МК АвтоВзгляд Охотники.ру WomanHit.ru

Лариса Голубкина: «Мое счастье в том, что я не ушла на дно, не утонула, не утопилась, не повесилась…»

Бабушка русской революции

Ларису Ивановну хочу… Неужели это все еще та самая Шурочка Азарова из «Гусарской баллады»? Верная жена Андрея Миронова? Мама Маши Голубкиной? Наверное, это самые главные ее роли. Ну немало, правда же! И вот еще, это очень важно: Лариса Ивановна Голубкина яркая и уникальная личность с большой буквы «Л». Вот этого уж точно у нее не отнимешь. 9 марта у блистательной актрисы юбилей. В подарок всем нам от нее данное интервью.

Фото: Михаил Ковалев

«Амбиции надо затыкать подальше»

— Вы довольны своей актерской творческой судьбой? Все-таки ваша Шурочка Азарова в самом начале — это было что-то! А что случилось потом?

— Когда начинаешь, ничего же не соображаешь. Единственное — я не хотела сниматься в кино. Ну, молодая же совсем, второй курс института, только что школу окончила. У меня такой идиотской мечты — быть звездой — не было вообще, понимаете. Просто были какие-то способности, вокальные, музыкальные. Я училась и пению, и музыке, поэтому хотелось использовать это в мирных целях.

— Но вы же попали к Эльдару Александровичу Рязанову!

— Ну и что, что я попала к Эльдару Александровичу Рязанову. Мне это безумно нравилось, и даже в голову не приходило, что за это платят. Я первое время никаких денег не получала. Только с подачи Леонида Крайненкова, оператора, который спросил: «Ты подписала договор, и сколько тебе платят?» Я сказала, что не подписывала ничего, и он устроил скандал. Даже в газете «Мосфильма» было написано, что так нельзя относиться к молодым актерам.

— Сейчас первым делом уже спрашивают — сколько.

— Нет, тут палка о двух концах. Может, это хорошо, а может, плохо, неразбериха полная. И вот теперь, прожив так много лет, понимаю: я довольна только тем, что всю жизнь в себе сомневалась. А оттого, что я сомневалась, как мне кажется, я и не распустилась в прямом и переносном смысле. Не распустилась, как цветок, до конца и не распустилась, как падшая. Не произошло этого, потому что самоконтроль был жесточайший.

— Лариса Ивановна, а может, вы слишком в себе сомневались, может, вы с этим переборщили?

— Опять же, кто это знает! Если бы я во имя того, чтобы только быть на экране и только бы играть роли, открывала бы свою грудь, шла вперед и растаптывала вокруг все что можно, и меня бы топтали тоже, понимаете? И я бы достигала чего-то, каких-то вершин… Я этого не совершала, и очень довольна.

Я теперь поняла еще такую вещь: те люди, которые одарены от природы по-настоящему музыкальностью и голосом, — очень легкие люди.

— Это вы про себя?

— Ну, не только про себя, любую певицу сейчас могла бы вам назвать. Какие-то очень красивые, открытые, идущие прямо навстречу жизни.

— Вспоминается Елена Образцова, она такая же была, наверное.

— Да! Понимаете, какая штука — и нету комплексов по поводу того, что кто-то чего-то скажет, отнимет у тебя чего-то. Ну, берите, пожалуйста, господи, не жалко! Понимаете?

— Я-то понимаю, но где же амбиции? У артиста разве не должно быть амбиций?

— К сожалению, теперь вот выясняется, что лично у меня их не было. Причем даже если что-то возникало… Помните, был такой академик Амосов?

— Конечно.

— Он утверждал, что все, что есть амбициозного, тщеславного, — это надо затыкать подальше.

— А может быть, он ошибался?

— А я шла за ним. Мне нравилось, что он так говорит. Тогда он еще был живой и здоровый и бегал в трусах по набережной.

