Вдруг все, что казалось утлым, неудачным, даже трагическим, вгонявшем в постоянные хандру и депрессии, выстроилось в последовательную и логически оправданную, блистающую дивными гранями, возможно, заранее осмысленную и воплощенную свыше череду прекрасных мгновений.
Я поймал счастливую интонацию бытия.
Только бы не забыть это неземное камертонное ощущение — полное воздушной легкости парения и поступательно, сверхблагополучно сложившейся жизни!
Во сне я увидел любимую девушку (такой, какой она была в молодости, стройной, как тростиночка, преданно ждущей, не обезображенной последующими изменами), увидел маму, мы с ней везли на саночках сдавать в пункт приема стеклотару — в жизни такого никогда не случалось, но во сне это было прекрасно, я увидел друзей: последовательно мы перекочевывали из ресторанчика в ресторанчик, и ни в одном у меня не хватало денег расплатиться, друзья покрывали расходы, я при этом не испытывал стыда и приниженности.
Я пробудился и захотел истолковать сновидение. Но понял: нет нужды. Все прекрасно. И было так же прекрасно в реальном прошлом.
Накануне (не во сне) я долго разговаривал с близким человеком, до этого наши разговоры не ладились. А тут я стал рассказывать о своем детстве, и эпизоды, которые представлялись ранящими, распинающими, рвущими душу, предстали в ином ракурсе и новом освещении. Я отчетливо осознал, сколь чудесно все было. Подвальная квартира, сыроватая, полутемная… (Но я — среди замечательных моих любимых бабушек и рядом с дорогим моим дедушкой.) Да, родители в разводе, и у мамы не ладятся отношения с родственниками отца, но все сосуществуют под одной крышей, вернее, под одним нагроможденным поверх уютного подвала изящным домом в четыре этажа — очаровательной дореволюционной постройки особнячком в центре Москвы… Да, все обитают обособленно: я с мамой, папа сам по себе, дедушка с бабушкой, две его добрейшие сестры — в отдельной комнате. Но квартира просторная, всем хватает места. К маме приходят интереснейшие люди — писатели. К папе приходят интереснейшие люди — актеры. К маме и папе приходит кинорежиссер Юрий Победоносцев — внучатый племянник того самого обер-прокурора священного синода Константина Петровича Победоносцева, что «над Россией простер совиные крыла…». К дедушке приходят коллеги — историки. К бабушкам — ученики из школ, где они преподают. Бабушки с ними бескорыстно занимаются, подтягивают с «троек» до «пятерок». Потрясающая пестрая увлекательная коловерть!
Вокруг полно неблагополучия. Например, у писателя Иосифа Дика умерла мама. А он незадолго до этого женился на актрисе, и она его обобрала (знаю об этом из его гневных монологов, он не стесняется в выражениях…) Дику после похорон матери некуда податься, он приезжает к нам, матерится всю ночь (а я слушаю, краснея и благоговея, и запоминаю: какие коварные бывают женщины!).
Ужасаться ли смерти и коварству?
Сейчас, после счастливого сна, абсолютно ясно: вовсе нет! Трагедии случаются с каждым. Но каждому ли ребенку так везет, как мне? Послушать матерную исповедь ярчайшего человека?
У Дика нет обеих рук, он потерял их на войне, но водит «Волгу». Бывает, выпивает перед тем, как сесть за руль. Лейтмотив его самооправданий прост: «Я отдал Родине все». В одном своем мемуарчике, написанном во взрослом возрасте, я накарябал, как Дик повез сестру мамы на Курский вокзал (она опаздывала на поезд, уезжала на курорт), предварительно слегка выпив. Всю нашу компанию задержал милиционер. Дик встал против ветра, чтоб тот не почуял запах алкоголя.
…Девушка из рецепции отеля на Кипре, взглянув в мой паспорт, спросила: «Вы не писатель?» Я польщенно ответил, что да, иногда сочиняю. Самонадеянно вообразил: она меня узнала. Она сказала: «Я дочь Дика, я давно здесь живу, но недавно прочитала вашу статью». Тон был обиженный. Из-за чего? Она сказала: «Получается, мой папа — пьяница?»
