— Это не скандал, — разубеждает меня маэстро, — а стремление усовершенствовать то, что я считаю несовершенным. Я никогда в жизни не скандалил! Просто возникло желание что-то изменить к лучшему в родном городе. Если я не скажу об этом, то кто? Для того я и написал открытое письмо: по моему глубокому убеждению, «Золотой софит» нужно сделать более открытым. Зачем присуждать премию Эйфману? «Софит» должен высвечивать молодые таланты, а великих — Фрейндлих, Додина, Гергиева — награждайте отдельно за вклад в развитие театрального искусства. Не надо копировать «Золотую маску».
— Какие конкретно побудительные мотивы вашего публичного демарша?
— В первую очередь, конечно, я защищаю достоинство моих артистов. Меня поражает нечистоплотная позиция некоторых членов экспертного совета «Золотого софита», которые уже два года игнорируют танцовщиков нашего театра. Я также переживаю, когда их не замечают в Москве на «Золотой маске», но особенно обидно, что к моим артистам столь предвзято относятся в родном городе. Я знаю, о чем говорю, знаю ситуацию в балетном Петербурге. «Золотому софиту» почти 20 лет, и за это время я получил, по-моему, десять «Софитов». Так что никакой личной обиды здесь быть не может. Разговор о том, что за два десятилетия те, кто отвечает за премию, умудрились превратить ее в закрытый клуб для избранных. Оценки экспертов продиктованы их личными интересами и не содержат ничего, что характеризовало бы качество анализируемого искусства.
Более того, у «Софита» уже два года не обновляется сайт, поэтому получить полную информацию о составе экспертных советов и номинантах просто невозможно. Эта закрытость, кулуарность и нечистоплотность возмутили меня. Театральные премии призваны отмечать современные творческие достижения. Нельзя составлять список претендентов таким образом, чтобы из трех балетов, представленных в номинации «лучший балетный спектакль», два были постановками Аштона, относящимися к середине прошлого века. Потому что переносы спектаклей — это, строго говоря, не творческое, а коммерческое мероприятие. Я не против того, чтобы у нас шли балеты такого замечательного мастера, но никакого отношения к высшей театральной премии Санкт-Петербурга подобная практика не имеет. Эти спектакли не были созданы в нашем городе в сезоне 2013–2014 гг. Присуждая награды за зарубежные постановки полувековой давности, мы разлагаем и дезориентируем молодых творцов. Я же считаю, что премии должны стимулировать профессиональное развитие российских хореографов.
— Но на «ЗС» в этом году помимо Аштона молодые хореографы тоже номинированы.
— Появилась номинация для спектаклей малой формы. В ней действительно выдвинуты молодые хореографы, что, конечно, похвально. Но я сейчас говорю о другом. Я считаю, что в принципе нельзя номинировать постановки, являющиеся сугубо коммерческим переносом. Я сам много лет переношу свои спектакли в разные театры мира, но ни у кого за границей не возникает мысли представить это как достижение, допустим, американского, австрийского или аргентинского балетного искусства.
— Но что такое «лучший спектакль»? Оценивается не только хореография, а спектакль в целом. Это артисты кордебалета, для солистов есть номинация, осветители, художники, музыканты и т.д. Здесь не соревнуется Аштон с Эйфманом, а творческие коллективы…
— Не согласен. Понимаю, что к созданию спектакля причастны гримеры, костюмеры и рабочие сцены. Но все же балет — это авторское произведение. Он должен РОДИТЬСЯ! Так же, как рождается постановка в опере, драме. Вы когда-нибудь видели, чтобы премию драмспектаклю давали за работу 50-летней давности? А почему же подобное происходит в балете? Да потому что в России скудный балетный репертуар. Нам нечего показывать, кроме классики. Поэтому и переносим. Вот поставили сейчас в Большом балет Майо «Укрощение строптивой» — новый, созданный в российском театре, — и он безусловный претендент на «Золотую маску». Но если в том же Большом перенесли роскошный балет Ноймайера «Дама с камелиями», созданный в Штутгарте почти 40 лет назад, то вряд ли его нужно выдвигать на отечественную премию. Эту разницу должны все понимать. «Оскара» не дают за фильмы, пусть и гениальные, снятые 50 лет назад. Надо не только импортировать западную классику, но и давать шанс молодым хореографам. Иначе директора театров будут строить свою репертуарную политику на переносах зарубежных постановок.
— Создается ощущение, что, говоря о «Софите», вы метили в «Золотую маску»?
— Хотите правду? Меня абсолютно не заботит, что происходит на «Золотой маске». Этот фестиваль для меня — возможность показывать свои спектакли в Москве, больше ничего. А вот Петербург с его театральной жизнью меня волнует. И «Золотой софит» — явление городской жизни, которое вызывает во мне протест. Поверьте: в данном случае никакого желания сделать завуалированный выпад в сторону «Маски» у меня не было, хотя у них те же проблемы, что у «Софита». Я просто хочу, чтобы в Петербурге создавались сценические произведения, достойные высоких традиций нашего города. Говорю искренне и никогда не соглашусь с тем, как некоторые нечистоплотные люди устраивают здесь подковерную возню. В экспертном совете «Софита» всего шесть человек, и из них, по-моему, только двое-трое видели мой спектакль. А как же тогда решали? Это было сделано кулуарно.
