«Обещание песни»
Поэтический молодняк, зная о щедрой натуре поэта и о его искренности и доброте, часто искал поддержки Тарковского. И он ее оказывал достойным. В году 67-м редакция Центральной газеты отправила Тарковскому подборку стихотворений Александра Сенкевича, новичка в этом виде творчества: оценить, достойны ли стихи публикации?
Мастер отозвался не коротким благословением. Тарковский написал емкое рассуждение о том, кому в поэзии всегда принадлежит будущее. О даровании А.Сенкевича он высказался уже в самом названии своего эссе — «Обещание песни».
Взгляд Тарковского на достоинство стихотворений не потерял злободневности: «Вопреки широко распространенному мнению, я не стал бы утверждать, что теперь все хорошо пишут». Тарковский приветствовал стихи, «озаренные мыслью». А собственное высказывание о стихах молодого Сенкевича Тарковский формулировал афористично, поэтически выразительно: «Мысль — причина стихотворения, его душа, его основа. Мысль — сама по себе!»
В присланных стихах он обнаружил пробуждение ищущего ума: «Прочтите стихи А.Сенкевича, и в отсутствии дарования вы его не заподозрите. Он молод еще и как человек, и как поэт. Его поэзия — еще обещание, не свершение. Но этому обещанию можно довериться, не рискуя обмануться!»
Уже в 68-м он стал автором лирического шедевра «Восточный урок». Две строфы мгновенно захватили мою память живописной мощью и психологическим проникновением в душевную тайну:
Ты спала… В котором веке,
среди премудростей каких?
Во сне приподнимались веки,
как створки раковин морских.
Тебе вставать придется рано,
а ты спала, едва дыша.
На дне какого океана
вдруг стала жемчугом душа?
Он посвятил стихи своей первой жене, Инессе Ким, кореянке, чья семья была уничтожена в годы репрессий.
Талантливый филолог-востоковед, увлеченный искусством, не раз переводил стихи с хинди, после поддержки Тарковского не ускорил свои шаги к издателям. Не именовал себя поэтом, как практикуют очень многие сочинители занятных вирш для развлечения не очень требовательной публики. Из всех человеческих пороков он больше всего не терпит бездушия. Еще в 74-м он вымолвил собственную «Молитву»:
Не приведи, Господь,
чтоб уцелела плоть,
а светлая душа
как темный снег, сошла.
В любовной лирике он откровенен. Им владеет покаяние, а в стилистике — стремление к звуковому совершенству:
Темной ночью звезды дальние близки.
Ночью любят нелюбимых от тоски.
Сенкевич относился к жизни серьезно, а к себе — требовательно. Работал над докторской диссертацией «Художественные направления в поэзии хинди». Доктор наук А.Сенкевич считал ненужным ходить по редакциям и предлагать свои стихи. Однажды он по приятельским делам зашел в «МК», и я задумала интервью с ним, в ту пору вице-президентом Общества российско-индийской дружбы. И обругала его, что своей дипломатической амбициозностью он подводит Арсения Тарковского. И Сенкевич, наконец, раскрыл накопленное поэтическое богатство и стал печататься.
«Русские, рижане и парижане»
Вы будете удивлены: первую его книжку стихов «Случайная игра» напечатали в Париже в 1994-м при содействии благородного русского парижанина Никиты Алексеевича Струве в рамках проекта «Москва—Париж». На талант москвича обратил внимание знаменитый знаток русской литературы и искусства парижанин Ренэ Герра, собиратель и хранитель сокровищ русских писателей, художников, вынужденных после революции стать эмигрантами.
В 2004-м году появилась вторая книга стихов Сенкевича «Чувство бытия», а потом «Мерцающая тьма» на двух языках. На ее презентацию в Ригу прилетел Герра. Зал был переполнен. Пришли не только русские рижане, но и латыши. И главное — присутствовал знаменитый поэт Имант Аузинь. Он не только перевел стихи на латышский, но и сопроводил книгу своим восхищением стихами русского поэта. Профессора-парижанина Герра поразило общение поэта с публикой, ее интерес к русской поэзии.
