Своего возможного лауреата «Большой книги» я избрала не по велению каприза. Роман Владимира Сорокина «Теллурия» столь неоднозначен и глубок, что позволяет внимательному человеку глубоко осознать: по размаху и неординарности замысла, по невероятности сюжетных поворотов, опасных кульбитов эта книга не имеет себе равных.
В «Большой книге» — три степени премии. Среди финалистов есть очень достойные авторы, владеющие и собственным стилем, и глубиной высказывания. Но у сорокинской «Теллурии» выдающийся уровень замысла и мастерства. С первой страницы повеяло мощнейшим гротеском, уходящим своими корнями к самому Джонатану Свифту, к его «Гулливеру». Начальная сорокинская фраза — словно бикфордов шнур, огнепровод, ведущий к взрыву: «Пора трясти стены Кремля». Реплика сорвалась с языка очень маленького, с вершок, Зорана. Другой лилипут Горан уточнил мишень: «Не трясти, а сокрушать… И не стены, а гнилые головы»… — «Как тыквы, как тыквы…» — Зоран ударил кулачком по ножке стула».
Фантасмагорическое воображение вовлекло Сорокина в метафизику бытия, придуманной им Теллурии. А по роману она лишь фрагмент некогда великой России. Надо еще дожить до средины XXI века, чтобы измерить степень жуткого прозрения Сорокина!
Но и в государствах рядом с Теллурией другие люди пребывают в сладости или горести собственных заблуждений, пороков, страданий и бед.
Меня поразило решение жюри «Русского Букера» не включать «Теллурию» в список финалистов. В воздухе носилось чье-то категорическое мнение — мол, это не роман. Но ведь жанр романа — не мертвый кусок придуманной породы. Он развивается, меняет тона и краски с течением лет. Кому-то не хватает в этой книге героя, объединяющего сюжет. И не впустили современного выдающегося мастера в околобританскую гостиную изящной словесности. Теперь уже ничего не поделаешь: жюри он не по душе. Простим симпатичным людям — они же выразили собственную волю.
Но «Большая книга» мыслит шире, без оглядки на вкусы светских людей, без комплексов. Ведь книга ведет читателя в бездны непознанного, устремляется к закоулкам человеческих заблуждений. И она, подобно сверхчувственным энергосистемам, видит и предупреждает о приближении общечеловеческой беды. Поэтому не отмахивайтесь, не критиканствуйте! Читайте медленней, а что не поняли — еще раз перечитайте с лупой, авось воспримите могучую энергию романа-эпопеи. Он своим размахом в чем-то близок поэме «Мертвые души».
Там тоже нет главного, близкого духу Гоголя героя. Там действует и бездействует, живет и страдает русская земля. Со страниц поэмы над страной всходило и оживляло всё вокруг возвышенное слово Гоголя.
Владимир Сорокин своим чутким зрением рассмотрел всё человечество. Оно стало предметом социального, философского и чувственного исследования. Каждая глава — своеобразная диагностическая вспышка, открывающая целый клубок проблем: и государственных, и даже личных, назовем их современным ходовым словом, сексуальных проблем.
Осторожно, не грубо, без развязного вмешательства ведет Сорокин повествование и о мужской любви. Трогательная привязанность друг к другу Патрика и Энгельберта (глава XLVII). Энгельберт с детства мечтавший о пластической хирургии и генной инженерии вдруг решил учиться философии в Мюнхене. И вот любознательные парни решили рассмотреть крошечное государство СССР, возникшее «после распада постсоветской России».
И на их поэтические души свалился соблазн — испытать чудеса преображения под воздействием вбитого в голову теллурова гвоздя…
О, этот проклятый теллур магнетический! Его, как мощную метафору психологического обольщения, выбирают в романе многие и испытывают не себе. И отдаются во власть сладостных видений. Патрику, в чьих венах есть солидная доля русской крови, и его приятелю Энгельберту не повезло: белобородый теллуриец, взяв с гостей подписку в традиционном контракте, приступает к ремеслу.
«Усадив их в специальные кресла и проведя необходимые манипуляции, он забил в их гладкие, ароматные головы два теллуровых гвоздя. Патрик умер через восемь минут. Мозг Энгельберта боролся со смертью почти четыре часа».
Лишь несколько страниц мы были с ними, но в тексте растворено людское настроение, там присутствуют человеческие чувства. И мне жалко их, словно погибли мои знакомые.
Следующая глава — это откровения и скорбь мыслящего и протестующего человека, своеобразный симфонический финал поэмы о человечестве, заблудившемся в дебрях, которые они себе выстроили.
Несколько глав «Теллурии» прозвучали как могучие симфонии. Они написаны творцом для человеческого голоса с вселенским оркестром. С особой страстью, с могучей убежденностью звучит ритмически выстроенная глава XLIX: «Я видел худшие умы своего поколения, вырванные теллуром из черного безумия…» Строки следуют ступенями стихотворных строф. Так следуют альпинисты с высоченных вершин, где каждая новая ступень укрепляет надежду, прочищает пристальность глаза. Но жажда движения к цели не позволяет им остановиться.
