Самый популярный реквизит в Авиньоне — зонтик от солнца, соломенная шляпа и бутылка воды. Костюм — лучше бы «в чем мать родила». Кстати, на многих спектаклях широко представлена обнаженка, что вызывает не осуждение, а скорее приступ беззастенчивой зависти у публики. Король Лир — голый, Ричард III — тоже, не говоря о персонажах помельче.
Напомню, что нынешний фестиваль — 69-й по счету. Около 50 отборных событий в официальной программе (INN) — театр, данс, музыка, междисциплинарные проекты, кинематографические и выставочные. Второй год в INN включают один детский спектакль, что говорит о серьезности намерений арт-директора фестиваля, известного режиссера Оливье Пи. Кстати, его собственный детский спектакль «Девушка, дьявол и мельница» в этом сентябре приедет в Москву на фестиваль «Гаврош». Арт-директор разъезжает по Авиньону в белой рубашке на велосипеде — от театра к театру, с пресс-конференции — на дебаты, прост и доступен для любого зрителя. Неофициальная программа — OFF — козыряет цифрами: 1360 спектаклей от 1019 компаний из 26 стран. Удивительно: впервые за последние 20 лет здесь нет театров из России. Зато есть театры из Украины. Что думать? Особенно если сравнивать финансовые возможности нынче двух недружественных стран.
Самый популярный автор — Шекспир. На старт трехнедельного марафона вышли сразу три его хрестоматийные пьесы — «Ричард III» в постановке Остермайера, «Антоний и Клеопатра» Родригеса и «Король Лир» самого Оливье Пи. «Лир», которого играли на самой престижной площадке — в Папском дворце под открытым небом, — оказался самым шумным и даже скандальным. Одна часть зрителей в восторге, другая кричала «бу». Впрочем, здесь зрители границ дозволенного не переходят: возмущенных писем в минкульт и мэру Авиньона не строчат, свиные головы к дверям театра не подкладывают. Критика, похоже, не склонна гладить артистического директора по головке.
— Это правда, много меня ругают, — говорит мне Оливье Пи. Несколько огорчен, но не брызжет злобой — каждый делает свое дело: он ставит спектакли, формирует программу, критики критикуют.
А тем не менее «Лир» — преинтереснейший спектакль и, может быть, одна из лучших его работ. На сцене Папского дворца образец сценографического минимализма. Пространство так огромно, что мелкими смотрятся черный рояль по центру, одинокая кровать с металлической сеткой, два столика и деревянный щит, на котором черной краской намалеваны круги. На стене из средневекового булыжника тонкими и длинными люминесцентными лампами выложены слова «Твое молчание есть машина войны», а чуть ниже — «Ничего». Переливается музыка, выходит тоненькая балеринка в белоснежной пачке — несколько па, изящных вращений — красиво и лаконично так, что подозрительно как-то — уж не постарел ли Пи, специалист по шокирующим ходам и решениям? А тут, понимаешь, хрупкое создание ножкой ножку бьет. И тут же рев мотора, врывается мотоцикл с шлейфом вонючего дыма — и машина войны запущена.
Пи, который, кстати, сам сделал новый перевод «Лира», строго следует за классиком. Степень его свободы удивительно подходит Шекспиру, хотя на героях современные костюмы, но с изъяном, много условности. Лир раскатывает неровный, будто случайный, лист белой бумаги — карту своего края, чтоб поделить меж дочерей своих. Две старшие, как Белоснежки или девочки-паиньки, в розовых платьицах и паричках. А младшая, Корделия, та самая балеринка, вместо клятв в любви папаше заклеивает рот черным пластырем.
Театр жестокости, диких нравов и наива, театр кабаре, которое так любит Пи, и невероятных по силе образов — таков «Лир» Оливье Пи. «Лир» в воплощении режиссера современен как никогда: машина войны запущена, дети убивают себя и всех вокруг.
У режиссера сильнейшая метафора ослепшего мира: пока идет действие, параллельно с героями постоянно работают монтировщики. Пока герои меряются амбициями, влиянием, творят зло, молчаливые и мрачные рабочие разбирают по кускам сцену. И в какой-то момент открывается черная земля, как огромная братская могила, как черная дыра, которая поглощает по очереди всех. Жертв и палачей, королей с шутами, герцогов с их женами и возлюбленными. Никто не спасется, только вот жертвы и палачи пока ходят по краю этой бездны, точно слепые, в полной уверенности, что сия чаша минует их. И пока они копошатся в этой земляной грязи — голый Лир, беспутный Эдгар, Глостер, которому столовой ложкой выковыряли глаза, Корделия в перепачканной пачке. Это ее молчание запустило машину войны? В «Лире» удачно сошлись художественные и политические смыслы, прошлое и современность, чтобы рассказать о мире и человеке то, что проходили многие поколения, ничуть не изменившиеся от знаний. И от этой очевидности становится страшно.