Вернувшись в Париж, Ренэ стал готовить творческий вечер Сенкевича. И он состоялся в зале Льва Толстого Института славяноведения при IV университете Парижа, где не раз читал свои стихи Иосиф Бродский. Мне посчастливилось на этом вечере выступить и поделиться своим восприятием творчества москвича. Все проходило в атмосфере щедрого единодушия.
После торжества мы общались и обнимались с нашими соотечественниками. Не забыть радостного лица художника Оскара Рабина! В «Русской мысли» появились статьи Киры Сапгир о Сенкевиче.
С тех пор верными друзьями Сенкевича стали и другие наши живописцы и графики, парижане Сергей Чепик, Вильям Бруй. Все они — теперь герои моей книги «Откровения знаменитостей» с предисловием Святослава Бэлзы. Наши бывшие соотечественники, художники, имеющие мировую известность, разрешили Сенкевичу использовать в новых книгах их рисунки и офорты. Сергей Чепик и Оскар Рабин специально проиллюстрировали его сборники — это их подарок своему новому другу.
Блестящего художника Чепика особенно любили в Лондоне, где в соборе Святого Павла в течение нескольких лет были выставлены его полотна о Христе: от Рождения до Вознесения. Прихожане молились на них. Увы, Чепик уже закончил земной путь.
«Предвестие» ведёт к Бунину
В 2007-м рижское издательство совершило еще один ошеломительный шаг: выпустило книгу стихов Сенкевича «Предвестие» на русском и латышском. Имант Аузинь, пораженный широтой мышления русского поэта, качеством версификации и роскошеством рифм, перевел стихи тем же классическим размером, увлеченно возвращая латышскому языку утраченную рифму. Многозвучной гармонии поэтического состязания двух языков соответствовали рисунки и офорты Вильяма Бруя и первоклассный дизайн Г.Календры.
Счастливый 2007-й год принес поэту еще одну радость — премию Ивана Бунина. Он стал лауреатом с серебряной медалью за книгу «Предвестие».
Самый успешный сборник поэта «Западание клавиш» выдержал три издания. Запомнились стихи
Ты заронила чувство бытия,
моей руки коснувшись ненароком,
и содрогнулась, бедная: ведь я
был весь захвачен страстью и пороком.
Имела успех у читателей и книга Сенкевича «Скользящие тени» («Время») с предисловием Евгения Рейна, истинного мэтра поэзии, наделенного редким творческим дарованием и стрелкой волшебного компаса, устремляющейся к безусловно талантливым поэтам. Граненые слова Рейна запоминаешь, как стихи: «Вещность, чувственность, изощренная зримость — главные истоки поэтики Александра Сенкевича».
Творческая энергия поэта заряжена высоковольтно. Филолог, знаток мировой культуры, часто проявляет свой дар в жанре жизнеописания, живой встречи с давно отшумевшими временами. Пять крупнейших московских издательств выпустили его роман-исследование о Елене Блаватской с разными названиями. И все книги разошлись. А сейчас он пишет книгу «Будда» по договору с «Молодой гвардией» в серии «ЖЗЛ». Поэт влез в такие дебри, где без богатого воображения, без личной способности к медитации не обойтись. Сенкевич неделями и даже месяцами бывает в индусских ашрамах и буддийских монастырях, овладевая техникой медитации.
Индийская философия ему интересна: она заманивает приблизиться к особому погружению, чтобы познать истинную силу Вселенной. Но после медитации наш индолог и поэт не отказывается от природного озорства ума. В Индии много экзотики. Вот одна сценка в его стихотворении: вдоль дороги «голышом висли йоги, словно гроздья винограда». Русский пилигрим реагирует мгновенной шуткой-импровизацией: «Если будут наши жены,/ так же телом обнаженны,/ как бы истовые йоги/ их не сбили бы с дороги».
Он позволяет себе оказаться во власти вспыхнувшего видения, навеянного строкой из «Божественной комедии» Данте: «…я очнулся в сумрачном лесу…» Посмотрим, куда его поведет внезапное «Видение»:
Между двумя часами и пятью
какие-то бесплотные созданья
готовили меня к небытию
с таким усердьем, что терял сознанье.
Похожие видения адовой муки люди переживают на операционном столе. Состояние между жизнью и смертью, испытанное лирическим героем стихотворения, захватывает нас высказыванием, финальная строка возвращает читателю надежду.
