— Я прочитал все, что вы написали, то есть две книги. К «Раздолбаю» готовится продолжение?
— Естественно, это же из двух частей состоящая история. Единственное, что ее я немного затянул по ряду причин, скажем так.
— То, что «Похороните меня за плинтусом» так выстрелила, это, мне кажется, какой-то уникальный момент, который, наверное, не просчитывается. Вы тоже не могли предсказать такой успех? Все-таки вы дилетант в литературе. Надеюсь, я вас не обидел.
— Да, дилетант, чего же обижаться. А то, что попало в читательскую историю… Мне кажется, там несколько факторов. Во-первых, она смешная и одновременно трагически-грустная…
— …Ну да, трагикомедия — популярный жанр.
— Даже не то что популярный. С одной стороны, люди хотят посмеяться всегда, а с другой — русскому человеку свойственно ждать от литературы каких-то трагических страстей, чтобы в конце порвало душу. Вот тогда он скажет: да, это хорошая книга. А если этого нет — ну, это так, беллетристика. Вот и в моей книжке есть юмор, и это делает ее привлекательной для широкого круга читателей. Ну, а трагическая составляющая поднимает ее литературный статус для восприятия. К тому же эта история оказалась очень узнаваемой. Чуть ли не каждый читатель говорит: у меня точно такая же бабушка, точно такие же дедушка, папа… В этом смысле мы во многом, наверное, искалечены тем временем. Ведь в книге достаточно подробно описано, почему бабушка такая — война, эвакуация, потеря ребенка, мания преследования… Через такие же жернова прошло много людей.
— В таком случае эту книгу должны были понимать только люди с определенным историческим опытом. Ну, от 40 и выше…
— Это неважно: следующее поколение имело опыт общения с тем поколением, с которым это произошло. И дальше все воспроизводится. Но я совершенно не занят тем, чтобы искать свое место в контексте литературы, пытаться понять, кто из кого вырос и где нахожусь я… Я не литературовед, а эти книжки, что одна, что вторая, они как бы свыше мне спущены, а уж какое они займут место, и я вместе с ними, — это уже второй вопрос.
— Многие замечательные писатели мечтали бы о таком же успехе, как у вас, а его и в помине нет. А вас еще и перевели — в Италии, во Франции…
— И в Германии, в Финляндии только что вышла книга.
■ ■ ■
— Но люди там, в Европе, они же другие, у них нет этого советского контекста…
— …Поэтому там, естественно, нет миллионных продаж. Там мои книги покупаются скромнее, чем хотелось бы. Я спрашивал у них, они там все понимают. У них нет такого понятия — «загадочная русская душа». Там вообще все немного по-другому с литературой обстоит.
— Что вы имеете в виду?
— Если взять Соединенные Штаты, то там пишется очень много книг, и очень много людей эти книги читают, в разы больше, чем у нас. Но то, что они там читают, у нас все-таки принято называть беллетристикой. Это огромное количество романов фэнтези, приключенческих историй. Книга «Похороните меня за плинтусом» сейчас вышла на английском в очень хорошем переводе на Amazone, это крупнейший книжный интернет-магазин. Чтобы там ее поддержать, я отправил больше 20 писем рецензентам и получил ответ: если ваша книга не фэнтези, не фантастка, не современный триллер, то вообще можете нам ничего не присылать. То есть они читают только это. Но тогда непонятно, почему у них не производит фурор Лукьяненко. Ведь Лукьяненко очень хорошо пишет именно в том стиле, который читают в США.
— Наверное, он вторичен для них?
— Нет, не вторичен. Думаю, что там огромное количество авторов могут прикурить у Лукьяненко по качеству литературы. И мне странно, что западные читатели не покупают его книги в объемах Джоан Роулинг и Дэна Брауна.
— Может, потому, что там действует принцип свой–чужой?
— Вот это скорее всего. В Америке очень сильно развита островная психология: дескать, это что-то там, за океаном, зачем нам это нужно…
— Ну, а фильмы по его романам — «Ночной дозор», «Дневной дозор»… сделаны добротно, но для Америки это, конечно, не тренд.