— А мне кажется, что у Андрея Александровича Миронова амбиции как раз были. Правда?

— Это у них семейное, другое дело. А у меня не было поддержки. Папа-то не хотел, чтобы я была артисткой. Мне не на чем было посеять эту амбицию, не было почвы.

— Ну, а как же — через тернии к звездам, то есть на противодействии?

— А зачем? Тебя и так все собаки из-под забора узнают. Мясо бесплатно… ну, не бесплатно, а по блату достаешь вырезку. Из-под полы доставали, приносили — огурцы, помидоры, кофе растворимый, воблу. Тоже по блату английские сапожки: уже все — Голубкина придет — готово! И вот в процессе этого, живя в таком маразматическом состоянии, и понимаешь, что главнее для тебя: цыплят подмосковных домой привезти на лошади или все-таки отказаться от этого и немножечко посмотреть в другую сторону.

— И вы отказывались?

— Конечно! Я думала: откуда это у меня? Вот такое противоядие было, потому что я как-то подспудно доказывала своим родителям, что не такие уж плохие люди эти актеры, про которых в народе ходят всякие слухи, анекдоты и байки разные.

— Но родители должны были вас любить в любом качестве, в любом состоянии.

— Вот сейчас дети кричат: ты меня не любила, чего ж ты меня не научила… Нам в голову не приходило, что мы должны с претензиями подходить к своим родителям и утверждать: вы меня не любите… У нас дома был абсолютно солдатский вариант.

Фото: Александр Корнющенко

«Зельдин — единственный любовник в моем театре»

— Вот вы и поступили служить в Театр Советской армии!

— Ну, в Театр Советской армии я поступила из-за «Давным-давно». Мне сказали, что меня берут на роль Шурочки Азаровой в театр. Но вот там-то и началась жизнь. Меня взяли на роль, а дали ее только через четыре с половиной года. Я сказала, что ухожу из театра, ну сколько можно! Тогда дали. Я вам должна сказать, что мое счастье заключалось в том, что я до того момента не ушла на дно, не утонула, не утопилась, не повесилась… Как же так, я такая знаменитая, такая вот «Гусарская баллада», на меня везде идут, ходят, смотрят, хотят, чтобы я там им спела, фокусы показала… Почему в театре не понимают, что я такая звезда, а мне 69 рублей выделили в получку. И все время корят меня, что я выпендриваюсь, поскольку вроде звезда — и ролей не дают! Можно же взбеситься от этого.

«Гусарская баллада».

— Примеров очень много. Та же Изольда Извицкая… В фильме «Сорок первый» какой прекрасный дебют, и в 38 лет человека уже нет…

— Вот про что я и говорю. И тут опять же мне этот противовес помогал, что я не улетела в небо со своей звездностью. Если мне здесь не дают, я находила что-то другое. То поеду на кинофестиваль международный, стала ездить за границу очень много. Начальник театра говорил: «Я в Мытищи реже езжу, чем она в Европу». Буквально так. Как-то мы были с театром в Кишиневе, а оттуда я должна была лететь в Париж. Все уже оформили: и документы, и визы, и билеты куплены… А в театре мне заявляют: не поедешь — и все, будешь сидеть целый месяц в Кишиневе. Я по секрету взяла такси, уехала в аэропорт. А там самолет задерживается… И вдруг слышу по радио: «Голубкина Лариса Ивановна, вас ожидает внизу директор Театра Советской армии». Начальник за мной приехал! Я спустилась вниз, говорю: «Зачем вы за мной пришли? Объясните, я не понимаю». И он мне называет фамилию актрисы, которая устроила истерику — так ей не хотелось, чтобы я ехала в Париж. Я засмеялась, говорю: ну, сейчас я позвоню в Москву, узнаю, может, действительно отменилась эта Франция. Позвонила в Москву, а мне сказали: все в порядке. И полетел мой самолет, и я с ним улетела.

