В Москву Махмальбаф приехал с женой-актрисой и режиссером Марзие Мешкини («День, когда я стала женщиной»). Обычно знаменитое семейство появляется в полном составе: отец и мать, две их дочери — кинорежиссеры Самира и Хана, сын Мейсам — кинооператор. Больше десяти лет назад совсем юная, но уже знаменитая Самира Махмальбаф была членом жюри ММКФ. Мы разговаривали с Мохсеном перед презентацией книги о нем, вышедшей в Москве на русском языке и составленной киноведом из Казахстана Гульнарой Абикеевой.
— Мохсен, считаете ли вы себя человеком, находящимся в изгнании? Что самое трудное в этом положении?
— Я и моя семья уже восемь лет как в изгнании. Мы политические беженцы. Я вынужден был покинуть Иран, жил в четырех странах. Два года провел в Афганистане, сделал там фильм, на съемках которого взорвалась бомба. Попытки террористических атак не прекращались. Мы вынуждены были перебраться в Таджикистан. Но и там начались проблемы. Переехали во Францию, где тоже оказалось все непросто. Теперь я живу в Великобритании как политический беженец. Не могу сказать, что привык к своему положению. Приходится как-то подстраиваться.
— Есть опасность для человека из Азии, оказавшегося в Европе, утратить творческое своеобразие?
— Я восточный человек, и мои корни на Востоке. Именно по этой причине в последние восемь лет я снимал свои фильмы в Индии, Таджикистане и теперь вот в Израиле.
— В Бишкеке приезжим до сих пор показывают отель, где вы останавливались. А в Таджикистане рассказывают историю про девочку, которую вы встретили на улице, пригласили сниматься, а потом помогли ее семье.
— Такие случаи не редкость. Когда я жил в других странах, снимал там фильмы, естественно, не мог не обращать внимания на нищету вокруг. Вообще стараюсь помогать людям чем могу, особенно бедным. Не хотелось бы вникать в подробности. (Родители таджикской девочки — алкоголики. Они заставляли ее попрошайничать, а потом пропивали деньги. После съемок фильма «Сукут», где Тамина сыграла роль мальчика, Мохсен купил ей квартиру, перечислял средства на образование через друзей. Хотел, чтобы Тамина продолжила учебу в России. Но друзья оказались мнимыми — присвоили средства, квартиру продали, а девочку отправили к родителям. Нечто подобное произошло и в Афганистане. — С.Х.)
— Когда-то мне довелось познакомиться в Алма-Ате с вашими дочками. Они научили нас есть гранаты с солью. Что сегодня происходит в доме Махмальбаф? Это же семейная творческая лаборатория, где учились не только ваши дети, но и все те, кто хотел заниматься кино.
— Это была прекрасная поездка, я показывал свои картины. Хотел даже в Казахстане снимать фильм «Мужья», но не случилось. А сценарий вошел в сборник Гульнары Абикеевой. Наступили тяжелые времена. Арт-кино практически умирает, его атакует голливудский конвейер и цензура. Много проблем с цензурой было и в Иране: политической, идеологической. В моем случае еще и основанной на личной неприязни. Там запрещены мои фильмы, а книги не издаются. Если жить и снимать где-то рядом, например в Афганистане, то возникают проблемы, связанные с моей личной безопасностью. На Западе, где я живу, сложно найти спонсоров для фильма. А где живете вы? В Бишкеке?
— В Москве. Просто я бывала в Бишкеке и Душанбе.
— Я два года жил в Таджикистане и снял там три фильма: «Молчание», «Секс и философия», «Человек, пришедший со снега». В Киргизии я побывал всего один раз — приезжал на показ своих фильмов. В Москве тоже впервые.
— Удалось увидеть Москву?
— Большей частью из окна автомобиля. Программа была очень насыщенной. Мы смотрели фильмы конкурсной программы, обсуждали их с жюри. Это занимало много времени.
— Во второй раз посмотрела вашего «Садовника», впервые его увидела в Южной Корее, на Бусанском кинофестивале.
— И в какой раз вам больше понравилось? Разными были ощущения после просмотра?
— Поначалу воспринимаешь визуально, красота каждого кадра и Бахайских садов Хайфы, где вы снимали, завораживает. А потом погружаешься в суть, в вопросы религии, которых вы касаетесь. А как вы снимали «Садовника»? Вы ведь с сыном все время находитесь с камерами в кадре.
— В «Садовнике» я стал не только режиссером, но и актером. Работал в традициях старшего поколения, а сын — нового. Между нами идет постоянный диалог. Третью камеру, которая и снимала фильм, я вручил представителю своей страны. Мы снимали пять недель, отсняли 50 часов материала, а потом я пять месяцев монтировал картину, идущую полтора часа. Писал тексты, пытался разобраться в том, что есть бахаизм сегодня. Он ведь зародился в Иране. Израиль — неспокойная территория, и мы не хотели своим фильмом спровоцировать столкновения противоборствующих сторон.
— Что значит для вас религия?
— Я родился в очень религиозной семье. Мое детство проходило в мечетях. Я посещал религиозную школу. Особенно набожной была моя бабушка. Она считала, что тем, кто слушает радио и ходит в кино, прямая дорога в ад. Я и сам закрывал уши, услышав громкую музыку. Она мне казалась сатанинской. В 17-летнем возрасте я оказался в тюрьме, где провел четыре с половиной года. Там мое отношение к религии стало меняться, постепенно я начал удаляться от нее. В истории моей страны не раз вспыхивали конфликты на религиозной почве. Я человек, у которого нет своей религии. Религия сильно влияет на то, что происходит в современном мире. Она может этот мир уничтожить или же спасти. Извините, что интервью так перевернулось. А какие еще мои фильмы вы видели?
— Все. Особенно люблю «Габбех» («Персидские ковры»), «Кандагар» и снятый в Индии «Крик муравьев» за их поэтичность, космос.
— Я задаю вопросы, потому что хочется у вас чему-то поучиться. Когда снимаешь кино, не обращаешь внимания на отдачу зрителей, их мнение, поэтому легко потерять себя как режиссера. Я очень обрадовался тому, что Гульнара Абикеева, с которой мы познакомились в Душанбе на фестивале «Дидор», будет писать книгу обо мне. Подумал: наконец-то узнаю о достоинствах и недостатках своих работ от человека, который хорошо знает кино. Ото всех что-то беру и учусь. За неделю, проведенную в Москве в общении с членами жюри, я узнал много нового. Мы все — маленькие люди, и глупо думать как-то иначе. Если мы не будем учиться друг у друга, то не придем к интересному результату.