— В конце сентября на фестиваль «Черешневый лес» вы привозите абсолютно новый балет «Реквием», не замеченный «Золотым софитом», — он поставлен по мотивам поэмы Анны Ахматовой. Ахматовская поэзия впервые интерпретирована хореографически.
— В своем балете я стремился передать ту невероятную боль, которую услышал в музыке. Психологическое и эмоциональное совпадение сочинения Шостаковича с пронзительной поэмой Ахматовой удивительно. Я прочувствовал это слияние музыки и слова и попытался выразить их трагизм пластикой тела. Конечно, «Реквием» не иллюстрация ахматовской поэмы. Но я проникся наполняющим ее ощущением трагедии человека, растворяющейся в страданиях миллионов людей, и создал свой спектакль.
— По-моему, вы единственный хореограф, создающий конкурентоспособный современный балетный репертуар и с успехом показывающий его по миру…
— В июне спектакль «Реквием» был перенесен в Театр Сан-Карло в Неаполе. В премьере участвовали итальянские оркестр и хор, неаполитанская балетная труппа. Две главные партии исполнили мои солисты — Любовь Андреева и Олег Габышев. Это был грандиозный успех! Потом состоялась премьера «Родена» в театре «Колон» в Буэнос-Айресе, где танцевали уже только аргентинские артисты. И для их театра это событие стало одним из ярчайших за многие годы. Вы правы, я создаю современный отечественный балетный репертуар, который имеет такой же успех, как и русская классика. Кроме того, на сценах многих знаменитых театров появляются мои спектакли. В начале следующего года, к примеру, в Венской опере пройдет премьера «Красной Жизели». Наш театр не берет чужую хореографию, а создает свои балеты, конкурирующие с работами зарубежных коллег.
— А вот в Москве вашу хореографию почему-то не танцуют, и мы видим ее лишь на гастролях раз в год. Хотя в Большом шел «Русский Гамлет», но балет быстренько сняли. Велись переговоры с «Кремлевским балетом», но... Когда этот перекос будет исправлен?
— Это вопрос не ко мне, а к тем, кто создает в Москве столь странную, аномальную ситуацию. Хотя, с другой стороны, сейчас прима Большого театра Екатерина Шипулина танцевала Анну Каренину в нашем спектакле в Петербурге. Скоро она будет исполнять эту партию в Монте-Карло. Так что мы сотрудничаем с московскими артистами, чему я очень рад.
— Иван Васильев в своем недавнем интервью «МК» выразил надежду, что станцует в одном из ваших балетов.
— Он мечтает танцевать царевича Павла в спектакле «Русский Гамлет». Этот балет я создавал для Большого театра, и действительно роль наследника могла бы хорошо лечь на индивидуальность Ивана. Однако «Русский Гамлет» выпал из нашего репертуара. Происходит это не потому, что спектакли изживают себя. Просто импресарио требуют от нас новых работ. Мы в отличие от больших балетных компаний не можем возить на гастроли одни и те же классические спектакли. Поэтому старые уходят. Я сам хочу вернуться к «Русскому Гамлету». Если желание Ивана сохранится, то мы, конечно, с удовольствием будем с ним сотрудничать.
— Я знаю, что в новом сезоне в январе вы намереваетесь представить свою абсолютно новую работу — балет по роману Фицджеральда «Ночь нежна». Вы можете немного приоткрыть завесу над этим произведением?
— Сделаю это очень осторожно. Я два последних месяца работаю над новым балетом. Закончил первую часть и начинаю сочинять второй акт. Этот спектакль, с одной стороны, должен продолжить традицию создания психологических балетных драм. То есть то направление, в котором я работаю уже много лет, пытаясь через язык тела проникнуть в душу человеческую и выразить через пластику эмоциональные нюансы внутреннего мира. Сегодня я, по сути, единственный, кто занимается этим. В новом балете также будет отражена атмосфера «века джаза», необыкновенной эпохи контрастов. С одной стороны, мы изобразим описанный Фицджеральдом безудержный карнавал жизни. С другой — погрузимся в трагедию главного героя, Дика Дайвера, талантливого врача-психиатра, предающего свой дар.
— Второй год 1 сентября начала работу ваша академия. В Москве нет подобной школы, где у маленьких детей с семи лет преподают даже гимнастику. И такого эксперимента не ставили нигде в мире. Многие родители сожалеют, что в Москве нет филиала академии.
— Было бы абсолютно бессмысленным создавать школу, копирующую вагановскую. Академия Вагановой замечательно работает, сохраняет классику, и это ее миссия. У нашей же школы не имеющая аналогов новаторская программа, нацеленная на будущее. Я сам постоянно сталкиваюсь с артистами, неготовыми танцевать современный репертуар, не понимающими его. Мой опыт руководителя театра подсказал: необходимо создать новое учебное заведение, готовящее универсальных артистов. Важно воспитать новый тип танцовщика, который был бы вовлечен в создание современного балетного искусства России. Мы должны готовить людей к профессии: нужно сначала привить детям любовь к танцу, а потом уже ставить их на тяжкий путь познания.
— А что с вашим проектом дворца танца?
— Есть реальный прогресс, так как вопрос перешел в ведение управделами президента. Думаю, наступающей осенью мы уже увидим конкретные шаги по реализации этого проекта. Я живу верой в то, что 40-летие нашего театра мы отметим на сцене дворца танца.