И, наконец, одна строфа в целую страницу обрела точку. Здесь сорокинская «Новая Реальность» делает короткую паузу, чтоб набрать дыхания для следующих обобщений. И хочется читать вслух, чтоб резонировали в другом сердце обобщения философа и поэта. Мы чувствуем семь этажей нашего познания Времени. Взволнованный голос усиливает, возвышает звук, и потому автор именует Время с большой буквы.
В книге Сорокина слышен голос и опыт ушедших времен. Друзья мои, постарайтесь воздать должное пророческому слову Владимира. Он здесь поистине владеет миром. Именно в его лироэпическом тексте, уже у самого конца большой книги, зазвучала метафорическая расшифровка образа теллура. Ведь великие обольщения нам внушают со всех кафедр — не только с экрана, но и с высоких заседаний.
Пьянит и внушает восторг стиль книги. Читать её бегло, прыгая через абзацы и главы, нельзя: ломаешь строй и развивающуюся метафизику текста. Певец возвышенных чувств в лирических главах тактичен, даже застенчив, робея перед возможностью огрубить, оскорбить читательские чувства.
Зато в гротесковых страницах Сорокин беспощаден к словесам красноречивых политиков, сваливающих в кучу несовместимые понятия и пустомыслие. И тут гротеск автора набирает сценическую яркость. Площадной смех сатирика напомнил нам искусство уличных юродивых, слывущих у народа за мудрецов: «За дым отечества, за молодечество, за творчество, за иконоборчество, за ТБЦ, за РПЦ, за честное имя, за коровье вымя, за теплую печку, за сальную свечку, за полный стакан, за синий туман, за темное окно, за батьку Махно, во имя идеалов гуманизма, неоглобализма, антиамериканизма ныне и присно и во веки веков. Аминь».
Сорокин владеет великим даром слова. Он легко, захватывающе интересно переносит читателя в иную реальность, в иную атмосферу, например, отправляет нас на графскую, даже на княжескую охоту на лося. Все в этой сцене сочно, зримо. Но и его литературный князь держит в кармане «теллуровую обойму». Наверное, Сорокин, слышал от бывших русских знатных господ суждение о том, почему сгинула царская Россия. Сорокину симпатичнее точка зрения графа, не случайно он награжден поэтичной речью. В большевистских делах граф увидел один очень ценный поступок: «Они хотя бы нищих накормили».
Что бы сказал граф о сегодняшних днях, когда держатели власти всех уровней расплодили нищих? Этот осколок русского дворянства мыслит поэтично. Звуковая память Сорокина зацепила замечательную реплику графа возле убитого лося: «Граф отхлебнул из фляжки, посмотрел на приоткрывающийся глаз лося, задумчиво произнес: «В каждом глазе — бес оленя, в каждом взоре — лёт огня!»
В «Теллурии» каждая глава имеет свой ритм. И сам автор, захваченный его энергией, подчиняется музыке ритма, и рождается новая, фантастически богатая проза, близкая к поэзии
Невероятно богат словарный запас и лингвистическая изобретательность Владимира, поэта в душе, дерзкого эквилибриста слова. Он подчиняет меня, его тексты хочется читать вслух, и гулкое звучание слова укрупняет авторские обобщения.
Писательская свобода позволяет себе гарцевать на опасных путях — вокруг всепочитаемого и узнаваемого Государя. А вот автор уже во дворце L’Edelweiss Noir на Алтае у президента Республики Теллурия Жан-Франсуа Трокара. Чем не романный персонаж! Как свободен он в жестах, как владеет юмором: «Президент допил шампанское. Поставил бокал. Посмотрел на женщин. И шлепнул их по коленкам./— Пора в нашу саванну, зверушки./Женщины рассмеялись, помогли ему встать, обнявшись, они прошли через гостиную и приблизились к двери…»
Пока президенты и другие мелкие осколки бывшей великой страны услаждают свои желания и упражняются в словесах, великое прозрение русского писателя нарисовало реальный финал романа да и самого бытия: «Картоха кончилась. Всё». Кто это жалуется? Мужичок, то ли рязанский, а, может быть, тульский. Решил в пустом лесу обустроиться. Видать, единственный на нашей земле остался. Но не сгорюнился. Взялся за ум, всё предусмотрел, принялся за благоустройство. И дело пошло. И собственный разум ведет его без дурацкого теллура.
Один из наших классиков как-то произнес: «Погасим наши фонарики и полезем во тьму».
У рязанского мужика мудрость первочеловека: «Нам лишнего не надобно, ни баб, ни кина, ни пузырей, ни пирамидок, ни гвоздей, ни войны, ни денег, ни начальства. Так и доживу свой век… Пререкайся токмо с птичками лесными. Что ещё человеку надо?»
Великой печалью продиктованы эти строки. Но и мировая цивилизация не внушает нам радужных надежд. Знаменитый философ Сиоран предсказывает «коллективное вхождение в пустоту, это и «скольжение вниз без благородства и страстей».
Сорокинский взгляд на сегодняшние болезни и заблуждения человечества полон сарказма и тайной горечи. Неужели погасим фонарики и сойдем во тьму?