Я извинился и объяснил, что не хотел обидеть ни Иосифа Ивановича, ни его близких…
Пробудившись после счастливого сна, я думал: могла ли встреча быть случайной — приехать на Кипр и увидеть дочь человека, которого мало кто помнит?
Я думал: «Я родился в одном из величайших городов мира, в самом центре, близ Арбата. Это ли не благоволение Судьбы? Появись на свет в провинции, при моем малоэнергичном характере я бы сгинул. В столицу ехать не решился бы, а если бы и поехал, то ничего бы не достиг. Местной власти, работая в газетах, угодить бы не смог. Убогая участь ожидала бы меня! Многомерность и многоликость Москвы одарили возможностью выбора будущего — из многих вариантов.
Позже, когда семья окончательно распалась и все стали жить раздельно, меня настигло драматическое восприятие действительности. Умерла в богадельне хроменькая бабушка Лена. Но мы с дедушкой (надо же такому случиться!) приехали ее навестить буквально в тот момент, когда душа ее прощалась с телом, то есть застали живой — фантастическая удача! Отец стал общаться с недостойными его, странными людьми, один его новый приятель носил постоянно строгий черный костюм — это был почти моцартовский визитер, заказавший композитору реквием, я его воспринимал как ходячую пиратскую «черную метку» — и вскоре папы безвременно не стало.
Но после счастливого сна я иначе увидел и оценил короткую судьбу отца: он оставил о себе неисчезающую согревающую память — и в фильмах, где запечатлен молодым, и в моих благодарных мыслях: к чтению книг и неповерхностному пониманию того, что в них заключено, приохотил меня отец. Многим ли так везет на отцов, как мне? На таких ласковых, умных, бесхарактерных, несчастливых — возможно, именно для того, чтобы я полнее и острее ощущал свое везение?
Про маму нечего говорить! Сколько раз могла выйти замуж! Сколько воздыхателей у нее было! Бравые военные, скромные инженеры, богатые деловые люди (предприниматели времен социализма), востроносенький составитель словарей с сальными волосами (этот запомнился особенно неприязненно) и, конечно, писатели, подбивавшие клинья под симпатичную машинистку, — они приезжали диктовать свои бессмертные опусы. Но мама каждый раз спрашивала меня: «Как ты смотришь на этого жениха?» И мы вдвоем прыскали. Ради меня она осталась одинокой.
Позитив наличествовал и в том, что мы с мамой оказались в коммуналке: благодаря погружению в неведомый мне прежде общежитский мир я почти безболезненно переместился из детского несмышленого рая, из высшего общества (ах, какие разговоры вели приходившие к бабе Оле и бабе Лене поклонницы Ивана Семеновича Козловского и Лемешева: эти дамы дореволюционной закалки дарили своим кумирам-певцам бриллиантовые запонки!) — в курящую и выпивающую компанию дворовой шпаны близ Плющихи.
Символика в немалой степени присутствовала в моем счастливом сне. Позвякивающая стеклянная посуда, которую мы с мамой везли на саночках… Бутылки и банки мы, конечно, не сдавали. Но материально жили очень тяжело.Мама приучала меня не унывать. Поднималась в пять утра и к семи успевала перепечатать 25 страниц — дневную норму текста для издательства «Художественная литература» — лучшего, которое тогда существовало. Потом начинались визиты литераторов, спешивших закончить и сдать в срок произведения, — и опять я должен поблагодарить жизнь: кому еще в незрелые годы доведется слушать (и живьем видеть) Валентина Ежова («Белое солнце пустыне», «Баллада о солдате»), Вениамина Каверина («Два капитана»), Александра Борщаговского («Три тополя на Плющихе»), Вильгельма Левика (переводчика Гейне), Льва Пинского (философа), театроведа Марка Полякова, Лилиану Лунгину («Карлсон» и Гамсун)?.. А попутно редкостных болванов (которых тоже хватало), снабжавших вышедшие книги надписями: «С благодарностью за добросовестный труд — перепечатку моих стихов».
