Вина
Проблема вины…
Виноват ли он, что ему достались гены отца-алкоголика или матери-алкоголички? В приличном костюме, аккуратно постриженный, он валяется на мостовой, возле ресторанного окошка, откуда торгуют едой на вынос. Хорошо, что погода теплая и нет опасности промерзнуть. Проходящие мимо или стоящие в очереди к окошку граждане охаживают его, бесчувственного, кто насмешливым, кто презрительным взглядами.
Уважаемый экстрасенс раз и навсегда вразумил меня (а я запомнил): брошенные свысока и с укором взгляды опасны, ибо — когда человек пребывает в отключке и мозг его не загорожен обычным занавешивающим экраном, сознание делается доступным, незащищенным, осуждающий кинжальный приговор легко проникает в него и может зацепить в этом открытом для посещения мозгу и дурную мысль, и даже дурную болезнь, произойдет, так сказать, обмен, взаимозамещение мыслей и личностей, и тот, кто наградил, припечатал беднягу презрительным приговором, начнет ощущать боль в печени, хотя раньше она никогда его не беспокоила. Он станет ловить себя на странных желаниях — выпить в компании незнакомых людей. Войдет в депрессию, задумается о суициде. Обратится к врачам — те удивятся: «Ничего не понимаем: печень здорова». Но почему же она болит? Начнут пичкать таблетками, и жизненно важный орган действительно выйдет из строя.
Он лежал, распростертый, возле ресторана. Из окна, прорубленного в стене, торговали едой на вынос, в Америке к таким окнам-витринам лихо подъезжают на машинах (я сам видел), в России толкутся в безмашинных очередях. Два юных курсанта в кителях с нашивкой «МЧС» и их, по-видимому, наставник, лысоватый и в штатском, стояли прямо над обмякшим телом, парни ели биг-маки, штатский — пирожок с яблоком, все трое, изредка поглядывая на лежащего, обменивались ироническими репликами и жевали. Ах, как опасно они себя вели! Насмехались над чужой бедой, которая однажды (жизнь не лишена мстительности и умения возвращать тебе неосторожные суждения и поступки твоей же монетой) может случиться и с тобой! Кто знает, как сложатся обстоятельства, и не сопьешься ли ты от посыпавшихся на твою голову несчастий? Кто способен предсказать: не таится ли и в твоем организме угроза превратиться в хронического пьяницу или наркомана?
Женщина вручала пялящемуся на лежачего ребенку рожок мороженого. Парочка влюбленных тинейджеров заказывала молочные коктейли. Ни у кого не возникало мысли наклониться, приподнять, разбудить, вызволить из непотребства. И я тоже не сделал, мотивируя бессердечие невозможностью что-либо изменить — и в данной конкретной ситуации, и в чужой незавидной доле, и глобально — в мире. Но я хотя бы задумался об этом. (Впрочем, кому от мысленного сочувствия легче?) На лицах юношей из МЧС читалось равнодушие, я видел кривизну их губ. Мысль моя бежала, увы, по проторенной дорожке. Но вдруг сворачивала на непривычные тропы: а мои дедушки и бабушки, столкнись с подобным в то время, когда они жили, — также ничего не предприняли бы или все же попытались бы исправить вопиющесть? Я думал о дедушках и бабушках именно применительно к прошлому времени. Потому что в нынешнем уже успел привыкнуть и к валяющимся тут и там фигурам, и к разбросанным тут и там пустым бутылкам и использованным шприцам. Бытие, что и говорить, не стоит на месте. Оно сильно изменилось с той поры, когда старшие водили меня на Арбат (где я теперь находился), держа за детскую ручонку. За эти годы я многое успел постичь и познать: и то, что алкоголизм не лечится, и то, что, желая ближнему помочь, как правило, попадаешь в виноватые и ими же, спасенными и вырученными, наказанные. Но в свои ранние годы я без раздумий бросался на помощь тем, кто терпел бедствие. Курсанты в форме успели поднакопить опыт иной, чем я. И отношение к действительности выработали другое. Потому и не считали нужным хотя бы отойти в сторонку, пировали над лежачей бедой, уделяя ей чуть больше внимания, чем уделили бы валяющемуся на асфальте бревну.
Влюбленная пара получила молочные коктейли в пластмассовых высоких стаканах и, воркуя, удалилась.
Ребенок с мороженым спрашивал у матери:
— Дядя пропил все?
Вероятно, он имел вполне четкие представления о предмете, по поводу коего мамаша не хотела дискутировать и ответила на вопрос лаконично и философски:
— Может, не все.
Но я-то, я-то, почему же я не предпринял ничего?
Рассудим здраво: что я мог? Оттащить его во дворик, чтоб не портил пейзаж? Растолкать, узнать адрес, отвезти домой? Я хорошо помнил, чем закончился для меня один такой рейд, когда я взялся провожать незнакомого незрячего пьянчугу до его трущобы. Я чуть не стал его заложником и с трудом вырвался из вонючей комнаты, где от телевизора осталась лишь тускло светившаяся трубка-экран. Да и не было у меня желания возиться с посторонним: были совсем другие планы на вечер.
Появился вышибала, я уже не раз видел его в деле, видел прежде, видел, как он гонял попрошаек из респектабельного заведения, где работал, используя мощь накачанных мышц, видел, как он за шиворот несвежего плаща волочил старушку, пытавшуюся выклянчить на раздаче кофе бесплатно. Это был человек на своем месте — безэмоциональный, видящий посетителей насквозь и настораживаюшийся при одном лишь намеке, одном лишь ему понятном признаке несоответствия фейс-контрольным параметрам. Не исключаю, сочувствие все же гнездилось где-то в глубине его сердца (так я себе внушал, пытаясь найти этому монстру оправдание), но жесткая необходимость удержаться в штате заведения — ему, плохо говорящему по-русски, — заставляла быть неприступным. Он вцепился в пьяного, встряхнул, поднял, поставил на ноги и со словами «пошел, пошел» толкнул прочь.
