогли мне описать не только Россию, которая существует здесь, на земле, но и духовную Россию в невидимых мирах, о существовании которых говорят и все религии, и сама метафизика, и духовный опыт людей на протяжении всей человеческой истории. Так сложился космологический образ России. Идея ее духовной миссии, ее духовной сути. Я уверен, что она должна стать такой страной, которая сможет установить мир между различными государствами. И хотя это кажется утопией, без такой веры жизнь невозможна.
— Если сравнивать нынешнюю социально-политическую ситуацию в стране с тем временем, что вы описываете в ранних рассказах, есть какие-то положительные изменения?
— Что бы ни происходило, положительное есть всегда. Оно было даже в Советском Союзе. Не случайно после его падения американцы признались, что СССР был сверхдержавой. Это была страна огромных достижений и огромных провалов. Достижениями были победа в Великой Отечественной войне, новые разработки в науке, в космосе, в медицине. Ну а о провалах мы сами знаем — это террор Сталина 30-х годов, террор во время революции, преследование религии, духовных основ, травля интеллигенции. В сложившейся сегодня ситуации тоже есть свои плюсы и минусы: несмотря на общий развал страны и экономики, все-таки возможна свобода творчества, и религия не подвергается гонениям. Но проблема нынешнего времени — культ денег. Детективная и комическая литература, которая является в основном коммерческой, оттесняет настоящее творчество на задний план. Но радует то, что все-таки появляются молодые талантливые писатели, и люди на специальных форумах в Интернете до сих пор обсуждают классику. Далеко не все еще потеряно.
«МК» желает Юрию Витальевичу скорейшего выздоровления и долгих лет жизни.