- Работа над фильмом заняла семь лет. Столь долгий срок был обусловлен сложностью самой темы геноцида армян?
- Прежде чем приступить к съемкам, мне было необходимо провести серьезное исследование. Нужно было все сделать правильно. Правильные костюмы из правильных материалов, с правильными татуировками женщин-бедуинов — и так вплоть до каждой мелочи. Для этого необходимо было все тщательно изучить, прочитать много книг, делая пометку за пометку. Потом нужно было повторить путешествие моего героя. Две недели я провел на Ближнем Востоке, две недели на Кубе, две недели в Америке, чтобы позже вернуться и написать об этом. Так что полтора-два года ушло только на работу над сценарием. Дальше надо было просчитать, сколько потребуется денег, чтобы его реализовать. На это ушел еще год. На решение сложной головоломки: где именно мы будем снимать? В Турции? Иордании? Марокко? Испании? США? Канаде? Или будет проще все снять в студийных декорациях? А еще найти подходящую команду, правильных актеров... Плюс процесс затягивался той ограниченной суммой бюджета, которой мы располагали. Зато в итоге нам удалось снять фильм и потратить примерно вдвое меньше, чем люди, которые подошли бы к работе не так тщательно. Каждый кадр был в точности продуман за месяцы до начала съемок. Так что непосредственно на площадке нам не приходилось отвлекаться на импровизации, надо было всего лишь повторить все движения: от сих до сих.
- Для съемок первой половины фильма в итоге вы выбрали Иорданию, а не Турцию. Это было продиктовано опять же ограничениями по бюджету или вы встретили в Турции какое-то сопротивление своему замыслу?
- Реальная причина — поезда. В Иордании они выглядят ровно так, как и сто лет назад. А больше таких поездов сегодня нет ни в Турции, ни в Марокко — нигде на Ближнем Востоке. К тому же в Иордании полно потрясающих пейзажей пустыни.
- События, описанные в фильме, случились сто лет назад. Вы считаете, это достаточный срок, чтобы спокойно говорить об этом?
- Я верю, что да. Ситуация в Турции изменилась. Хотя люди на улицах по-прежнему испытывают сложность с разговорами на эту тему, все еще пребывают под влиянием многолетней лжи. Но вы можете спокойно публично выступать о геноциде армян, писать об этом в газетах — без того, чтобы подвергнуться преследованию властей. Не то, что еще пару лет назад. Это важно.
- Вы говорите, что ситуация с признанием геноцида армян изменилась за последние пару лет. Почему?
- Я думаю, все изменилось даже раньше, восемь лет назад, когда турецкий журналист армянского происхождения, Грант Дик, был застрелен в январе 2007 года. Его убийство стало своего рода катарсисом. Тысячи людей вышли на улицы со словами «мы — армяне». И правительство увидело, что политика страха в данном случае больше не достигает своей цели. В том числе благодаря тем событиям стал возможен такой фильм, как мой. Теперь, если бы мой фильм вдруг запретили в Турции, это было бы слишком громко, случился бы большой скандал на Западе. Так что они предпочли закрыть глаза и пустить его на экраны. У него было не так много рекламы, но самое главное, что он дошел до зрителей.
Но все это не значит, что в Турции стало больше демократии. Если вы журналист и напишете о коррупции в правительстве Эрдогана — вы окажетесь в тюрьме на счет «три». Я не знаю, какой путь развития выберет себе Турция. Но ясно, что она никогда не станет частью Евросоюза. А это значит, она продолжит не только придерживаться альтернативного взгляда на экономику, но и на такие демократические ценности, как свобода слова. То, что вы можете свободно писать сегодня в Турции про геноцид армян всего лишь означает, что людей это больше никак не задевает. Но если вы выходите на массовую демонстрацию, прикрываете лицо шарфом или платком — вы можете оказаться за решеткой на пять лет.
- Вторая часть вашего фильма рассказывает о долгом путешествии главного героя в поиске дочерей. И по сути она напоминает уже совсем другой фильм.
- Я нашел достаточно подобных примеров, пока работал над сценарием. Мне показалось это интересным, потому что все мои предыдущие фильмы в той или иной мере — о путешествии героя из точки А в точку Б, во время которого он становится кем-то другим. Это также в каком-то смысле и моя история, потому что мои родители покинули Турцию еще в 60-е, а сам я рос в Германии. Идея миграции — не что-то формальное, а определяющее для меня, для моего характера. Как и для моего героя, который проделывает долгое путешествие с Ближнего Востока к северу Америки. Еще один важный аспект: причина, которая побудила его к тому, чтобы сорваться с места. Одно дело, когда ты живешь сам по себе. И совсем другое, когда у тебя появляются дети. Твоя жизнь остается прежней — но в ней появляются новые аспекты и другие приоритеты.
- Видите ли вы связь между миграцией армян по всему миру сто лет назад и тем, как сегодня страну покидают уже турки?
- Нет, не думаю, что здесь есть связь. Сто лет назад речь шла об угрозе исчезновения целой этнической группы. Уехать для армян значило — сохранить свою жизнь. Сегодня в Турции найдется лишь считанное число людей, лидеров общественного мнения, кто предпочел уехать из страны. Но речь идет буквально о горстке тех, кто думает иначе. Куда больше шансов у вас встретить одного из оппортунистов. Они говорят: «Ок, ветер, а с ним и деньги сегодня дуют отсюда — там и поставим свой флаг».
- Если бы у вас не было немецкого гражданства, вы бы выбрали сопротивление или молчание?
- Думаю, я бы боролся. Когда в прошлом году вспыхнули протесты в Гизе, я не мог к ним присоединиться, потому что был занят на съемках. Но я следил за событиями в Твиттере и Фейсбуке и даже написал несколько открытых писем для газет. Тогда на улицах творилось много бесправия, людей избивали за один только протест. Это было что-то вроде нашей версии бойни на площади Тяньаньмэнь в Пекине в 1989 году.
Сегодня я больше не использую Фейсбук. Удалил все свои аккаунты в социальных сетях. В том числе из-за новой политики Фейсбука — теперь они могут отслеживать все ваши действия в сети. Но и потому, что я не верю, что ретвитами и репостами можно добиться демократии. Это неправильный путь.
- Вы знаете, какой правильный?
- У меня есть несколько идей, но я бы не стал выступать с ними публично.