Тот споткнулся, едва не упал, но чудом удержал равновесие и, шатаясь, двинулся по прямой, сам не зная куда.
Я не стал досматривать продолжение.
Озеро
Я люблю наблюдать за этим озером. Оно напоминает целый мир. Днем, при свете солнца, гладь его неподвижна, у берега шныряют маленькие рыбешки. Вечером по воде идут мощные круги: крупная рыба начинает охоту и гоняется за мелкой, иногда преследуемые мальки выпрыгивают из привычной стихии и вновь ныряют в нее. Крупняк, насытившись, тоже начинает выпрыгивать — уже не в погоне за пропитанием, а ради удовольствия поплескаться. Про такие маневры принято говорить: «Рыба играет». Она и точно резвится на просторе, ощущая свою силу и наслаждаясь прелестью бытия.
Пришедшие искупаться люди оставляют на берегу, а то и бросают в воду полиэтиленовые бутылки и стаканы, металлические банки из-под пива, обертки от мороженого, конфетные фантики, арбузные корки.
Изредка озеро тралят бреднем браконьеры или блеснят спиннингисты, надеясь поймать окуня. (А может быть, и щуку? Но нет, щуки обитают лишь в проточной воде.) Я ни разу не видел, чтоб кто-нибудь кого-нибудь блесной зацепил.
«Это наш мир, наша планета в миниатюре, — думаю я. — Мелкотне некуда деться. Она постоянно в страхе и под прицелом и угрозой нападения прожорливых хищников. Но и крупным особям некуда податься из ограниченного берегами вольера, загона, замкнутого пространства. В этом безвыходном закутке все тяжелее дышится. Полиэтилен и ржавое железо сжирают кислород».
Зимой, когда озеро покрывается льдом, возле проруби, которую люди выпиливают в голубовато-белой тверди с целью оздоровительного купания, собирается — от мала до велика — население водной колонии: караси, карпы и окуни — жадно дышат, приникая к поверхности, выпрастывая из воды разинутые створчатые рты и ловя необходимый компонент жизни. Люди не теряются: кто сачками, кто ведрами черпают беспомощную, вялую, обессиленную, зависящую от обстоятельств рыбу. Кажется, вычерпывают всю, до последней рыбешки. Конец жизни в водоеме…
Но нет, весной вновь возникают мальки и полосатые черно-красноперые зубастые охотники за ними, опять играющая рыба выскакивает на закате из воды, заглатывая не свой, рыбий, а человеческий воздух, теперь не по необходимости, а ради удовольствия.
Отец
Молодой отец везет в коляске маленького сына. Мальчик с удовольствием, сочно произносит:
— …!
— Нельзя так говорить, — мягко внушает ему отец.
— …! — повторяет мальчик, словно перекатывая в своем детском ротике драгоценный слиток.
— Это нехорошеее слово! — осердясь, раздраженно, повысив голос, воспитывает отец.
— …!
Парень с размаху шлепает ребенка по губам. Слезы. Крик. Будто мальчик виноват. Небось от отца же и услышал, сам же отец его и научил, обращая такие слова друзьям, жене, собутыльникам... Но себя не накажешь.
Няня
Я стоял на троллейбусной остановке. Рядом нервничала юная женщина. К ней ластилась девочка.
— А мне ничего за это не будет?
— Не будет, не будет, — успокаивала ее женщина и продолжала разговор по мобильнику. — Понимаешь, нанялась сидеть. С двумя... Мальчик и девочка. Мать должна была везти ее в музыкалку, а я — варить суп. Но позвонила, чтобы я повела. А мальчик идти ни в какую…. Делать нечего, оставила дома. Девочка забыла на обратном пути в троллейбусе ранец. С айпадом. Мне теперь платить?
Она нажала на кнопку отбоя и обратилась ко мне:
— Суп на плите. Как бы мальчик там не взорвался! Не постоите, не подежурите?
И удалилась, перепрыгивая через лужи. Дом был неподалеку.
Девочка косилась на меня боязливо, потом разговорилась:
— Они ходят по кругу, эти троллейбусы. Может, отдадут?
Мы постояли минут пять-десять, нужный троллейбус не подрулил. Зато вернулась няня. Я собрался продолжить путь, но она немо закричала, указывая пальцем. Я увидел в одном из верхних распахнутых окон мальчика. Он стоял на подоконнике и махал нам рукой. Няня, крадучись, поспешила к дому. Еще минуты три, пока она поднималась в лифте, я пребывал в оцепенении. Мальчик балансировал на подоконнике и что-то кричал своей сестре.
Вероятно, няня обладала магнетическими способностями. Или же судьба оказалась на ее стороне. Каким-то чудом ей удалось зазвать ребенка в комнату. Если бы она вспугнула его, он полетел бы вниз.
Она вышла на улицу, таща малыша за собой, он плакал и упирался. Она внушала:
— Ты меня доведешь! Ни за что больше не оставлю тебя одного.
Как раз в этот момент подрулил нужный троллейбус. Девочка замахала водителю рукой и принялась стучать в стекло его кабины. Но этого не требовалось. Он сам вылез наружу и, улыбаясь, отдал ей ранец.
Так счастливо все закончилось.
Я продолжил путь. И всю дорогу с замиранием сердца вспоминал увиденное и думал: бывает же везение. У некоторых. Еще какое!