— По-моему, фильмы «Ночной дозор» и «Дневной дозор» гораздо ниже по уровню, чем книги. В книгах есть глубина, законы придуманной вселенной, по которым все это существует. В фильмах это опущено за скобки, они сделаны как феерическое нагромождение красивых киноаттракционов. Скажем «Ночной дозор», моя любимая книжка из этой серии, — она про драматическую любовную историю темных и светлых персонажей. Мне вообще кажется, что «Гарри Поттер» гораздо слабее, чем «Дозоры» Лукьяненко.
— Тогда почему же «Гарри Поттер» стал мировым бестселлером?
— Сложно сказать, это совершенно другая литература. Если честно, я вообще не могу читать «Гарри Поттера», ни одной книги не прочел. На мой взгляд, это просто ужасно написано.
— Ну да, я, воспитанный на советской детской литературе, тоже не мог это читать.
— «Гарри Поттер» написан абсолютно телеграфным языком. Я бы не мог так писать. Это надо заставить себя писать так плохо. Но на Западе так читают. Западный массовый читатель воспринимает более простой литературный язык, для него даже Лукьяненко чересчур витиеват.
■ ■ ■
— Ходит история, что когда вы показали своему отчиму, Ролану Быкову, свое школьное сочинение, он…
— Он испугался, что я идиот, потому что оно было ужасно написано. Потом дал мне какой-то сувенир из ракушек и попросил его описать. И вот это ему уже понравилось. Тогда, собственно, все и началось. Но это понятно, помните же в школе, тебе давалась тема: какой-нибудь один день нашей Родины, и никто не ждал от тебя включения собственного мышления — надо было писать то, что принято, — весь народ как один, в едином порыве кует мощь…
— То есть Быков вытащил вас из этого шаблона?
— Не то что вытащил, просто предложил написать что-то абсолютно свободно. Для меня было открытием, что можно включить свою собственную голову, а не пытаться повторять правильные фразы.
— Вы вспоминаете свою учительницу русского и литературы?
— Я учился в двух школах, учителя менялись, и всего их было около пяти. Не знаю, кого именно вспоминать. Понимаете, преподавание в советской школе было под определенным углом. И Гоголь, и Достоевский, и Толстой — все боролись против царя и звали русскую революцию. Все писатели объяснялись с этой точки зрения.
— Вам просто не повезло, у меня было по-другому. Ну, а читать вы любили?
— У меня было два-три периода запойного чтения. Была такая «Библиотека приключенческой литературы для детей и юношества» — классические приключенческие романы: «Остров сокровищ», «Дети капитана Гранта», «Лунный камень», «Копи царя Соломона», «Робинзон Крузо»… В очень хорошем издании. В 14–15 лет я был просто заворожен этим чтением, но вот как в 15 лет читать «Войну и мир», я, честно говоря, не понимаю.
— Ну, проходят же в школе.
— Все это читают через строчку, в усеченном виде. Я не знаю ни одного человека, который в 15 лет прочитал «Войну и мир». Вообще, «Войну и мир» надо было бы Толстому уплотнить немножко, она все-таки очень развесистая. Процентов пятнадцать я бы ему дружески предложил поджать.
— Так в Интернете есть выжимка «Войны и мира» в 5–6 страниц.
— Это чушь — так нельзя. А второй мой запойный период чтения был уже в институте. Кстати, там литературу преподавали совсем по-другому. Помнится, я был шокирован, когда педагог стала объяснять, что «Двенадцать» Блока — это АНТИреволюционная поэма и что «…впереди Исус Христос…» с одним «и» — это лже-Христос, лже-Пророк. Я это поначалу воспринимал чуть ли не как святотатство — как такое можно говорить про РЕВОЛЮЦИЮ и главного революционного трибуна?! Потом она еще добавила, что Ленина надо закопать, а Красную площадь заново освятить, потому что нельзя держать в центре столицы языческое капище, и я вообще чуть не свалился под стол. Сложная это была штука — перестройка и ломка идеологических установок. Хотя сейчас я с тем своим институтским педагогом согласен — и по поводу Блока, и по поводу Красной площади.