А один артист мне вообще не подписывал характеристику, тоже для поездки за границу. Я встала на колени, ну, так, шутя, играя, со смехом. Так он все равно не подписал, представляете?

— Вы обрисовали такой террариум единомышленников. Хотя мне, например, Владимир Зельдин говорил, что ему в вашем театре замечательно живется. Кстати, отмечал вас как одну из своих любимых партнерш.

— Да, и он был моим любимым партнером. Это был единственный любовник в моем театре. Партнер, который старше меня… не буду говорить на сколько. 465 спектаклей мы сыграли с ним вдвоем — «Последний пылко влюбленный», ездили вместе. Это да! Зельдину и правда неплохо жилось. Но его тоже, бывало, судили в театре. И меня судили — за опоздание. Я опоздала на семь минут, проспала, дома на Селезневке. Звонок в дверь, спрашиваю: кто там. А мне завтруппы, молодой человек тогда еще был, отвечает: Лариса Ивановна… а потом такое слово: ну мать-перемать… начинается же спектакль! Я как выскочила, как выпрыгнула! Уже в пятом подъезде была, по-моему, раздетой догола… Играть в тот день надо было «Давным-давно». Спектакль начался с опозданием от силы в 8–10 минут.

— Слава богу, вы живете рядом с театром.

— Ну да. А потом был суд… И весь худсовет, старики, они как на меня накинулись! Я обалдела. Даже наш главный дирижер тоже начал чего-то говорить. Когда они все закончили, я встала, перекрестилась и сказала: господи, какое счастье, что я проспала, — теперь знаю, как вы все действительно ко мне относитесь. И начала каждому говорить: вот вы, например, что я вам сделала такого, что вы меня готовы разорвать? И ко всем так… Вы знаете, какая была тишина мертвая.

— Наверное, вы были знакомы с Людмилой Гурченко?

— Она другая, из другой семьи. Ее папа, только-только дочка родилась, уже гладил Люсю по головке и все время говорил: какая ты у меня будешь знаменитая.

— Просто у нее был такой же дебют замечательный, как и у вас, в «Карнавальной ночи», тоже у Рязанова. Потом провал, на пятнадцать лет практически…

— Не верьте этому провалу! Эта девушка почти никогда не была в простое. Если бы я вела себя точно так же, как Людмила Гурченко, то есть напористо и амбициозно… Даже вот эта история с козой. Она козу играла… Утвердили же меня сначала на эту козу. А Люся сказала: будут тут всякие из театров приходить — у нас есть свои киноактеры. Вот и все. И если бы я так себя вела, может быть, я чего-то там надыбала больше. Но я подумала: ну, раз мне бог послал вот такое, значит, так тому и быть. А с другой стороны, вот сейчас записывала программу «Романтика романса». Так вот сегодня чувствую — энергии и осмысленности того, что я в этой программе делаю, у меня не занимать.

— Безусловно!

— И люди не скажут — тут я уверена! — чего эта «бабушка русской революции» там вертится на сцене. А скажут — молодец. А кто не скажет, тот просто завидует.

«Когда твой муж такой артист, то тут сиди и молчи»

— Вы вот рассказываете про свою жизнь в театре — я понял, что она у вас была, мягко говоря, непростая…

— Была и продолжает такой же быть.

— А вот у Андрея Александровича, кажется, совсем по-другому было. Такое впечатление, что его там все любили, что Плучек его любил, и женщины его все любили, и дружба была…

— Давайте так — с женщинами покончим. Женщины все сошли с ума, пристроились к Миронову и просто все знаменитые стали в те 27 лет, что его нет. Поди проверь… Но дело не в этом. Андрею было очень сложно, гораздо сложнее, чем мне, потому что он был сын Мироновой и Менакера. «Ну, конечно же, его устроили родители, — говорили все. — Плучек же дружит с родителями». Сначала было так.

