***
Петербург для меня до
сих пор Ленинград,
Потому что блокада была, и когда-то
Я с отцом там прожил две недели
подряд,
Каждый день превращая
в великую дату!
Мотивы тридцатых годов
По миру разбросаны войны,
В мелодиях сотни ладов.
Но были просты и спокойны
Мотивы тридцатых годов.
И видятся мне патефоны,
Пластинки массивней Луны…
Как будто не слышатся стоны,
Как будто не будет войны.
1979
***
Мы не знаем сами, как бедны.
Эти годы даром не пропали.
На себя взглянуть со стороны
Очень долго нам не позволяли…
А когда взглянули — Бог ты мой!
Что с великой сделали страною…
Недопроклятый тридцать седьмой.
И в войне Победа сверхценою.
Череда ошибок роковых,
Череда кровавых преступлений.
Так ее ударили под дых,
Что она упала на колени…
Пытки. Стоны. Лагеря. Свинец.
Показуха. Оды. Несвобода.
И сидит обманутый отец,
Словно оттиск целого народа!
***
Я — автомат. Я работаю споро.
Быстро свинец оживает во мне.
Цепкий курок чует близость затвора.
Дуло и ствол закалились в огне.
Только бы пули по дулу скользили,
Если со всех окружают сторон.
Не по себе мне, когда в магазине
Вдруг остается последний патрон.
Я — автомат, и немного мне надо:
Был бы стрелок справедлив и умел,
Тот, кто щекою прижался к прикладу,
Души людей отделяя от тел.
***
Понаделали танков, войну не любя,
А теперь переводят на «мирные цели».
Но теряют в народном хозяйстве себя
Исполины, державшие мир на прицеле.
Исполнять каждый должен роль
только свою
Даже здесь,
в бронированно-дизельной драме,
Проявляя себя лишь в тяжелом бою,
Танки быстро ломаются,
став тракторами…
Сколько их, обеспушечных,
где-то теперь
Доживают свою невоенную старость…
И на стройке под окнами
трудится «зверь»,
У которого отняли смелость и ярость.
1990
В тупике
В тупике, где рельсы въелись в землю
Превращаясь в рухлядь, хлам и лом,
Паровозы сцепленные дремлют.
Все у них в прошедшем, все в былом…
Почернели труженицы-оси,
Приросли к колесам шатуны.
Ветер стук колес порой доносит,
Прерывая путаные сны.
То приснятся шумные вокзалы,
То степей пугающая тишь…
Повидали фары их немало!
Рассказали б — не заговоришь.
И молчат тяжелые машины…
Может быть, и им благодаря
Пятилетки брали, как вершины.
Побеждая, двигались к Берлину.
И везли невинных в лагеря.
***
Мы, конечно, народ великий,
Но никак не осядет муть.
Различимы святые лики,
В тупике или на пике.
Слева стоны, а справа крики.
И под ноги ложатся блики,
Освещая великий путь.
***
Им всем досталось по войне.
Кому-то по две.
Они рассказывают мне,
Что значит подвиг…
Дожить до девяноста лет
После такого?!
Творцы Победы из побед.
Не дай Бог снова.
2015
***
Так бывает — не выдержит леска,
Если рыба-судьба тяжела…
Вот и Вас, капитан Маринеско,
Потопили земные дела.
Благодарная Родина нема,
Лишь недавно сказала о Вас…
Лучше б Вы, как жюльверновский Немо,
Повстречали последний свой час.
На подлодке тринадцатый номер.
И поставила зависть капкан.
В нищете и безвестности помер
Легендарный ее капитан.
Что творят, здесь не ведают сами,
Заблудилась страна во врагах.
И сперва добивают ногами,
А посмертно несут на руках.
***
Неважно, какая поставлена стела,
А нету ее — небольшая беда.
Я слышал однажды, что кроме Гастелло
Был кто-то еще в самолете тогда…
Горели цистерны, машины и танки,
И с неба стирался чернеющий след.
Смешались от взрыва героев останки
И где-то летают уже столько лет…
И если действительно был не один он,
То чем объяснить, что забыли других…
Иль славу и память в ту злую годину
Не принято было делить на троих?!
1981
Танцплощадка
А гармонь зовет куда-то,
Далеко, легко ведет,
Нет, какой вы все, ребята,
Удивительный народ!
А.Твардовский. «Василий Теркин»
Гремит ансамбль, звенит и стонет,
На танцплощадке теснота,
Певицы местной голос тонет,
Ныряя в микрофон у рта.
Мы здесь одни из самых старших,
Другим — не больше двадцати.
Что ждет танцоров на пути…
А вдруг пора военных маршей?
От новых танцев обессилев,
Парнишка модный крепко взмок,
Ну, а сражаться бы он смог,
Как тот Иван иль тот Василий?
Сейчас их в нем не различишь,
Да и другое время ныне.
Редеют запахи полыни,
Гармонь в диковинку. Но лишь
Случись великая беда —
Он сбросит майку «из Нью-Йорка»,
И вмиг на нем, как в те года,
Зазеленеет гимнастерка…
А на привале где-нибудь,
Как бы заслышав ту трехрядку,
Запляшет он. И снова в путь…
И зазвенит в наградах грудь,
Когда вернется на площадку!
1980 г.