Михаил Матвеевич Кузнецов диктовал предисловие к собранию сочинений Константина Федина (который в ярости рассыпал набор «Ракового корпуса» Солженицына в «Новом мире»), а не для печати изливал желчь: «Кто главный герой «Поднятой целины»? Нет, не Нагульнов и не Разметнов. А дед Щукарь. Этого деда Шолохов списал с себя — клоуна на потеху партийным съездам».
Я бывал у Виктора Урина — поэта, фронтовика, удивительного придумщика. Он приглашал в гости бригады строителей и заводчан, выполнивших пятилетний план досрочно, устраивал для них Новые года в октябре и ноябре. Столы ломились от цельных окороков и головок сыра, а стулья он сколачивал сам, из досок. На стене одной из комнат было начертано рукой Евтушенко: «Витя! Ты был моим первым поэтическим учителем». Свое школьное сочинение о человеке, героически прошедшем войну, я посвятил Урину и привел эту надпись. Мне поставили «двойку». За вранье. Учитель сказал: «Поэты не могут разговаривать на «ты». Это неуважительно. Они все обращаются друг к другу на «вы».
Ребенком я слушал по радио поучительную передачу «КОАПП — о событиях невероятных», в этой передаче животные на человеческом языке рассказывали об особенностях, которыми наградила их природа. И вот автор «КОАППа» Майлен Константиновский дарит мне пластинки с записью этой передачи.
А вот я — стажер в «Литгазете» — лучшей, самой смелой газете той поры (со мной ли все это происходит?). Сперва стажер, потом — младший редактор, потом — завотделом. Созвездие громчайших журналистских имен: Анатолий Рубинов, Аркадий Ваксберг, Лора Левина, Ирина Ришина, Татьяна Архангельская, Евгений Богат, Наум Мар, Соломон Смоляницкий… И я — рядом с ними!
Первые публикации в журналах «Юность», «Октябрь», «Смена», «Крокодил»… Мне пишет письма Борис Полевой, со мной собеседует сам Леонид Зорин… Помимо сверхпопулярных общеизвестных «Покровских ворот», «Варшавской мелодии», «Царской охоты», он — создатель гениальной пьесы «Дион», с которой связано особое воспоминание. (До чего важно все, что слышишь в детстве!) Мама вернулась после спектакля из Вахтанговского театра в восторге: «Там речь об античности. Но это о сегодняшнем дне!» Так я впервые услышал имя Зорина. И вот Зорин соглашается написать предисловие к моей пьесе «Койка». А вот великолепный актер (и секс-символ) Андрей Соколов ставит эту пьесу и исполняет главную роль! Путешествия на Ямайку и Цейлон, поездки в Париж, Рим, Лондон, Нью-Йорк, Вашингтон, Лас-Вегас...
Может ли все, о чем говорю, вместить одна человеческая судьба?
Конечно, разочарований хватало. «Как все элементарно в жизни, — порой досадовал я. — Как цинично, торгово-товарно, баш на баш». Но настала минута — и прошлое преобразилось. Все предстало иным, увиденным через призму счастливого сна. Я ясно различил: вовсе не торговыми и денежными соображениями мотивированы люди.
Что касается увиденной во сне девушки (стройной, как тростинка), мне и тут неслыханно повезло. Она не раз побывала замужем, но никому не изменяла с такой интенсивностью, как мне. Ее измены дарили каскады переживаний, что, в свою очередь, благотворно сказалось на творчестве. Неразделенная любовь — что может быть плодотворнее для пишущего? Это ли не особый род счастья? Неиссякаемая золотая жила. Месторождение, из которого знай черпай вдохновение. И хоть оно окрашено в печальные тона, но и веселого, сопротивляющегося хандре я немало добыл из своего горячего чувства…
Чем сильнее меня шпыняли, тем упрямее хотелось доказать, настоять на своем. И в итоге я оказался вознагражден — символическим, открывшим мне истину о моей жизни сном. Только бы не забыть, не упустить этот камертонный настрой!