■ ■ ■
— Я вижу большую разницу между вашей первой книгой и второй. «За плинтусом» очень тонка, психологична, действительно отражает какую-то внутреннюю сущность героя и окружающих, а значит, того времени. А «Раздолбай» мне показался надуманным, написанным на волне предыдущего успеха. Показалось даже, что именно издательство запрягло вас в этот обязательный «подвиг».
— Это не так. «Раздолбай» для меня гораздо более важная книга, чем первая. Лично я считаю, что она сильнее, глубже, значительнее. Просто это только половина книги.
— Вы там на многих страницах описываете вопросы вашего богоискательства, мистические какие-то свои проблемы… А я читал и думал: мне-то это зачем?
— Ну, так выбросьте эту книгу в мусорное ведро и не парьтесь. Я же никого не заставляю покупать и читать.
— Вы следите за процессами современной русской литературы? Сейчас вы читающий человек?
— Нет. За последние лет десять я могу назвать очень мало книг, которые я дочитал до конца. Я не считаю нужным заставлять себя делать то, что мне неинтересно. Если я открываю книгу, читаю двадцать-тридцать страниц и вижу, что мне это неинтересно, то продолжать я не буду. Но, разумеется, люди имеют полное право поступать точно так же с моими книгами.
— А может, вы хотя бы Интернет читаете? Новости там…
— Раньше читал, а сейчас перестал. Вообще. Уже месяц живу без новостей. Это абсолютное счастье. Новости делают людей психически нездоровыми — знаю по себе.
— То есть вы не социопат?
— Нет. Я новости больше не смотрю ни в Интернете, ни по телевизору. Телевизора у меня нет уже лет пятнадцать. Но знаете, есть разные аналитические сайты, где одни интерпретируют новости так, другие по-другому. И кажется, что, анализируя пять-шесть точек зрения, ты начинаешь понимать, как оно все на самом деле. Но «на самом деле» происходит лишь то, что ты подсаживаешься на эти новости как на сериал и все время этим живешь. Потому что, конечно, великие мировые проблемы, заговор Ротшильдов и война на Украине значительнее, чем твоя мелкая бытовая жизнь. И происходит вытеснение. Начинаешь жить не своей жизнью, а жизнью Ротшильдов в изложении 5–6 «аналитиков» и жизнью Украины. Я с этим завязал через мучительную трехнедельную ломку, у меня второе дыхание открылось.
— А есть ли такие книги, которые вы не бросили после двадцати страниц, которые вам понравились?
— Конечно! Вот я с огромным удовольствием прочел Ольгу Славникову «Легкая голова». Просто восхитился уровнем слова. Понимаете, я люблю читать книги, которые написаны вот на таком уровне. Вообще я занимаюсь литературой только по принуждению свыше. Я не издательство имею в виду. Вот живет во мне роман, и если бы я не чувствовал, что мне его надо написать, то я бы этим ни за что не занимался. Я бы занимался кино, пусть оно на данный момент приносит мне меньше успеха, чем книги. Но мне это занятие интереснее и доставляет в миллион раз больше удовольствия в жизни. Поэтому я не чувствую себя в контексте литературы, не отношусь к этому как к профессии, как к карьере, которую надо строить. Я гораздо больше переживаю, что свою кинокарьеру остановил на несколько лет из-за этого романа. Я бы как раз хотел на кинопоприще добиться того, чего добился с первой книгой. Вот вы сказали, что есть писатели, которые пишут, пишут — и ничего. У меня то же самое происходит с кино. Я снял четыре картины, но пока у меня нет ни «Легенды №17», ни «Ночного дозора». Пока не сложилось.
— Так это же счастье творческое. В одной сфере не идет, вы в другую переходите. Ну прямо какой-то древнегреческий философ!
— А сейчас у меня появилось еще одно увлечение — музыкальная аппаратура. Я сделал сайт, посвященный аппаратуре высокого качества. Такой вот неожиданный интерес. Так что сейчас я подпитываюсь музыкой.