«Неоконченное прошлое»
Игра созвучий, внезапность возникновения неожиданных ассоциаций опьяняют поэта. В это мгновение он себе не принадлежит. Для мыслящих людей прошлое никогда не кончается — оно пребывает в памяти.
В Париже, в музеях, у полотен Курбе, Моне, Матисса поэт — не созерцатель. Он читает творения вопрошающим умом, наслаждаясь мгновенностью воплощения сюжетов, загораясь страстью художников и переселяясь в давние времена. Воспевая гибельную красоту женщин Матисса, он восклицает: «Коснешься их — /как сядешь на иглу».
Москвич, живущий в ХХI веке, посмел предположить: «Что во время коронации Наполеон Бонапарт нашептал Жозефине». Посмею процитировать пятую, заключительную строфу:
Я-то знаю, что женщины ум,
если слабость я вдруг обнаружу,
заметёт, словно знойный самум,
погребая не тело, а душу.
Явление стиха непредсказуемо. Поглощенно, с особым трепетом перечитываю только что выпущенную рижским издательством книгу Сенкевича «Неоконченное прошлое». Черная, траурная обложка приняла ветвистый, нервно-закрученный росчерк его фамилии. Не так ли гнутся его душевные струны, когда на него обрушиваются вести о смерти близких друзей? Книга посвящена светлой памяти Иманта Аузиня и Святослава Бэлзы. Слава был самым близким другом, с кем в молодости работали в ИМЛИ имени Горького, часто общались и обсуждали проблемы жизни и искусства, внимательно изучали каждую книжную ярмарку и к своим тысячам фолиантов прибавляли что-то новое.
В стихотворении «Последняя встреча», посвященном Святославу, он явлен накануне ухода в небытие: «и ты попал в объятья тишины,/уже стоял у края смертной бездны». Думаю, поэт еще не раз вернется к размышлениям о личности, соединившей в себе благодатные завещания предков.
Как-то я упрекнула Сенкевича — не слишком ли много у него посвящений друзьям и подругам? А он откровенно признался: «Посвящениями я обозначаю мою территорию. С друзьями я могу чувствовать себя безопасно и уверенно. Когда уходят из жизни друзья, этот круг сужается. Без них я эмоционально становлюсь беднее».
В книге А.С. прошлое живет, спорит, страдает, любит женщин, пробуждает в нас покаяние. Эмоциональные личности, вроде Сенкевича, иногда впадают в самобичевание:
Вы — страстная. Я холоднее льда,
плыву, как айсберг, в океане блуда.
И это моя карма и беда.
Божественный призыв из ниоткуда
Подмосковное Остафьево, наследственное имение Петра Вяземского, из полного запустения возрожденное, вновь созывает продолжить прошлое. Когда-то «Петр Вяземский, поэт и острослов,/развлечь друзей имел обыкновенье…» Здесь бывали Пушкин, Карамзин. В окружении дорогих друзей Сенкевич в Остафьеве отпраздновал свое 70-летие. Пришли и дипломаты из посольства Индии. Тамадой всех радовал Слава Бэлза.
Сейчас Александру Сенкевичу — 74. Его молодит активность, путешествия по миру и огромный интерес к событиям. Он начинает утро с чтения «МК» и «Независимой». Любит встречи с читателями. В чтении стихов — артистичен. В его натуре — стремление жить во времени, следить за страстями и противоречиями, ведущими нас в никуда. Стихотворение кратко, как выстрел:
Который год в надуманном экстазе
бессмертное российское ворьё
не вытащит из непролазной грязи
имперское величие своё.
А им-то что? Не читают расхитители стихи!
Сенкевич не думает и не говорит о старости — некогда! В Гималаях, а бывает он там с особым настроением, высокое небо, великий простор пробуждает в нем желание говорить с пространством, с ушедшими в небытие. Однажды ранним утром в Сарахане, у подножья высоченной горы, он прочел свое стихотворение, посвященное Арсению Александровичу, как это принято у индусов — обращаться в это время к богам:
Мне видеть бы четче и резче,
весь мир ощущая в горсти.
И ваше величие речи
на старости лет обрести.
Да услышит искреннее признание светлый дух Арсения Александровича.