Стол, три стула, кровать, один телевизор и четыре экрана практически на авансцене. Трое за столом. Короткий разговор ни о чем. «Поешьте». — «Спасибо, нет». — «А может, чая». — «Нет, спасибо». — «А вы давно работаете сиделкой?» — «Шесть лет». — «Ну, я пойду за хлебом» — ну и так далее. Тем не менее из такого минимального обмена репликами многое становится ясно: ситуация — старому ювелиру осталось жить 4–6 недель, у него рак (с ним жена, наняли сиделку). Ясны характеры и даже читаются судьбы: сильная жена, у нее есть какая-то давняя боль, сиделка — сдержанная, как японский самурай, барышня с комплексами еще из детства. И я, как, наверное, многие в зале, думаю: как же это будет ужасно, если герой Табакова ляжет в застеленную кровать, а отмороженная сиделка достанет шприц для обезболивающего, поставит капельницу…
Ничего подобного: режиссер Константин Богомолов сделал практически бесконтактный и бездейственный спектакль. Потрясающий! Действие он заменил словом на экранах. Сиделка произносит: «Я вам сделаю укол», но с места не двигается, зато на черном экране белые буквы: «Делает укол. Морфий попадает в кровь. Кровь обнимается с морфием». Ремарки коротки, как диалоги, но за скупостью фраз, почти без эпитетов, проступает, как в старом фотонегативе, какая-то пронзительность, необъяснимая чувствительность. Какая возникает при виде, скажем, черной земли, вдруг обнаружившейся под грязным снегом, — значит, все-таки весна.
Есть интрига в этой медицинской истории — она рассказана черно-белой короткометражкой. Молодой ювелир с лицом молодого Табакова (зал аж ахнул, не поняв — нашли такого двойника или монтажный трюк?) приходит к молодой королеве Елизавете в ночь перед ее коронацией, чтобы поправить корону (уж очень жмет голову). Молодые люди пьют чай, болтают, танцуют. Будущая королева обещает прийти к своему подданному через 60 лет, как раз на юбилей. И вот, умирая, он ждет ее. Удивительно, но никто в зале и не сомневается в правдивости подобной истории, зная демократические нравы обитателей Букингемского дворца (известны же факты про безнаказанное проникновение особо любопытных в покои королевы). Случись такое в Кремле или президентской резиденции, никто бы не поверил. А вот жена ювелира знает, что это все фантазии супруга, и именно они осложнили ее жизнь, мучают даже тогда, когда смерть пустыми глазницами таращится в окно.
Вот такую коллизию играют Олег Табаков с Натальей Теняковой в присутствии свидетеля — сиделки Дарьи Мороз. Только «играют» — в данном случае фальшь. Между этими двумя — общение не на уровне слов. Тот редкий и удивительный в театре случай, когда считываются не слова. Воздух заполнен неозвученными желаниями, болью, собственной несостоятельностью. Тем, чему нет названия, но отчего люди переживают, страдают, заболевают и умирают. Одним словом, ювелирная работа.
Константин Богомолов не только не пустил смерть на сцену, но избежал ее поэтизации, которая всегда отдает такой фальшью. Кровать так и останется нетронутой — Табаков ни разу не приляжет, а вместо него сиделка внесет одеяло, свернутое пухлым жгутом, и уложит его под другое одеяло, в то время как больной ювелир будет сидеть за столом, выходить в туалет, шутя по дороге… Финал останется открытым — королева Елизавета (та же Наталья Тенякова) таки придет на юбилей: голубой палантин поверх голубого платья, двойная нитка жемчуга и голубая шляпка. То ли королева, то ли видение. Так он умирал?
Аплодисменты зашкаливают после того, как слово «тишина» на экране сменилось словом «аплодисменты». Шутка режиссера удалась.
Мы поговорили с Олегом Табаковым после спектакля.
— Олег Павлович, кому принадлежит идея поставить такую необычную пьесу к вашему юбилею?
— Идея моя. Пьеса Николы Маколиффа пришла ко мне через дочь Вити Тульчинского, моего коллеги еще по «Современнику». Она понравилась мне исследованием крайних точек колебаний души человеческой.
— Тема смерти и юбилейный бенефис, предполагающий совсем другие, радостные краски… Не испугались?
— Тут как бы обратный ход: а давайте сделаем нечто про то, о чем я тебе уже сказал — про крайнюю степень беды, про то, на что невозможно найти ответ. Это же на самом деле вопросы бытия. А поскольку я не чужой человек в таких страданиях (я из медицинской семьи, мама была врачом-рентгенологом), значит, я знаю отчаяние, в которое попадают люди.
— Вы — мастер импровизации на сцене. Из трех фраз способны устроить отдельный спектакль, в котором купаются зрители. А здесь… Сдержанность чувств, почти ноль эмоций.
— А это отказ от многих рычагов воздействия на зрительный зал. Надо время от времени себя пересматривать. Если способен пересмотреть, то живой. Пока человек моего ремесла способен удивляться — значит, живой. А если нет — тогда надо беседовать с природой. В этом спектакле ситуация довольно колодезная. Когда попала в руки пьеса, я подумал — хорошо бы примерить на себя.
— Примерить смерть? Театральные приметы, суеверия — для вас они значения не имеют?
— Я не суеверный. В этой работе есть такой рисковый момент, когда пытаешься заглянуть за край со всеми вытекающими отсюда рисками. И потом я кое-что знаю: я не с пустыми руками пришел к этой пьесе. Знаешь, есть такой показатель — отсутствие кашля в зале на спектакле. Это означает… Сегодняшнему зрителю (нахватанному и расположенному больше к юмору: «вот сейчас Табаков отчебучит») очень трудно переключиться на серьезное. А тут мысль — как это? А так — строгость бытия, если она наличествует в душе, она поддерживает твое достоинство.