Я помню его с 23 лет, когда мы собирались актерской компанией, пели, играли на гитаре… Андрюша рта не раскрывал, не пел. Он первый раз показал себя в «Интервенции», а потом в «Клопе». А по-настоящему запел на экране в «Бриллиантовой руке», когда ему уже было 28 лет, после чего все поняли, что лучше всем заткнуться, а он пусть попоет. А вот насчет тщеславия — да, это у него было обязательно. Но… Там было одно «но». Ему очень хотелось, чтобы говорили приятные слова, когда он сыграет что-то на сцене: «Молодец, Андрюшка, хорошо сыграл!» В жизни никто ему в этом смысле ничего хорошего не говорил. Помню, в «Горе от ума» он играл… Дома, куда пришли друзья после спектакля, все сидят, молчат, ничего не говорят. И только один Гриша Горин: «Случай, Андрюш, какой ты молодец! Такое впечатление, что откуда-то приехал шикарный гастролер в такой провинциальный театр». Вот такой комплимент он ему отвесил. А как он играл Лопахина — хоть бы кто-нибудь один раз ему что-нибудь доброе сказал. Я считаю, что это был лучший Лопахин — сколько уж я их перевидела. Дело в том, что все амбиции у него от мамы были заложены. У Андрюши вообще, кроме мамы, рядом никого не было: Мария Владимировна Миронова — и все тут.

— Так это настоящая еврейская мама, что вы хотите!

— Ну, она не еврейская, папа еврейский у нас был. Но Мария Владимировна переняла все «до копейки» от Александра Семеновича, даже такой специфический еврейский юмор… Я никогда не забуду: один из первых обедов, куда меня пригласили к Мироновым. Мария Владимировна чего-то там готовила (она очень хорошо готовила!)… Потом все поставила на стол и: «Ну, евреи, идите к столу!»

— Ну, а вы-то Миронову говорили комплименты или только правду-матку типа: «Сегодня ты играл плохо…»

— Знаете, я вообще не представляла, как может быть такое — муж артист. Но когда твой муж такой артист, то тут сиди и молчи. И радуйся, что тебе повезло.

— А как же вы с ним решили пожениться? Это была любовь, страсть или вы все раскладывали на весах?

— Когда тебе уже чуть ли не четвертый раз по жизни, с молодых лет, делают предложение… Это должно было случиться. Еще мне папа сказал: «Запомни, Андрей — это твой». Отец мой, понимаете?!

— И как вам сейчас видятся эти четырнадцать лет с Мироновым?

— Слушайте, уже 27 лет после этого прошло, я уже должна быть в маразме. Что было, то было…

— И вы вошли в компанию Андрея Александровича, где были Горин, Захаров, Ширвиндт. Как скоро вы стали там своей? Или уже были?

— Я была не такая, я другая была. Они говорили, что воспитают меня, как Бабу-ягу в собственном коллективе. Вот так и воспитывали. Ведь первое время, когда Шура говорил матерные слова, я плакала. Они говорили: «Ничего, мы ее приучим». А Люба Горина мне подсказывала, как себя вести. Говорит: не обращай внимания, делай вид, что не слышишь, иначе сочтут, что ты ханжа. И Люба Горина привыкла, и я привыкла.

— И сами на этом «великом и могучем» тоже начали разговаривать?

— Нет. Вот, например, Людмила Гурченко, когда говорила, у нее это так талантливо и ловко получалось. Мне с этим не повезло.

«Я сама»

— Миронов все-таки был сложным человеком. Насколько безоблачными были ваши отношения?

— Облачные — безоблачные… Он меня не бил, точно. Не устраивал истерик, точно. Не успели за 14 лет. Как раз наоборот, у нас складывались уже такие отношения, что чем дальше в лес, тем больше дров, в смысле, что тем лучше мы пристраивались друг к другу, все больше и больше привыкали, больше и больше любили… Мы взрослели в отношениях. И взрослость становилась более крепкой, устойчивой…

— Но сыграли вы вместе только в одном фильме — «Трое в лодке, не считая собаки». Это было одно сплошное веселое хулиганство, да?

— Очень мило мы там время проводили, было здорово. Но это 1978 год, который потом оказался таким тяжелым для Андрея. Он уже уехал в Ташкент, и у него там случилось первое кровоизлияние. Я туда поехала, целый день была с ним в больнице. Но никто из московских врачей не приехал. Я так и не поняла, что это было с ним. Он лежал в ташкентской правительственной больнице, врачи сказали, что у него менингит и там, где было кровоизлияние, порвался сосуд, образовалась пробка. И вот эта пробка прожила девять лет. А через девять лет он умер в Риге прямо на сцене.

«Трое в лодке, не считая собаки».

— Я помню, вскоре после смерти Андрея Миронова вы сказали в телевизионном интервью: «Ну да, некому теперь и гвоздя забить». Так просто и без слез.

— Неужели я так сказала? Понимаете, для посторонних людей лучше, наверное, чтобы я бросилась с 12-го этажа, либо рвала на себе волосы до конца жизни, или устраивала истерику при всем честном народе. Если она не плачет, всего этого не делает — видать, она его не любит. Даже Мария Владимировна… После Андрюшиного ухода я стала раз в неделю, в две, в месяц приглашать к себе тех же людей, которые приходили. Ну, день Андрея… Мария Владимировна сказала — развлекается вдова. Мне как-то странно было такое услышать, я все отменила. Когда отменила, она сказала — ну, выдохлась вдова. И я поняла: угомонись, никому ничем не угодишь, живи, как ты живешь и чувствуешь.

— А ведь замуж вы больше не вышли?

— Нет, конечно, вы что, господь с вами. У меня вообще никогда не было патологического подхода к слову «замужество», даже с молодых лет. Не было такой проблемы, что меня не возьмут, я постарею. Правда, я сейчас не кокетничаю. «Гусарская баллада» на меня так подействовала хорошо.

— А с Машей, дочкой, какие у вас отношения? Они менялись со временем?

— Да, менялись. Когда Андрюша умер, Маша мне заменила Андрюшу. Она ведь точно такая же: что ни скажешь, все смешно. Конечно, большая ответственность была, когда она вышла замуж. Сразу повзрослела, все-таки двое детей. Разговаривая со мной, вы можете подумать, что я крепкий орех… Нет, просто я поняла, и Маша в этом на меня похожа очень, — не просить о помощи. Она такая же: «Не надо, мама, я сама». Но к внукам своим… Вот Настя катается на коньках, а я бегаю с блинами с начинкой где-то в кустах.

— А что такое одиночество, Лариса Ивановна?

— Сейчас очень модно говорить про одиночество. Вы будете смеяться, но с точки зрения обывателя я очень одинока. Не считая того, что я выхожу на сцену, а там полторы тысячи зрителей сидит. Одиноко мне?

— Но потом вы сходите со сцены и идете домой…

— И иду враскоряку домой, чтоб меня никто не трогал, — попить чайку и лечь спать, вот и все. А сколько в горах я ходила — только одна. Один раз со мной поехала моя приятельница, и после этого мы с ней вместе уже не ходили. Я поняла, что не могу в паре. Когда ты идешь в гору целенаправленно, какие разговоры могут быть? Не может быть разговоров. Пять лет назад я была в Швейцарии и там за 17 дней ни слова не произнесла. Кроме разве что просьбы в ресторане, чтобы мне рыбу подали.

— И получали кайф от одиночества?

— Ой, вы знаете, даже при том, что женщина не очень-то большой мыслитель, когда она ходит в горах — кое-какие мыслишки возникают...

Получайте вечернюю рассылку лучшего в «МК» - подпишитесь на наш Telegram

Самое интересное

Фотогалерея

Что еще почитать

Видео

В регионах